Что глаза мои видели (Том 2, Революция и Россия) - Николай Карабчевский

Когда зашла речь о Керенском я высказал откровенно о нем свое мнение. Князь на это задумчиво промолвил:

- Вы хорошо его знаете, ведь он из вашего адвокатского круга... Вы верно судите: он был на месте, со своим истерическим пафосом, только пока нужно было разрушать. Теперь задача куда труднее... Одного истерического пафоса не надолго хватит. Теперь и без того кругом истерика, ее врачевать надо, а не разжигать!..

Когда, уехав временно, летом 1917 г. в скандинавские страны, для опроса наших интернированных здесь военнопленных относительно их пребывания в германском плену, я был уже в Копенгагене и прочел известие о выходе князя Львова из состава Временного Правительства и о том, что заместителем его в должности председателя является никто иной, как тот же Керенский, я почувствовал, как луч надежды на скорое восстановление России окончательно погас.

Настоящей, необузданной "истерики" теперь ничто не могло помешать разыграться во всю.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ.

Но пока что, всевозможные комиссии заседали во всю, и утром и вечером. По министерству юстиции, кроме Чрезвычайной Следственной (Муравьевской), я принимал участие почти во всех.

Н. К. Муравьев, прилетев из Москвы, создал, невероятно громоздкую и сложную по своей организации и составу комиссию. Кого он только в нее не привлек! Многие безработные, по случаю истребления пожаром судебных делопроизводств, адвокаты, товарищи прокуроров и следователи нашли в ней свой приют, с повышенным содержанием. Арестовывали направо и налево. Петропавловская крепость вмещала в себя всех бывших министров, сановников, генералов и выдающихся, так или иначе, личностей. Из женщин здесь были Вырубова и жена бывшего военного министра Сухомлинова. Здесь же содержался одно время, заслуженный боевой генерал Н. И. Иванов, недавний галицийский герой, повинный лишь в своей преданности царю.

Остальные тюрьмы и помещения были до насыщения полны чинами полиции, городовыми и всяким служилым людом, не изменившим присяге до отречения царя. Ко мне немедленно потянулись скорбные фигуры матерей, жен и сестер арестованных, ища содействия и защиты.

Относительно менее заметных слуг царского правительства мне удавалось сделать многое.

Разбираться во всей этой массе арестованных было предоставлено особому комитету под председательством незлобивого присяжного поверенного М. Л. Гольдштейна. Он делал все, от него зависящее, для освобождения невинных и облегчения участи привлеченных к следствию. Я ежедневно переговаривался с ним по телефону, он понимал меня с полуслова и, в тот же день, я узнавал о результатах моего к нему обращения.

В бывших полицейских участках заседали теперь в качестве временных комиссаров все больше молодые присяжные поверенные и их помощники.

Однажды я был крайне изумлен таким пассажем: звонок по телефону из окраинного полицейского участка и чей-то голос называющий меня по имени и отчеству:

- Н. П., можно освободить некоего Г. задержанного у трамвая по доносу его бывшего повара, которого он прогнал за пьянство? Повар утверждает что он "шпион", а Г. ссылается на вас, что вы его знаете.

Я ответил на это сообщением всего, что мне было известно о личности Г. и высказал мнение, что подозревать его в шпионстве не имею оснований.

На следующий день моя жена получила от Г. роскошный букет цветов, а я визитную карточку с сакраментальной пометкой: (pour remercier).

С теми, кого уже успели засадить в Петропавловскую крепость, дело обстояло гораздо хуже.

У меня перебывали, в числе других, супруги Танеевы, родители Вырубовой, которую извлекли прямо из Царскосельского дворца и отправили в крепость.

Г-жа Танеева, особа симпатичная и в высшей степени правдивая, глубоко страдала от унизительных притеснений, которые ее дочь претерпевала от караула крепости. В одно из своих последующих посещений, она сообщила мне, что один из караульных заправил уже выманил у нее несколько тысяч рублей, под предлогом облегчения режима содержания ее дочери. Он звонил ей по телефону и назначал ей сумму и место свидания в каком-нибудь саду или сквере. Он перебрал у нее, таким образом, уже более десяти тысяч рублей, но для г-жи Вырубовой от этого не последовало ни малейшего облегчения.

При этом г-жа Танеева умоляла "пока" никому не сообщать об этом, так как опасалась, что если "поднять историю" - ее дочери будет еще хуже.

