В Гаване идут дожди - Хулио Серрано

Пусть помирают два, три, тысяча негров, белых, красных, голубых, зеленых, но Моника должна спастись, а остальные – пропади они пропадом.

– Того негра следовало бы объявить без вести утонувшим, а на том берегу поставить памятник ему и всем утопленникам, погибшим в море вместе с лодками. – Франсис покачал головой.

– A дальше что с вами было? – мне не терпелось узнать конец истории.

Крак-крак… – скрипнул мотор, когда брат Франсиса хотел его запустить. «Да заводись ты, гад», – бормотал брат в ярости. Все усилия были напрасны, мотор заглох навеки, и его вышвырнули за борт, чтобы облегчить лодку. На море снова воцарились тишь да гладь. Солнце наваливалось на беглецов своей знойной тяжестью.

На лодке осталось лишь одно весло, на дне было по колено воды, которую они вычерпывали руками. «Надо плыть к земле», – сказал брат.

– Теперь-то нам с тобой легко обо всем рассуждать, – криво усмехнулся Франсис, – а тогда, в открытом море, в полузатопленной посудине с одним веслом, без еды, с одной фляжкой воды, было совсем паршиво. Мы не знали, где болтаемся, где север, где юг.

Два дня молотили они одним веслом по волнам и пытались ориентироваться по звездам, которые, по утверждению брата Франсиса, он умел читать, а, как оказалось, не знал ничего.

На третий день, когда кончилась вода, полумертвые от голода и жары, они, бросив весло, отдались на волю волн.

– Мне захотелось тогда кинуть в море бутылку, – задумчиво сказал Франсис. Как ни странно, пустая бутылка еще валялась в лодке, а в карманах у него обнаружились кусок бумаги и шариковая ручка.

И он написал: «Сегодня скончались Франсис Вилья и его брат Исраэль. Нас доконали невезение и море. Тот, кто найдет эту бутылку, пусть известит…»

Одеревеневшие пальцы Франсиса вдруг замерли. Кого известит? Кто о нем вспомнит? Для чего кого-то извещать? Зачеркнув последнюю фразу, он засунул бумагу в горлышко, закупорил бутылку и бросил в море. «Пусть плывет. Если кто-нибудь ее выудит, узнает, что я помер», – сказал он. Франсис смотрел вслед удалявшейся бутылке, которая то ныряла, то всплывала, то кружилась на волнах.

– Вот так и мы. Тонем, всплываем, кружимся, – бормотал он.

– Ты что там бурчишь? – спросил я.

– Да так. Нас самих, как бутылки в море, швыряет. Одни выходят на берег, другие напарываются на камни, а иные так и плавают без руля и без ветрил… – По его рукаву бежал муравей, а первый уже дополз до плеча, но Франсис и пальцем не шевельнул, чтобы их согнать.

В лодке брат, упав на колени, молился. «Пречистая Дева, спаси нас», – шептал он. «Господи Боже…» – еле двигал губами Франсис. Мертвая зыбь чуть покачивала лодку, но к вечеру налетел ветерок, и посудина тронулась с места – сначала медленно, потом быстрее. «Куда нас несет?» – едва слышно произнес брат. «Все равно куда. Лишь бы выбраться». Франсис учуял слабый запах земли.

Через какое-то время вдали замерцали огни города.

– Гавана? – спросил я.

Да, это была Гавана, и, к счастью, они пристали к пустынному берегу, откуда смогли добраться до города.

– Значит, вы не совсем обессилели? В больницу не пошли?

– В какую там больницу. Нас бы сунули в тюрьму на три года. Попили мы водички, натерлись маслом, проспали сутки – и хоть снова в бой. Нам повезло. Никто не прознал про наше путешествие, – вяло проговорил Франсис.

– А что с твоим братом?…

– Вскоре он снова повторил попытку, но денег у него на лодку не было, и ему пришлось отправиться на плоту из автомобильных покрышек. Никаких известий о нем нет. Может, и сумел доплыть. Скорее всего, дрыхнет в брюхе какой-нибудь акулы, а оттуда письма к нам не доходят.

– А почему ты не попытался еще разок? – спросил я его, хотя адресовал этот вопрос скорее самому себе. Ответ-то у меня был, но хотелось знать, что скажет он.

Франсис отозвался не сразу, видимо, подыскал точные слова.

– Я сказал себе: Франсис, это твоя страна. Здесь ты родился, здесь похоронены твои родители и все твои предки. Здесь ты должен набраться терпения, сесть у дверей своего дома и ждать, пока мимо пронесут твоих сдохших врагов. Этого удовольствия нельзя лишиться. Да и меня самого тоже здесь закопают.

Я его понимал. Наши мысли почти совпадали, хотя жизненные обстоятельства разнились.

– Понятно, – сказал я и встал. На земле длинным темным пятном обозначилась моя тень, дотянувшаяся до полуразрушенного дома, возле которого мы сидели.

