Сатанинские стихи - Салман Рушди

Это случается: откровение. Примерно так: Махунд, всё ещё в своём не-сне, весь напрягается, вены вздуваются на его шее, он сжимается в клубочек. Нет, нет, ничего подобного эпилептическому припадку{345}, это нельзя объяснить так просто; какой эпилептик способен обращать день в ночь, собирать облака в вышине, превращать воздух в гущу, пока ангел висит, одурев от страха, в небе над страдальцем, держащем его, как бумажного змея, на серебряной нити{346}? Боль, снова щемящая боль, и теперь чудо начинается в его моих наших внутренностях, он налегает на что-то изо всех сил, понукает чем-то, и Джабраил начинает ощущать эту силу эту мощь: вот она, у меня во рту, открывает закрывает; и сила, начинающаяся внутри Махунда, достигает моих голосовых связок и превращается в голос.

Не мой голос я и не знал никогда таких слов я вовсе не такой классный оратор никогда им не был никогда не буду но это не мой голос это Голос.

Глаза Махунда распахнуты, он созерцает некое видение, пристально уставившись на него, ох, точно, вспоминает Джабраил, на меня. Он видит меня. Мои губы шевелятся, что-то шевелит их. Что, кто? Не знаю, не могу сказать. Но вот они, выходят из моего рта, из моего горла, мимо моих зубов: Слова.

Быть почтальоном Бога — это не шутка, яар.

Нононо: Бог не в этом кадре.

Бог знает, чьим почтальоном я был.

*

Махунда ждут в Джахильи у колодца. Водонос Халид, как всегда, самый нетерпеливый, то и дело бегает на разведку к городским воротам. Хамза, как все старые солдаты привычный находиться в компании самого себя, сидит на корточки в пыли и поигрывает галькой. Нет смысла торопиться; бывает, что его нет целыми днями, даже неделями. А сегодня город почти пуст; все разошлись по большим ярмарочным шатрам послушать, как соревнуются поэты. Тишину нарушает лишь шум Хамзиной гальки, да воркуют парочки скалистых голубей, гостей с Конусной горы. Затем раздаётся звук бегущих ног.

Запыхавшись, появляется Халид; выглядит несчастным. Посланник возвращается, но он идёт не к Земзему. Теперь на ногах они все, озадаченные этим отступлением от установившейся практики. Ожидавшие с пальмовыми листьями и ветвями спрашивают Хамзу: Неужели Послания не будет? Но Халид, всё ещё хватающий воздух ртом, качает головой:

— Думаю, будет. Он выглядит, как всегда, когда получает Слово. Но он не говорил со мной и шёл не сюда, а к ярмарочной площади.

Хамза берёт командование на себя, пресекая обсуждения, и следует впереди. Последователи — собралось около двадцати — следуют за ним через злачные места города с выражением благочестивого отвращения на лице; кажется, только Хамза с надеждой ожидает прихода на ярмарку.

Возле шатров Погонщиков пёстрых верблюдов они находят Махунда, стоящего с закрытыми глазами, твёрдо видящими цель. Они задают тревожные вопросы; он не отвечает. Спустя несколько мгновений он входит в шатёр поэзии.

*

Аудитория внутри шатра реагирует на появление непопулярного Пророка и его жалких последователей насмешками. Но, поскольку Махунд идёт вперёд, плотно прикрыв глаза, шиканье и свист замирают и тонут в тишине. Махунд не открывает глаз ни на миг, но его шаги уверенны, и он достигает сцены, ни разу не споткнувшись и не столкнувшись ни с кем. Он поднимается чуть ближе к свету; но глаза его по-прежнему закрыты. Собравшиеся поэты-лирики, сочинители од карателям{347}, чтецы поэм и сатирики — Ваал, конечно же, среди них — пристально глядят на лунатичного Махунда — с весельем, но и с некоторой долей неловкости. Его ученики проталкиваются сквозь толпу в поисках места. Писцы стремятся оказаться возле него, чтобы разобрать всё, что бы он ни сказал.

Гранди Абу Симбел отдыхает среди подушек на шелковистом ковре у сцены. С ним, ослепительная в золотом египетском ожерелье, — его жена Хинд, её знаменитый греческий профиль с чёрными волосами, столь же длинными, как и её тело{348}. Абу Симбел поднимается и обращается к Махунду.

— Добро пожаловать. — Он — сама учтивость. — Добро пожаловать, Махунд, провидец, кахин.

Это публичное выражение почтения, и оно весьма впечатляет собравшуюся толпу. Учеников Пророка больше не отпихивают в сторону, но позволяют им пройти. Изумлённые, полупольщённые, они пробираются в первые ряды. Не открывая глаз, Махунд начинает говорить.

