Повседневная жизнь древнегреческих женщин в классическую эпоху - Пьер Брюле

Наблюдая подобные вещи, Аристотель дает им другое объяснение. Он считал, что следует избегать того, чтобы в паре один из супругов регистрировался, а другой нет. От социологии его объяснение устремляется к физиологии: поскольку мужчина способен к оплодотворению до семидесяти лет (Аристотель считал это возможным и вероятным), а женщина — до пятидесяти, «необходимо, чтобы союз полов начинался в возрасте таком, который достигает для этих супругов своего предела». То есть девочка должна выходить замуж за мужчину на двадцать лет старше ее.

«Дети перезрелых родителей, так же как и слишком молодых, рождаются и в физическом и в умственном отношении несовершенными, а дети престарелых родителей — слабыми. Поэтому предел следует определить, сообразуясь с порой расцвета умственных сил. Этой поры большинство людей достигает в возрасте около пятидесяти лет.

Соответственно для пары, находящейся в конце назначенного возраста:

...Кто переступит этот возраст на четыре-пять лет, тот должен отказаться от явного деторождения и может продолжать в остальное время жизни вступать в половую связь лишь ради здоровья или по какой-либо подобной причине»

(«Политика», 1335b 25—35).

Когда будет сделано «достаточно» детей для общества, когда будет исполнена «служба», которую ожидают от каждого, тогда время брака можно будет считать миновавшим. Еще один признак временной концепции брака.

Спарта в отчаянии. Олигантропия? Многомужие? Полигамия?

Известно, сколько риска в древних обществах было связано с родами. Рождение ребенка представлялось как «невыносимое испытание, сопровождавшееся болью и потерей крови», и, несмотря «на защиту Элейфии и Лохии» (богинь — покровительниц родов), оно являлось причиной смерти множества женщин. Однако еще большее число супружеских пар разрушается из-за разницы в возрасте между супругами и из-за войн. Мужья в первой линии. Появляется множество вдов и меньше повторных мужских, нежели женских браков, поскольку богатое приданое всегда с легкостью находит желающих. Так циркулируют женщины и богатства. Но достаточно бедности, чтобы дисквалифицировать множество таких «старух». Они оказываются без настоящего покровителя, лишь их сыновья могут их принять. Это — женщины без мужчин, еще не достигшие менопаузы, но немногим более свободные теперь, когда получили новый общественный статус.

Подобная нехватка женщин может объяснить редкий социальный факт: в Спарте практиковалось многомужие. Озабоченная, как и остальные, опасностью извне, Спарта также боялась опасностей внутри себя, она беспокоилась за свое биологическое, а следовательно, и политическое состояние. Больше всего ее заботила опасность дефицита мужчин. В этом полисе, где педерастия была более законной, чем в Афинах, где она забирала из брака слишком много «настоящий мужчин», холостяцкий образ жизни был запрещен или за него взимали штраф. Спарта уделяла пристальное внимание и окружала заботами женщин при зачатии, беременности и родах. Все это делалось с дальним прицелом: дать городу солдат. Именно дети являются «общественной ценностью города». Эта концепция дошла до того, что решено было освободить женщину от работы женщины в «доме», особенно от ткачества. Поскольку образ жизни, предписываемый женщине, ведет к телесной изнеженности, было решено развивать ее способность носить и кормить зародыш.

«Подобно тому, как женщина Ионии хвастает роскошью одной из своих одежд, спартанка демонстрирует своих четырех сыновей, превосходно развитых и сложенных, вот, говорит она, продукция достойной женщины».

Изнеженной ионийке, живущей в роскоши, но и в заточении, противопоставляется спартанская женщина, активно поддерживающая связь с городом, заботящаяся о своем теле, чтобы вырастить отличное мужское потомство. В Спарте мы видим евгенику в деле.

«У лакедемонян существует общеизвестный старинный обычай, по которому женщина может иметь троих и даже четверых мужей, иногда братьев, чьи дети считаются общими. Так, общеизвестен и признан факт, что мужчина, получив от своей жены достаточно детей, предлагает ее одному из своих друзей».

