Люди желтых плащей - Максим Марух

Держа оружие наготове, обходим КАМАЗ по кругу. Машина лежит на боку и горит, чёрный дым клубами скользит вверх по стенке здания. Огонь проделал в брезентовом тенте бесформенные дыры, сквозь которые хорошо видно, что находится внутри…

Кровавая каша из изуродованных человеческих тел в хаки – вот что мы видим. Пассажиров было человек двадцать, не меньше. Судя по тому, что мы не слышим стонов раненых, никто не выжил. И неудивительно: в таких авариях у людей обычно кишки через уши вылетают. А если кто и уцелел, пытаться помочь им слишком рискованно. У КАМАЗА горит бензобак – в любую секунду может последовать взрыв.

Ошарашено таращимся на грузовик, не зная, что предпринять.

Потом я замечаю движение со стороны кабины. Кивком указываю на него Михасю. Обходим КАМАЗ с правого бока… и наши челюсти почти одновременно отъезжают вниз.

Из сплющенной кабины выбирается наружу через боковое окно человек.

20:32

Это водитель. Угадывается по возрасту – солдат слишком молодой, чтобы быть кем-то другим. К тому же у него отсутствует половина лица. Нижняя челюсть и часть носа проломлены внутрь и почти срезаны рулевым колесом, в которое он впечатался при столкновении со стеной. Зелёная форма побурела от крови, левая нога изогнута под неестественным углом. И, тем не менее, он продолжает идти…

20:33

Он инфицирован. Но как такое возможно? Если он был заражён до аварии, то как вёл машину? А если авария явилась следствием заражения, то он просто не мог перевоплотиться на ходу. Для этого требуется время. Или нет?

«Прокажённый», подволакивая ногу и утробно урча, двигается в нашу сторону. Михась вскидывает дробовик, прицеливается твари точно в голову.

– Стреляй, – говорю ему. – Убей его, Михась! Убей!

– Ща-а-ас, – Михась прищуривает один глаз. – Пусть чуть поближе подойдёт.

– НЕТ! – раздаётся третий голос.

Кричали из кабины.

Четвёртый голос принадлежит дулу Мишиного дробовика.

Заряд дроби разворачивает солдату оставшуюся часть лица, и бесчувственное тело оседает на землю.

20:35

Из кабины продолжают кричать, и мы, забыв о всякой предосторожности, бежим туда. Проем ветрового окна намертво слипся со стеной, и единственный путь внутрь лежит через окно двери, из которой наружу выбрался «прокажённый».

Михась запрыгивает на колесо, подтягивается и взбирается на дверь, заглядывает в кабину. Я ещё слишком слаб для таких трюков, от запаха гари и переполняющего кровь адреналина голова заходится в новом приступе боли.

– Что там? – спрашиваю его.

Крики превращаются в стоны.

Лицо Михася показывается над колесом:

– Там ещё один. Его зажало.

– Помоги мне залезть.

Михась подаёт руку. Я закидываю дробовик на спину и вскарабкиваюсь наверх. В голове гремит фейерверк, перед глазами мелькают синие мушки, меня снова начинает мутить.

Наклоняюсь над окном и заглядываю в салон машины.

На пассажирском сиденье ещё один военный, на сей раз в возрасте и звании. Приглядываюсь к погонам – генерал-майор. Крупное породистое лицо перекошено от боли, в посеребрённых сединой висках алеет кровь.

Нижняя часть туловища исчезла в складках искорёженного металла, и я понимаю, что ему уже ничем не помочь. Он до сих пор жив лишь потому, что все вены и артерии в его тазу сжаты, как в тисках – он просто не может истечь кровью.

Мужчина поднимает к нам обречённое лицо:

– Вы убили его? Вы его застрелили?

Миша утвердительно кивает головой.

– Нет… нет… – выдыхает военный слабнущим голосом. – Ему можно было помочь…

– Он переродился, – отвечает Михась.

– Нет… нет… мальчишка… просто мальчишка…

Он бредит, понимаю я. Это агония. Гуманнее всего было бы оборвать его мучения одним метким выстрелом, но ни я, ни Михась на это не отважимся.

– Возьмите… – шепчет мужчина.

Он вытягивает вперёд руку, и я замечаю что-то серебристое, пристёгнутое к его запястью наручниками.

Это кейс. Небольшой алюминиевый чемоданчик с кодовым замком, похожий на знаменитый «Zero Halliburton». Другой рукой мужчина шарит в кармане, достаёт ключ и размыкает наручники.

– Возьмите… передайте его генералу… генералу Борз…

Договорить не даёт приступ кровавого кашля. Беднягу сгибает пополам (в две четверти, ещё две смешались в куче пластика и металла), и он исторгает из себя заполняющую лёгкие жидкость.

Пламя приближается к кабине, я слышу его треск и ощущаю жар на коже. Времени мало…

– Возьми, – говорю Михасю. – Скорее.