Франсис тоже поднялся с места.

– Знаешь, – сказал он, – сердце мне подсказывает, что Моника вовсе не в море, а где-то здесь, в городе.

– Где же?

– Не знаю. Но лучше ее не искать, а подождать, пока она сама объявится.

Если она от кого-то прячется или не хочет тебя видеть, значит, на то у нее есть причины, и ты должен уважать ее волю.

Слова Пичи тебя успокоили, но в то же время и встревожили. Если он защитит тебя от Кэмела и его дружков, тебе придется ему заплатить, и ты знаешь, какой монетой – станешь его любовницей, а он будет твоим чуло. Такую цену ты платить не готова. И не желаешь подчиняться никакому мужчине, а тем более его содержать. Что же делать? Нельзя ведь жить в постоянном страхе и бояться встречи с Кэмелом, который уже вышел на свободу, о чем ты недавно узнала. Самое лучшее было бы исчезнуть на время. Да, отправиться к бабушке в деревню, пересидеть там и посмотреть, чем дело обернется. Денег на жизнь у тебя хватит и еще на хороший подарок старухе останется. Мексиканец Варгас, который сначала жил с Моникой, а потом с тобой, на деньги не скупился и на прощание оставил тебе кругленькую сумму в долларах. И обещал пригласить тебя в Мехико. Кто знает, может быть, он выполнит обещание и ты туда уедешь. Тогда и будешь такой женщиной, какой всегда хотела быть, – свободной, ни от кого не зависящей.

В эти дни дождь льет как из ведра, но прохладу не приносит – после ливня жара лишь усиливается. Кажется, что дождь и зной вошли в сговор, ибо, как утверждают метеорологи, при жаре часто собирается гроза, но после дождя становится еще жарче. Нет ни ветерка, и люди, обливаясь потом и изнемогая от влажной духоты, злятся на весь белый свет и мечтают только о том, как бы скорее очутиться в прохладной воде, расслабиться и вообще ни о чем не думать, – такой зной плавит всякую мысль. Кубинцы ходят по улице, едва волоча ноги, стараясь укрыться от солнечных лучей на теневой стороне или под листвой деревьев. Туристы в темных непроницаемых очках, с красными, как перезрелые томаты, носами, напротив, лезут в самое пекло, зная, что скоро придется возвратиться под серое небо, к промозглой погоде, и хочется похвастаться там своими поджаренными на пляжах телесами.

Продавцы на Меркадо передвигаются, как при замедленной съемке, и с неохотой роняют слова, ибо при такой жарище лучше поменьше разговаривать и не тратить последние силы на лишние звуки и жесты. Чина уехала за границу, и ее место занял дантист, резчик корабликов, который, однако, будучи толстым уродом, в торговле не преуспевает. Маркое тоже отбыл за рубеж, и собак теперь продает его невеста, которая только и ждет от него приглашения, чтобы уехать в Новую Зеландию. Книжник Ремберто почти процветает: ему удалось продать первое издание «Цыганского романсеро» Лорки и выставить на продажу такие раритеты, как «Стихотворения сеньориты Гертрудис Гомес де Авельянеды» мадридского издания 1841 года и роман «Сто лет одиночества», опубликованный на Кубе и украшенный автографом самого Гарсиа Маркеса, вероятно подарившего книгу какому-то видному кубинскому деятелю.

Моника гуляет по квартире в нижнем белье, так как все ее открытые летние платья поизносились, да и в таком пекле легче ходить полуголой. Поскольку окна и дверь на балкон распахнуты настежь (иначе можно задохнуться), мужчины из соседних зданий, особенно из Дома телевидения, с великим интересом поглядывают на нее из окон, а кое-кто даже вооружился биноклем.

Вчера Манолито-Бык склоняла ее к знакомству с одним испанским менеджером, работающим на Кубе. Мол, у него «полно зеленых и масса полезных знакомств», но она отказалась: «Пусть Лу с ним знакомится». Ей хочется забыть о мужчинах типа Варгаса, этого мексиканского хозяина плантаций перца чиле. Кроме того, ей хотелось бы упорядочить свою жизнь. Сегодня Моника, как обычно, делится думами с дневником.

«Нападавшие на меня парни мне больше не встречались. Этим пока все и кончилось.

Я сказала Малу, что на плоту никуда не поплыву. Да она и сама, наверное, тоже не поплывет, потому как ее друг приглашает с собой кого-то другого.

И все же у меня не исчезает дурацкое предчувствие беды, хотя Он старается меня успокоить. «Дорогая моя, не волнуйся. Ничего плохого не может случиться. Мы всегда вместе, и я тебя защищу», – сказал Он и обнял меня.

Последнее время Он уже перестал подшучивать, смеяться надо мной, как, например, тогда, когда я собиралась поднести цыплят Элеггуа, хотя потом я их все-таки прирезала и отнесла. Хотелось бы думать, что я влияю на Него. Была бы очень рада.