Местное время – любовь - Елена Николаевна Ронина

Вильгельмина любила булочки с тмином, а Юрген с маком, близнецам было вообще все равно, что есть, Хильда же, напротив, предпочитала обычный французский батон. Она любила его намазывать тонким слоем масла, а сверху вишневым джемом. И больше никогда и ничего не ела на завтрак. Мать возмущалась, но ничего не могла сделать, дочь с детства была упрямой.

Воспитать четверых детей – это вам не шутка. У каждого свой характер, свои привычки. Самыми неприхотливыми были, как ни странно, близнецы. Может, потому что самые маленькие. И родились они уже, когда в семье росли двое детей и установились свои порядки, традиции.

Труднее всего было со старшей, Хильдой. И что за характер? В кого? В последнее время, думая о рассыпавшейся семье, доктор Вагнер все больше приходил к выводу, что дочь пошла в него. И поэтому произошел этот ужасный разрыв. И врачом стала, как отец, и возражений не терпела.

Сын – другой. Мягкий, добрый и очень близкий к матери. Потерять его первым было страшной утратой. Вильгельмина не выдержала этого удара. Именно после смерти Юргена она стала растерянной, забывчивой, а потом появился этот страшный диагноз – болезнь Альцгеймера.

Клаус нетвердой рукой открыл дверцу навесного шкафа и достал баночку растворимого кофе. Никогда они с женой не признавали этого напитка. А что сделаешь? Уже год, как он из-за больных ног самостоятельно не может спуститься на улицу. Продукты приносит молодая женщина Рита. Конечно, он мог бы попросить и кофе в зернах, но руки уже не очень слушались, и после того как несколько раз он опрокинул кофеварку и сильно обжегся, больше не стал рисковать.

Кофе из баночки заварил кипятком, добавил сливок из холодильника. Оттуда же достал батон, уже нарезанный на ровные квадратные ломти. Тоже Рита. Она хотела как лучше, чтобы у старика было меньше проблем. Или думала о себе? О том, чтобы ей легче было убирать в последующий приход. «К старости люди становятся желчными», – подумал про себя доктор Вагнер. Зачем он так? Рита прекрасно справлялась со своей социальной работой. Приходила вовремя, приносила продукты, немного убирала в его огромной четырехкомнатной квартире, всегда спрашивала, не нужно ли что-нибудь еще.

Клаус старался справляться сам, но время шло, и силы неумолимо оставляли его. Это было страшно. Сначала перестали ходить ноги, а теперь уже и не слушались руки. Два месяца назад Рита пришла в квартиру не одна, а с местным доктором.

– Господин Вагнер, как вы смотрите на то, чтобы переехать в квартиру на Лихтентайлер аллее?

Руки у доктора Вагнера от этих слов затряслись еще сильнее. Какая ирония! Самое красивое место в Баден-Бадене, где когда-то гуляли Тургенев с Виардо и Клара Шуман играла свои произведения для Брамса. И сейчас это излюбленное место прогулок туристов, они и не догадываются, что между вековыми дубами, прямо на берегу реки Ооз, расположился дом престарелых.

– Вы же сами понимаете, что прихода Риты два раза в неделю уже недостаточно. Артрит прогрессирует быстро, через пару месяцев, возможно, руки перестанут слушаться совсем и вам понадобится круглосуточная сиделка. У нас вам будет лучше, поверьте мне. И вы же бывали у своего друга господина Маттеса, видели, как ему хорошо, как он ухожен.

«Хорошо ему, потому что уже давно ничего не соображает», – про себя подумал Вагнер, а вслух произнес:

– Уход в вашей клинике превосходный, не спорю. Доктор Хуммель, я могу подумать?

– Да, да, конечно. И поймите правильно, я ни на чем не настаиваю, это должен быть ваш выбор. Все продумайте, взвесьте, Рита будет к вам приходить, как и прежде. Если понадобится – каждый день. Только поверьте, для вас лучше переехать к нам. Мы вас полностью обследуем, назначим поддерживающие уколы, капельницы. Все, что захотите, сможете взять с собой.

Доктор Хуммель обвел глазами большую гостиную, обитую дубовыми панелями. Картины в дорогих рамах, старинная мебель из натуральной ольхи, украшенная богатыми инкрустациями. Безусловно, все это пациент не сможет взять с собой. Так, мелочь, небольшие шкатулки, пару фотографий, немного личных вещей. Но надежду лучше пациенту дать. И потом, у них действительно прекрасные условия. Каждому пациенту предоставляется маленькая квартирка. Небольшая гостиная и спальня. Естественно – ванная комната. Все очень чисто, светло, окна выходят на парк, и пожилые люди слышат, как журчит Ооз, как резвятся дети на лужайке. Конечно, это не родное гнездо, что и говорить. Но это и не богадельня. Вздохнув, продолжил:

– У вас удивительный дом, доктор Вагнер. Я знаю, вы вырастили здесь четверых детей. Это ваша жизнь, ваша история. Но все когда-нибудь заканчивается.

Клаусу Вагнеру не нужно было ничего рассказывать, сам по профессии врач, он прекрасно понимал перспективы своего диагноза и давно сам вынес себе страшный приговор. И все равно это бесстрастное и безжалостное заявление врача его немного покоробило.

В Германии так принято. Пациент должен знать свой диагноз. Раньше диагноз скрывали, говорили только родственникам, а потом решили, что если человек не знает о грозящей опасности, то он и не борется. Хотел ли бороться он? Сложно сказать. восемьдесят семь лет – возраст не юный, жить хотелось. Вот только для кого?

Уже десять лет, как нет с ними их милого Юргена. Клаус сам поставил ему диагноз и сам озвучил его сыну. Это было страшно. Юрген был не борец, он плакал, расклеился и приготовился сразу умирать, вместо того чтобы бороться. А кому этот диагноз нужно было говорить? Матери? Матери, которая любила Юргена больше жизни… Сына не стало за полгода. До сих пор Клаус не мог простить себе этого шага. Зачем сказал? Но как было не говорить? Операция предстояла сложная, от Юргена требовалось подписать необходимые бумаги. Все оказалось бесполезным. А для матери смерть сына стала ударом, который она пережить не смогла.

Двойняшки Петра и Торстен давно жили в Штатах. Остались там после окончания университета. В родительский дом приезжали раз в два-три года показать внуков. А что на них было смотреть? Клаусу они давно перестали быть интересны. Лохматые подростки в вечно вытянутых майках и постоянно жующие жвачку. Притом еще и неговорящие по-немецки. Нет, это не его внуки.

Еще когда была жива Вильгельмина, она что-то пыталась склеить. А после ее смерти ему совсем неохота стало встречаться с этой далекой ему братией. Так что довольствовались открытками. И два раза в год Клаус получал посылки: к Рождеству и на день рождения. Теплые шарфы, пижамы и вязаные носки. Какое представление у детей осталось об их отце? Неужели они забыли, что он всегда был франтом? Из дома не выходил без бабочки или шейного платка. Даже когда уже не мог обходиться без своей трости, все равно неверной рукой завязывал на шее платок. Бабочка в последнее время тоже была ненастоящей, на резинке, как у первоклассника. При мыслях об этом глаза у Клауса немного затуманились от навернувшихся слез.

Какая все-таки странная старость! Вот его сегодня не расстроили ни кофе из банки, ни бутерброд без свежей хрустящей булочки. А невозможность красиво завязать бабочку, как, бывало, и вставить в кармашек пиджака платок ему в тон привели к слезам.

И почему сейчас он вспомнил вот эту бабочку? Разве об этом нужно думать? К двум часам придет Рита. Только она не принесет ни квадратный нарезанный хлеб, ни его любимый паштет в стеклянной банке. Она придет за доктором Вагнером, чтобы навсегда увезти его из этого дома. Из его родового гнезда.

Как все-таки хорошо, что Вильгельмина ушла первой. Она не смогла бы перенести этого. Он сильный, он сможет, и сейчас он будет думать только про бабочку. Да, да, так лучше. Думать про бабочку, а не про отъезд. У него еще есть целых два часа, и нужно сосредоточиться, придумать, что же взять с собой. А с чем придется расстаться навсегда.

Доктор Вагнер заставил себя выпить кофе, хотя в голове и возникали мысли: «Ради чего?» Но немецкая привычка к порядку брала свое. Так надо. Ничего не должно меняться. Вильгельмина бы расстроилась, если бы узнала, что он не выпил кофе и не съел свой бутерброд. А ведь его это раздражало, это вечное ее бурчание.

– Ну вот, стараюсь, готовлю… Иди поешь, пока горячее!

Он не понимал, что случится, если он выпьет свой кофе не в одиннадцать, а в половину двенадцатого, а перед этим досмотрит игру своего любимого баварского клуба по телевизору. И как же ему стало недоставать, когда она перестала его звать к одиннадцати часам пить кофе! Она просто забыла про это, как и про многое другое. Жила в каком-то своем мире.