Тот ныряет по пояс в кабину и забирает чемоданчик из дрожащих рук мужчины.

Несчастный перестаёт кашлять, утирает с подбородка кровавую слизь, и его измученное лицо вдруг расслабляется. Он откидывается на спинку сиденья и обессилено сползает к двери.

– Что в нём? – спрашивает Михась, предчувствуя, что генералу осталось недолго.

– Доклад для Борзова… прототип ингибитора… пневматический инжектор… два… два…

Лицо Михася напрягается, на шее вздуваются вены:

– Что два? Чего два?

– Два… раза… в сутки… код… код…

– Какой код? Какой код?

Глаза мужчины закатываются, все его тело (половина тела) как бы вытягивается в предсмертной судороге. Он издаёт долгий, влажный, клокочущий хрип и, наконец, затихает.

Миша вытаскивает чемодан из кабины, кладёт на дверь грузовика. Серебристый алюминиевый корпус поблёскивает в свете пожара, отражающегося оранжевыми бликами на влажной стене здания. Глядим на чемодан во все глаза, как на сокровище, цены которому не знаем.

На меня пыхает жаром, и я смотрю вниз. Пламя подобралось совсем близко, уже занялось днище грузовика, бензобак почти полностью охвачен огнём.

– Уходим, – говорю Михасю. – Щас бабахнет.

Тот согласно кивает, засовывает чемоданчик подмышку и первым спрыгивает с кабины на землю.

Глава 14. Страх, кровь и боль

23:30

Я уже и забыл, как приятен набитый едой желудок. На маленьком журнальном столике перед нами следы сытного ужина – вскрытые консервные банки, хлебные крошки, остатки копчёной колбасы и сыра, пустая бутылка «кока-колы», початая «крымского красного». Если бы не встретившийся по дороге «Магнит» на Содружества, разграбленный практически подчистую, всего этого могло и не быть.

Арт, наевшись до отвала, откинулся на брошенный на пол матрас, натянул одеяло и уже посапывает. Рядом, на ещё одном матрасе, но двухместном, расположились мы с Витосом. Блаженно откинувшись на подушки, разглядываю Михася, устроившегося на кушетке. Стащить её в подвал оказалось непросто, но матрасов в доме нашлось всего два, а спать на холодном бетонном полу никому не улыбалось. Михась битый час сражается с кодовым замком чемоданчика, доставшегося нам от умирающего генерала. Он испробовал, наверное, тысячу комбинаций, пользуясь длинным кодовым деревом, начерченным на клочке бумаги, но пока все его попытки остаются тщетны. Чёртова штуковина не желает открываться по-хорошему, а по-плохому мы не рискуем: содержимое может представлять ценность исключительно в невредимом состоянии.

Тесное, продуваемое сквозняками помещение подвала освещается несколькими свечами, найденными в доме. На низком потолке (ходить можно, лишь пригнув голову) пляшут тени от наших фигур. Вдоль стен тянутся стеллажи, заставленные банками с соленьями, две из которых тоже пошли к нам на стол. Воздух пропитан сыростью, гнилью и кислятиной из подтекающей где-то банки. Вентиляционное окошко в дальнем углу подвала даёт достаточную тягу, чтобы внутри можно было разжечь костёр, но собрать растопку не хватило времени. Поэтому мы греемся вином и одеялами. Но это лучше, чем пережидать ночь в хиленьком одноэтажном домике, не подготовленном для длительной осады. Забаррикадировать все окна и двери мы бы точно не успели, в то время как в подвале всего одна дверь, которую мы надёжно забили досками, а в щели натолкали тряпок для лучшей звукоизоляции.

Получилось даже лучше, чем я ожидал: активности «прокажённых» снаружи почти не слышно. Я знаю, что они уже наводнили город, пару раз мы даже различали шаги над нашими головами, словно кто-то обыскивал дом. Однако здесь, под землёй, я чувствую себя почти в полной безопасности. У нас осталась пара помповых ружей и немного патронов, есть ножи. Толстая дубовая дверь выглядит достаточно надёжной даже для очень массированного натиска, а на узких ступеньках, ведущих из прихожей в подвал, за раз поместится не больше трёх человек, так что при прорыве проход вполне можно завалить трупами. Мы решаем не выставлять этой ночью часовых.

И только мысли о брате не дают мне покоя. Где он сейчас? Далеко ли они с Ваней ушли? Нашли ли убежище на ночь? От этих вопросов голова начинает болеть сильнее, и я проглатываю очередную таблетку обезболивающего. Сейчас бы самое время поспать, но сон, невзирая на моральное и физическое истощение, не идёт. Возможно, это одно из проявлений сотрясения мозга? Вряд ли. Судя по тому, как сладко спит на своём матрасе Арт, мне не дают уснуть именно мысли о брате.