В это время Переверзев был уже министром юстиции, а должность прокурора Петроградской Судебной Палаты занял харьковский присяжный поверенный Н. С. Каринский, симпатичный и толковый человек.

Я объяснился с последним, оговорив все опасения г-жи Танеевой.

Каринский мне сказал:

- К сожалению ее опасения вполне основательны. Не знаю, как это повелось, но я застал такую картину: караул крепости самовольничает. Он считает себя призванным не только охранять заключенных, но и контролировать распоряжения следственных властей под предлогом опасения контрреволюции. Ваше сообщение я очень приму к сведению, но к этому надо подойти очень осторожно. Как только удастся сменить караульный состав, я тотчас же возбужу уголовное дело по поводу этого вымогательства и остальных...

Это будете отличным козырем в моих руках. Вы переговорили бы также с председателем Чрезвычайной Следственной Комиссии, Н. Е. Муравьевым.

Маленькая бытовая подробность.

Объяснялся я с Каринским в его служебном кабинете Прокурора Судебной Палаты, на Фонтанке, в здании бывшего департамента полиции, куда, после пожара на Литейной, перекочевали судебные установления.

Когда деловой наш разговор был кончен, Каринский мне сказал:

- Н. П., можно Вас познакомить с моей женой?.. Она большая ваша поклонница... Вчера только приехала, ко мне из Харькова.

Я, само собою разумеется, выразил готовность, и полагал, что нам придется проехать к нему на квартиру. Но он тут же распахнул дверь в соседнюю комнату, которая оказалась не его канцелярией, как я ожидал, а спальной и, вместе с тем, дамским будуаром, довольно изящно гарнированным.

Двуспальная кровать была покрыта по розовому кружевным покрывалом и в углу дамский туалет, в таких же кружевах, блестел всеми флаконами духов и туалетных принадлежностей. Молодая, сухощавая, довольно элегантная, блондинка, в изящном утреннем капоте, с ондюлированной прической на голове, встретила радушно нас. Заметив мое изумление, при виде стольких дамских аксессуаров в "казенном" месте, она поспешила мне объяснить:

- Бедный Коля теперь так занят, его рвут на части... Если бы я не основалась здесь, мы бы вовсе не виделись. Так, не правда ли, удобнее ?! Гостиницы у вас в Петрограде переполнены и, надо сказать, довольно плохие, хуже нашего Гранд Отеля... знаете, Проспера в Харькове ...

Визит мой был короток, так как я спешил.

С Н. К. Муравьевым я виделся почти ежедневно, так как он посещал разные законодательные комиссии, в которых принимал yчacтиe и я, и председательствовал в нашей "адвокатской" комиссии, которая собиралась у меня.

Когда я поближе узнал его, раньше зная его только по московской репутации неугомонного, в сословных вопросах, инициатора, пришлось значительно разочароваться относительно деятельности его, как председателя Чрезвычайной Следственной Комиссии. Отзывы были единогласны: крайняя бестолковость, при очень сложно затеянной организации комиссии, и беспредельности ее программы.

Люди томились в заключении, а до предъявления им формальных обвинений было еще очень далеко. Только следствие о Сухомлинове считалось "готовым", но это было создание штюрмеровского периода, когда Штюрмер решил, что в качестве бывшего военного министра, можно пожертвовать Сухомлиновым, как козлом отпущения общественному мнению, и этим обосновать, быть может, неотвратимость даже сепаратного мира.

Работы адвокатской комиссии особенно горячо принимал к сердцу Муравьев. Он мечтал об организации всероссийского сословия адвокатов, без разделения по округам, и хотел, не ожидая созыва Учредительного Собрания, провести это путем декрета Временного Правительства, чтобы, в первую голову, иметь готовую хартию адвокатских вольностей.

Я в этом последнем ему не сочувствовал, находя, что имеются общегосударственные нужды, более неотложные.

Но он очень мудрил с этим проектом, разбрасываясь в мелочах и подробностях, невольно, тормозил работу комиссии сложной схемой своих пространных ораторских выступлений по поводу положений, до очевидности, простых и ясных.

Ближе присмотревшись к тому, как неутомимо, взбудоражено, всегда работал его мозг, у меня получилось впечатление, что, под неизбежным костяным черепом, мозг его заключен еще в какую-то потайную, узловатую сетку, которая раздражает и давит его. Простая и краткая логическая концепция никак не давалась ему. Мысль его всегда, работала неожиданными скачками, зигзагами и обходами, как бы заранее отвергая математически предрассудок, что ближайшее расстояние между двумя точками есть прямая линия.