Искатель. 1974. Выпуск №6 - Владимир Монастырев

— Нет денег, Алексей Петрович. Самый пустячок остался. Тысяч тридцать всего и наскребется.

— Плохо… Откуда Щепкин получал деньги?

— Я таких вопросов не задавал, — усмехнулся кассир. — Оно лучше, когда меньше знаешь.

— Разумно… В дальнейшем все деньги будете передавать мне.

— Понимаю.

— Отлично… Я думаю, что и дальше вы будете исполнять обязанности кассира организации.

— Но господин Хартулари…

— В создавшейся обстановке мое решение, надеюсь, будет одобрено. Предупредите всех о максимальной осторожности… Вы подстраховались?

— Есть вроде ухороночка…

Два месяца назад Ауров на всякий случай снял в неприметном доме на Палихе крохотную квартирку с отдельным выходом во двор, густо заросший дикой бузиной, черемухой и кустами сирени. В деревянном заборе на задворках была предусмотрительно расшатана доска, а под покосившимся сараем был спрятан заветный саквояж, за которым, Епимах Ауров знал наверняка, терпеливо охотился Крохин. В саквояже, присыпанном мусором, было то немногое, что удалось спасти, вырвать, сберечь от комиссаров и Советов: увесистая пригоршня золотых безделушек с дорогими камнями, тысяч на пять червонных десяток и несколько крупных бриллиантов чистой воды.

Еще от богатства оставалось переводное письмо на заграничный банк, где лежала на личном счете некая сумма в валюте… Письмо Епимах Дуров носил с собой, зашив его в подкладку люстринового дешевенького пиджака.

ГЛАВА IV

— В подпольную организацию меня вовлек бывший сослуживец — поручик Абросимов. Кроме Абросимова, я знаю еще двоих. Тоже бывшие офицеры.

Врач был встревожен и мучительно пытался сообразить, для какой надобности его так срочно пригласили в Особый отдел.

— Однажды Абросимов упомянул в разговоре фамилию Миллера, начальника окружных артиллерийских курсов…

Вячеслав Рудольфович взглянул на Нифонтова, сидящего поодаль у окна. Павел Иванович приметно кивнул и выразительно поглядел на часы. Он давал понять, что есть более важные дела, чем разговор с военным врачом, рассказывающим вещи, уже известные чекистам.

— Мне кажется, что Миллер тоже причастен к заговору. Других, интересующих вас подробностей я не знаю… Конспирация у них поставлена неплохо…

— Понятно, Викентий Максимович.

— Все это я уже рассказывал товарищу Дзержинскому, — продолжил врач и, помолчав, добавил: — Не доверяете… Понимаю. В офицерских чинах состоял, имел «Владимира с мечами», воевал у Корнилова и вдруг донос в Чека.

— Заявление, — поправил Вячеслав Рудольфович.

— Успокоить желаете… Не надо. Пусть называют как хотят. Мне это безразлично. Я не хочу лишних смертей и крови. С четырнадцатого года я воевал беспрерывно. Не в штабах, не в белых перчатках. Лекарь пехотного полка. Окопы, вши, искалеченные тела, разорванная снарядами человеческая плоть. Непробудное пьянство господ офицеров и серая солдатская скотинка, которую поднимали в атаку за веру, царя и отечество…

— Но присяга, офицерская честь, долг?

— Царя, которому присягал, уже нет, а отечеству я остаюсь верен… А потом все эти высокие слова «честь», «долг», «патриотизм» были просто расовой спесью, из которой ловкачи извлекали выгоду.

— Позволю с вами не согласиться, Викентий Максимович. Есть патриотизм в его истинном понятии. Любовь к родине, к народу, к его культуре, языку. Высокая и чистая любовь.

— Я понимаю, что такое тоже есть. Но не просто выбросить за борт весь багаж, которым нагружали тебя с ранних лет… Знаете, когда ко мне пришло прозрение? Полгода назад. Под Ростовом мне довелось увидеть двенадцать расстрелянных красноармейцев. Почти еще мальчиков. В их возрасте гимназисты боятся папенькиного ремня. А эти не сказали ни слова полковнику Уфимцеву, начальнику контрразведки. Он у нас славился умением развязывать языки…

Нифонтов резко скрипнул стулом, и лицо его отвердело. Вячеслав Рудольфович кинул на помощника предостерегающей взгляд.

— Тогда мне стало ясно, что Советскую власть не одолеть. Я снял погоны и перешел фронт. Прибыл в Москву, хотел работать рядовым штатским врачом, но меня направили в военную школу. Там меня нашли бывшие сослуживцы. Но, к счастью, я уже научился смотреть вперед.

— Правильно. Кто не умеет смотреть вперед, тот всегда оказывается позади…

У врача были глаза с нездоровой желтизной, изборожденный ранними морщинами лоб и густые волосы, оплетенные паутиной седины.

— Я не могу принять политику, которой следуют заговорщики. Они не понимают, что возврата к старому быть не может, — сказал врач, и голос его помягчал.

Внимание и ненавязчивые реплики человека с умным взглядом из-под густых бровей прогоняли опаску и настороженность. То, что одиноко ворочалось в душе, вдруг запросилось наружу.

— Россия, товарищ Менжинский, живуча как кошка… Монголы сидели у нее на шее триста лет, а она выдержала, сумела накопить силы и расколошматить орду на Куликовом поле…

— Лжедмитрия прогнала, Наполеона побила…

— Вот именно. Но нашей силе всегда не хватало идеи.

— Не скажите, Викентий Максимович. В двадцатом веке россиян прямо-таки обуревали идеи. Где собирались четыре интеллигента, там сразу возникало три партии, которые тут же вступали друг с другом в принципиальные разногласия.

— Англичане, кажется, говорят, что семь идей — это отсутствие идеи. Решения должен принимать один.

— Одна партия, — поправил Менжинский. — Та, которая дает русской силе настоящую идею.

— Именно. Но сообразить все это было далеко не просто… Сослуживцы всегда считали меня идеалистом.

— Понимаю… А идеалистов никогда не любили. Еще древние греки считали, что нет больших преступников, чем идеалисты… Люди хотят жить тихо и спокойно, служить государю-императору, стричь купоны, наслаждаться прелестями родового поместья, а идеалисты учиняют смуты, все хотят поставить вверх тормашками. Дивиденды отобрать, землю разделить, обожаемого государя спихивают с престола… Европа раньше господ русских офицеров сообразила, что идеалистов не перевоспитать…

— Там вместо идеи голый чистоган.

— Неглупо придумано. Заменить идеи звонкой монетой, заставить верить в деньги и папу римского.

— Большевики умнее. Они заставляют верить в Ленина, равноправие и полученную землю. Это я теперь хорошо понимаю, товарищ Менжинский.

Нифонтов шумно вздохнул и снова выразительно поглядел на часы.

Времени на отвлеченные разговоры действительно не было. Но Вячеслав Рудольфович не торопился. Пароли, адреса, явки и связи — это было важно. Но не менее важно понять, какие люди стоят за ними. Ощутить дух заговора. Опыт работы на Украине убеждал, что одно дело, когда десяток-другой озлобленных врагов увлекают за собой обманутых людей; и совсем другое, когда заговор, как сейчас, устраивали сознательные враги, сплоченные ненавистью ко всему советскому.