Он «передает» ее, если мы правильно поняли. Можно сравнить этот текст Полибия с отрывком из Плутарха, в котором зрелый муж в возрасте, имеющий молодую жену, может, если хочет и знаком с красивым и добропорядочным молодым человеком, «привести его к ней, чтобы осеменить ее достойным семенем и сохранить ребенка, который будет рожден, как его собственный». Женщина и ребенок остаются в «доме» мужа. Женщина лишь исполняет роль сосуда для семени отменного качества. А по Ксенофонту, наоборот, мужчина может получить от какой- то женщины желаемого отпрыска, убедив ее мужа предоставить ее ему, чтобы сделать это — «без совместного проживания». Мужчина оставляет себе дитя, а жена остается у своего мужа. Основной причиной подобной практики является большая разница в возрасте между супругами.

В Спарте были сильны мотивации, связанные с идеалом евгеники. В смысле «плодитесь и размножайтесь» спартанцы «наставляли своих женщин совокупляться с самыми красивыми мужчинами, как горожанами, так и чужестранцами» (Николай Дамаскин). Тем же, кого подозревали в том, что их дети не смогут удовлетворить физические и моральные требования, предъявляемые к членам общества, запрещалось иметь потомство. Солдаты, которых страх вынудил бежать с поля боя, объявлялись преступниками: считалось позором «дать им жену или получить ее из их рук», трусость отца могла передаться потомкам. Ничего из того, что нам известно о доминировавшей в Спарте идеологии, не противоречит этой практике многомужия. По Ксенофонту, женщина могла иметь даже два «дома». Что касается детей, супруг считал их братьями собственных детей, «они разделяли родство и власть, но не предъявляли права на наследство».

Сократ Афинский

Неравенство между полами: если спартанское многомужие, похоже, свидетельствует о дефиците женщин, то афинский декрет, принятый в период Пелопоннесских войн (431 — 404 гг. до н. э.), декрет, позволяющий «желающим иметь две супруги», выдает дефицит мужчин. Содержание этого декрета нам точно неизвестно, о нем лишь упоминается в текстах, касающихся бигамности Сократа, имевшего двух жен, Ксантиппу и Мирто, от которых у него были дети.

«Афиняне, желая увеличить население из-за недостатка мужчин, приняли закон, гласящий, что жениться можно на одной женщине города, но можно иметь детей от другой».

Этот закон вполне мог быть принят собранием, обеспокоенным будущим города, а значит, и его безопасностью. Факт, что закон сохранял звание супруги только за одной «женщиной города», вполне согласуется с законодательством, действовавшим тогда в Афинах, которое требовало, чтобы афиняне, желавшие обзавестись законными детьми, женились только на одной женщине и только «из города», то есть девушке, имевшей родителей-афинян.

А теперь рассмотрим природу связи гражданина с другой женщиной. Мы знаем, что подобное было всегда и во все времена и что любой мужчина мог спать с той, кого хотел, и иметь с ней детей. Но тогда к чему этот закон? Зачем подчеркивать мотивацию, способствующую повышению рождаемости, если плод такой связи является не гражданином, а бастардом? Дело в том, что до нас дошел сокращенный текст закона. Если речь идет об «олигандрии», выражение «из города» должно рассматриваться как «даже из города»[80]. То есть и от новой подруги иметь законных детей — не важно, от какой женщины, и (даже) от женщины «из города». Настоящая бигамия могла быть разрешена при условии, что вторая женщина тоже является матерью законных детей, но не супругой. Возможно, после нескольких военных поражений оставшиеся в живых афиняне смирились с подобной мерой, не соответствующей их обычным принципам. Случай Сократа доказывает: эта другая женщина, Ксантиппа, — мать, но не супруга, — прожившая с ним всю жизнь, прекрасно сожительствовала с тем, кто делал ей детей, предписанных законом, а также с «официальной» супругой, той Мирто, которую философ взял без приданого.

Тем не менее Сократ очень скептически относился к браку. Но если он из чистой доброты взял в законные супруги Мирто, несмотря на ее бедность, зачем же он взял еще эту шлюху, лесбиянку, эту невыносимую Ксантиппу, «самую невыносимую из женщин существующих и... тех, что существовали, и тех, что еще будут существовать»? Неужели чтобы повысить рождаемость в обескровленном войной городе? Вероятно, нет, он был далек от коллективного стремления к процветанию в индивидуальном решении организации своей личной жизни. Нет, он жил с ней до брака с Мирто, и поскольку речь шла о сожительнице на манер Аспасии, он мог поступить так только по склонности.