Кубатура яйца - Виталий Коротич

Впрочем, можно было, кажется, попытаться. На улице с красивым названием Эль Камино дель Театро в калифорнийском городке Ла Гойя возле мексиканской границы знакомый, живущий неподалеку, показал мне дом в глубине частного парка. «Погляди, — прошептал знакомый, — над воротами стоят две телекамеры внешнего наблюдения, в кустах за оградой установлена сложная сигнализация, монтировали ее очень долго. Иногда к воротам подъезжает закрытый автомобиль, камеры разглядывают его, затем ворота раздвигаются и автомобиль въезжает. Иногда закрытый автомобиль выезжает из усадьбы — тоже сквозь эти ворота, щелкающие, как мышеловка. Говорят, здесь живет один из шефов мафии на Западном побережье». А может быть, это наоборот: кто-то спасается от мафии? Может быть, напутал мой знакомый?.. Короче, людей, которые наверняка что-то знали или явно дружили с мафией, встретить не удалось, посему, когда я буду говорить о законах и внезакониях, не стану валить на мафию все перестрелки, происходящие в Соединенных Штатах.

Убийцы в стране разнообразны, и разные побуждения движут ими. Во всяком случае, среди лиц, убивавших каждого пятого президента США и покушавшихся на каждого третьего, сицилийцев, по имеющимся у меня данным, не было. Кто знает, каковы в своем разнообразии убийцы; мозг Джона Кеннеди, разбрызгавшийся по автомобилю в столице Техаса Далласе, не отмщен до сих пор; двадцать тысяч пятьсот десять человек, убитых в Америке только в прошлом году, — статистическая абстракция…

Абстракция? Если сравнить официальные полицейские статистики в пересчете на сто тысяч населения, то это в три с половиной раза больше, чем в Канаде, в два раза больше, чем в Англии, Франции или Японии, в семь раз больше, чем в Бельгии, в девять раз больше, чем в Дании; даже больше, чем в Гонконге, — в пять раз. Не мое дело заниматься сыщицкими расчетами; убийство одного-единственного человека обескровливает планету, а среди двадцати с половиной тысяч людей наверняка погибли потенциальные великие живописцы, о которых мы никогда не услышим, поэты и летчики, которые уже не состоятся, матери, чьи дети никогда не будут зачаты.

Впрочем, здесь несколько уточнений.

Мафия стала еще одной из разновидностей бизнеса. Оборотный капитал мафиозо достигает сорока восьми миллиардов долларов, чистая их прибыль — двадцать пять миллиардов в год. На одном лишь издании порнографической литературы мафия зарабатывает больше двух миллиардов долларов ежегодно (этот пример годится и для одной из уже прочтенных вами глав — многое заплелось в заокеанской жизни). «Порноприбыли мафии почти таковы, как ежегодный доход крупнейшей корпорации США „Экссон“» (все данные — из недавнего номера журнала «Тайм», одного из солиднейших массовых изданий страны). Так что мафия порождена капитализмом и принята им в систему как одна из главнейших планет. Я не буду анализировать многие приметы и тайны мафии — все равно это будет пересказ чужих сочинений, — просто не могу не сказать, что современная мафия многолика и убийства, творимые ею, — лишь одна из примет.

Но я уже заговорил об убийствах.

Собственно, это глава не о мафии, это глава о смерти.

Статистика всезнающа, но холодна, как железо на морозе. Я не буду вас утомлять ею. Скажу только о смертях насильственных, внезапных, когда один человек прекращает жизнь другого. Одиннадцать из ста тысяч американцев ежегодно кончают жизнь самоубийством; из тех же, кого там убивают другие люди, пятьдесят три процента гибнет от пуль из револьверов и пистолетов, восемнадцать процентов — от ножей; руками убивают девять процентов, из винтовок — пять процентов, обрезов — восемь процентов, другими способами — дубинами, например, — семь процентов. Это вполне официальные данные ФБР, и я не смею в них сомневаться. Каждые двадцать шесть минут в США совершается убийство, — прежде чем вы дочитаете эту главу до конца, кого-то убьют. А Земля не прекратит вращаться, и в мире не убавится смеха, и слова английского поэта Джона Донна, процитированные Хемингуэем в эпиграфе к роману «По ком звонит колокол», не вспомнятся, и колокол не ударит. Привыкли.