— Это — сборище множества поэтов, — явственно произносит он, — и я не могу похвастаться, что был одним из них. Но я — Посланник, и я несу стихи от Большего, чем любой находящийся здесь.

Зрители теряют терпение. Религия — для храма; джахильцы и паломники собрались здесь ради развлечения. Заткните парня! Вышвырните его!

Но Абу Симбел говорит снова.

— Если твой Бог действительно говорил с тобою, — молвит он, — тогда весь мир должен услышать это.

И вмиг в шатре наступает полная тишина.

— Звезда{349}, — восклицает Махунд, и писцы принимаются писать.

— Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного!

— Клянусь Плеядами{350}, когда они закатываются!

— Не сбился с пути ваш товарищ; и не заблудился.

— И говорит он не по пристрастию.

— Это — только откровение, которое ниспосылается.

— Научил его сильный мощью.

— Обладатель могущества; вот Он стал прямо.

— На высшем горизонте: властелин силы.

— Потом он приблизился и спустился,

— И был на расстоянии двух луков или ближе,

— И открыл Своему рабу то, что открыл.

— Сердце ему не солгало в том, что он видел.

— Разве вы станете спорить с ним о том, что он видит?

— И видел я{351} Его при другом нисхождении

— У лотоса крайнего предела.

— У Него — Сад Прибежища.

— Когда покрывало лотос то, что покрывало.

— Не уклонилось моё зрение и не зашло далеко:

— Я действительно видел из знамений своего Господа величайшее.

На этом месте, без малейшего следа колебания или сомнения, он декламирует два следующих стиха:

— Но видели ль вы Уззу, Лат, и третью среди них — Манат?

После первого стиха Хинд поднимается на ноги; Гранди Джахильи вытягивается в струнку. И Махунд, не раскрывая глаз, декламирует:

— Они — возвышенные птицы{352}, желанна помощь, что подарят их десницы{353}.

Пока шум — возгласы, приветствия, брань, вопли преданности богине Ал-Лат — ширится и взрывает пространство шатра, и без того удивлённое собрание созерцает вдвойне сенсационное зрелище: Гранди Абу Симбела, который прикладывает большие пальцы к ушным раковинам, расставляет пальцы обеих рук веером и громким голосом произносит формулу: «Аллах Акбар{354}». После чего падает на колени и уверенно прижимает лоб к земле. Его жена, Хинд, немедленно следует его примеру.

Всё это время водонос Халид оставался возле полога шатра. Теперь он в ужасе глядит, как все собравшиеся здесь, и толпа мужчин в шатре, и множество женщин за его пределами, начинают преклонять колени, ряд за рядом, как движение распространяется во все стороны от Хинд и Гранди, будто те были камушками, брошенными в озеро; пока всё собрание, как снаружи, так и внутри шатра, не оказывается на коленях пятой точкой к небесам пред грезящим Пророком, признавшим божественных покровителей города. Сам Посланник остаётся стоять, словно не желая присоединяться к собранию верных. Разрыдавшись, водонос убегает в пустынное сердце города песков. Слёзы его, бегущего, прожигают в земле дыры, словно содержат некую едкую коррозийную кислоту.

Махунд остаётся недвижим. Ни следа влаги не найти на ресницах его нераскрытых очей.

*

Этой ночью опустошающего триумфа бизнесмена в шатре неверных произойдёт несколько убийств, за которые первая леди Джахильи спустя долгие годы ожидания свершит свою страшную месть.

Дядя Пророка Хамза возвращается домой один, с головой поникшей и седой в сумерках этой унылой победы, когда он слышит рёв и оглядывается, чтобы увидеть гигантского красного льва, напружинившегося перед броском на него с высоких зубчатых стен города. Он знает эту тварь, это предание. Лоснящийся багрянец его шкуры сливается с мерцающим блеском песчаной пустыни. Его ноздри выдыхают ужас одиноких мест земли. Он изрыгает чуму, и когда армии осмеливаются забраться в глушь, он пожирает их без остатка{355}. Сквозь синий последний свет вечера он кричит на зверя — безоружный, готовый встретить свою смерть:

— Прыгай, ты, блядский мантикор! Я передушил много больших кошек в своё время…

Когда я был моложе. Когда я был молод.

Позади него раздаётся смех, и смех этот отражается — или это только кажется — от зубчатых стен. Он оглядывается вокруг; мантикор исчез с крепостного вала. Он окружён группой разодетых в причудливые платья джахильцев, возвращающихся с ярмарки и хихикающих: