Корона, огонь и медные крылья - Максим Андреевич Далин

ущелье Трёх Ветров; отребье, руководимое Волосатым Пауком, было уничтожено, а он сам четвертован и обезглавлен. Голова упомянутого Паука и его руки отправлены в Лаш-Хейрие, дабы быть выставленными на всеобщее…» – и на этом месте меня прервали.

Молния влетела в мой кабинет так стремительно, что бумаги полетели на пол, а в клетке шарахнулись отцовские голуби. Секунду я был одержим желанием швырнуть сандаловый калам и заорать; пришлось тяжело брать себя в руки, глубоко вдыхать и вспоминать родовое имя, чтобы суметь аккуратно положить калам на край тушечницы.

– У меня подарочек для тебя! – заявила Молния с порога.

– У тебя подарок для твоего господина, – сказал я так бесцветно, как мог. – Я знаю, что ты жаждешь сглазить меня прямым обращением, но и без тебя много желающих, Молния.

– Я не хочу церемоний, Ветер! – фыркнула она и хлестнула себя хвостом по бокам. – Я тоже царской крови, а здесь нет никого из вассалов!

– Если бы здесь был кто-нибудь из них, – сказал я, – я велел бы ему тебя запереть.

Кажется, Молния, наконец, сообразила, что сделала что-то не так. Она улыбнулась, как сумела, поклонилась, не слишком себя утруждая, и подсеменила ко мне, пытаясь совладать со своей нелепой походкой.

– Я не хотела вызвать гнев повелителя, – сказала она с нежностью, не способной обмануть даже трёхлетнего младенца. – Я надеялась его обрадовать.

– Ты обрадуешь меня, забыв навсегда, что в мою дверь может среди бела дня ворваться женщина, – сказал я. – Не будь у тебя крыльев, я посадил бы тебя на цепь в ночных покоях.

– И приходил бы ко мне по ночам? – усмехнулась Молния.

Мне стоило большого труда её не ударить.

– Нет. Днём. Чтобы посмотреть, как тебя кормят битыми крысами.

Молния обиделась. Великолепное зрелище.

– Я всегда пытаюсь развеселить тебя, – сказала она капризно и спесиво сразу, – а из тебя льётся медь вперемежку с ядом, стоит мне слово сказать.

– Мне весело, – сказал я в тихом бешенстве. Я успел подобрать разбросанные донесения, голуби мало-помалу успокоились, но между нами всё равно пахло озоном. – А если ты сообщишь, что встретилось патрулю, я буду просто счастлив. Я страстно желаю, чтобы ты придала своему визиту хоть видимость нужного.

– Ничего особенного не случилось, – сказала Молния, дёрнув плечом. Её хвост задел чашечку с кавойе – и владелице хвоста очень повезло, что остатки гущи не вылились на письмо. – Ах, прости, я не хотела… Ну полно, Ветер, я всего лишь вспомнила, как было забавно. Мы проводили караван, мы вернули заблудшего демона на тот берег, а потом мы увидели, как грибы напали на людей, представляешь?!

– Ты с таким восторгом говоришь об успехах грибов, будто они – твои родственники, – сказал я. – Надеюсь, ты не опустилась до того, чтобы отдать оборотням этих несчастных? Ну просто для того, чтобы стало ещё забавнее, а?

Молния хихикнула:

– Вот в том и дело, Ветер! Они здесь, у самых дверей!

– Грибы?

Молния воздела руки и закатила глаза:

– Эти люди! Девица и евнух! Это и есть мой подарок тебе, вот что я хотела сказать. Эта девка сказала, что она царевна с севера, вот что! Она – бледная, как сметана, волосы у неё, как овечья шерсть, она говорит, как потаскушка-нугирэк с базара, только ещё невнятнее! Хочешь взглянуть?

Я закончил письмо: голова и руки подонка будут выставлены на столичной площади на пиках, больше пастухов и караванщиков никто не тронет. Других новостей нет, буду счастлив увидеть Гранатового Государя в любой миг и умереть за него, когда он пожелает. Бросил на письмо щепоть мелкого песка, стряхнул, сложил лист шёлковой бумаги тоненькой трубочкой и вставил его в голубиный браслет. Вытащил голубя из клетки, сунул за пазуху, тёплого. Всё это время Молния смотрела на меня в нетерпеливом ожидании, будто её бесила моя нарочитая медлительность; её взгляд подталкивал меня изо всех сил, но я совершенно не желал что-нибудь упустить ей в угоду.

Я вышел из кабинета, не торопясь; Молния меня обогнала. Она крутанулась по винтовой лестнице, пронеслась мимо стражи как вихрь – и распахнула передо мной дверь нарочитым, слишком грубым, безобразно неженским жестом.

Пленники Молнии стояли в окружении стражи и выжидательно смотрели на дверь. Увидев их, я усомнился в словах первой жены: они не были похожи на людей.

Худой лохматый евнух имел прекрасные глаза аглийе. И клеймо между бровей. Я в который раз проклял людей, делающих такое с моими родичами, и в который раз пообещал богам запретить это законом под страхом смерти, если когда-нибудь получу законодательное право – но это мелькнуло в уме между прочим. Женщина…

Женщина выглядела как аманейе. Не как человек. Такого я вообще никогда не видел – её косы, лён с золотой канителью, её глаза цвета осеннего неба, её бледно-розовое личико… И при всём этом невозможном, необыкновенном облике – жалкая рубашонка из крашеного сандалом холста, такие же штаны, туфельки из крахмальной холстины, сложенной впятеро. Одежонка деревенской девчонки.

Эта женщина смотрела на меня спокойно и смело. Удивительно спокойно и смело для бродяжки, которая поговорила с Молнией. Она и не думала врать – действительно, царевна: глядя на неё, я видел отблеск гранатов короны её отца.

Моложе Молнии лет на десять. Ведёт себя как надо, правильно ведёт себя. Разве что с трудом поднимает глаза от моего хвоста. Не видела аглийе раньше – не считая бедолаги-евнуха, которого лишили хвоста, как и всего прочего. Ядовитый шип, оружие аглийе, домашней прислуге ни к чему… мразота!

Женщина сообразила, что я отметил её интерес к хвосту – и вдруг ярко покраснела, как обычные женщины краснеть не умеют. Пунцово – словно мак по весне. Я улыбнулся:

– Диво дивное, тебя принёс северный ветер?

В ответ она сделала несколько уморительных танцевальных движений, отставила ножку, кивнула и снова отставила ножку. Сказала, что рада видеть нас… но, взглянув на Молнию, сочла нужным исключить её из источников своей радости.

Молнии это сильно не понравилось; мне даже кажется, она пожалела, что притащила сюда эту женщину. Во всяком случае, она выдала какую-то язвительную гадость, в которой было больше злости, чем смысла. А чужая царевна обратилась ко мне с просьбой позволить ей говорить.

Да, язык у неё изрядно заплетался. Я понял, что она лишь недавно пытается беседовать с жителями Ашури, а речь её собственного народа сравнительно грубозвучна и жестковата. Но говорящая была исполнена достоинства и смелости, а уважение ко мне подчеркнула, как старый посол.

Разумеется, я согласился её выслушать. Тогда царевна страстно и сбивчиво попросила жизни для своего евнуха.