Перебирая пленки, отснятые мной в Америке, нашел между ними запечатленную стенку бара в техасском городе Амарилло. На дощатой стене за спиной у толстенькой барменши средних лет белеет прямоугольный плакат, запрещающий посетителям покупать спиртное, если у них есть при себе огнестрельное оружие. Пьяные стреляют чаще, — но почему трезвые вооружены? Почему так легко выстрелить в человека? В Америке больше полутораста миллионов единиц огнестрельного оружия находится в частном пользовании — скоро в Техасе выпить некому будет, — и это в большинстве случаев не разбойничье снаряжение, — оно и не регистрируется, как правило, — основная масса оружия предназначена для самозащиты. Каждый понимает, что лучше всего защищаться самостоятельно, не ждать помощи от соседа, а спастись самому — выстрелить первым; сейчас в моде маленькие, однозарядные револьверы — «спутники на субботний вечер»; второй выстрел, если промажешь, будет уже в тебя. Одиночество рождает не только философию защиты от жизни, оно учит и защите от смерти, оно универсальный учитель.

Есть у Фреда Циннемана фильм под названием «Точно в полдень»; я люблю его, по-моему, это вообще один из лучших вестернов, снятых когда бы то ни было. Во второй половине фильма есть очень характерный диалог на характерном фоне. В маленький городок, где происходит действие, вот-вот ворвется вооруженная банда. Противостоит ей одинокий шериф — каждый из жителей городка вооружен, но каждый нашел причину, чтобы не вмешиваться. Некий старик, сдвинувший шляпу на глаза, мирно отдыхает в кресле-качалке, и мальчик допытывается у него, что же нынче произойдет. Мальчик выспрашивает у старика, служебная ли обязанность борьба со злом. Если б шериф Кейн был не шерифом, просто жил здесь, он вел бы себя как все? Старик молчит. «Что — шериф единственный хороший человек в городке, а все другие плохие?» — не унимается мальчик. Старик молчит. «Ну, скажи мне, — пристает паренек, — откуда берется добро, а откуда зло? С чего начинается ответственность каждого?» Старик приподнимает шляпу с умных выцветших глаз и улыбается: «Такая хорошая погода сегодня. Ты иди. Поиграй с товарищами в хорошего шерифа и бандитов». Снова надвигает шляпу и замолкает.

Шериф, естественно, выиграет схватку: он стреляет лучше, и на его стороне будет удача. Но те, кто победил, и те, кто потерпел поражение, разделены всего-навсего барьером удачи и нашим отношением к ним — не больше. Суд часто существует за пределами привычных моральных категорий, герои обходятся без адвокатов и присяжных, выясняя свои отношения по дуэльному кодексу, а любопытных мальчиков, размышляющих о высоких материях, не всегда удостаивают своевременными ответами. Жизнь и смерть ходят рядом, и человек должен выстрадать собственное отношение к ним, собственные способы утверждения на свете. В этом американцы ссылаются иногда на классику, на то, что величайшие характеры не уповали на суд, а сами его творили. Царь Эдип у Софокла не ожидал ареста, Гамлет не обращался в полицию, а герои Достоевского тоже больше руководствовались голосами души, чем уголовным кодексом. Американская смерть бывает интимной, словно карточный проигрыш, — одна из форм расплаты в игре, ведущейся постоянно. Человек, не умеющий дать сдачи самостоятельно, не многого достигает; насилие всегда было неотделимо от самого понятия власти, а логика американского индивидуализма дает вам право на такую самозащиту, какой требуют обстоятельства. С первых лет этой страны в ней чтили людей, умеющих постоять за себя и свести счеты; бандиты всегда образовывали особый мир, противопоставленный большинству и преодолимый прежде всего силой оружия, а не толстыми кодексами. До сих пор видовые альбомы штатов переполнены фотографиями усатых шерифов, стрелявших в прошлом столетии лучше всех и лицом к лицу побеждавших целые банды. В Калифорнии, скажем, сто лет назад за выстрел сзади вешали без суда, в чью бы спину, в чей бы затылок он ни был направлен. Убитых выстрелом в грудь закапывали без следствия: он видел нападавшего, но не успел защититься — погиб в честной стычке. В середине прошлого века в Калифорнии разгулялись преступники, прибывшие из Австралии, они подличали, стреляли из-за угла, грабили по ночам, нападая на отдаленные поселения. Золотоискатели не приглашали регулярную армию для защиты, они создали на время Комитет бдительности, куда вошли лучшие из стрелков, изловили и тут же повесили на субтропических деревьях девяносто одного австралийца вместе с их главарем Джимом Стюартом. Вот уже больше ста лет бытуют предания о быстроте, с которой на Дальнем Западе умели выхватывать и разряжать шестизарядный револьвер Кольта. Я храню туристские проспекты сегодняшнего штата Аризона, где рассказ о легендарном кольте вынесен в особую главу — похвала орудию, выделившему лучших, ловчайших, умелейших; так дарвинисты пишут о первой палке, ставшей орудием труда и сотворившей человека из обезьяны.