Удивление перед жизнью. Воспоминания - Виктор Розов

…Во вторую поездку, когда мы летели через тот же Атлантический океан с Граниным, я сказал Даниилу Александровичу, дотоле не бывавшему в Соединенных Штатах:

– Америка – страна необычайная, рот разинете.

Сдержанный, никогда не распахивающийся настежь Гранин ответил:

– Виктор Сергеевич, я так много ездил по свету, бывал и в Австралии, так что вряд ли разину.

– Разинете, Даниил Александрович!

– Едва ли.

И разинул. Как только увидел, так и разинул. И произнес банальнейшую фразу: «Вот это да!»

Такой требовательный художник слова, и нате: «Вот это да!» И не закрыл рот до конца поездки. Этим мне Гранин очень понравился. Не скрыл, не притворился. И был поражен именно в Нью-Йорке, где мы приземлились в дождливый майский день на аэродроме имени Кеннеди и, собственно, даже с аэровокзала и носа еще не высовывали, ждали самолета на Вашингтон и разглядывали поразительный зал ожидания, достроенный финским архитектором Эрве Саариненом в форме огромной гранитной пещеры со всякими закоулками, переходами, выемками, в которых размещены выставки, буфеты, столики.

Нью-Йорк

Ну кто не знает, что Нью-Йорк – это самый страшный город мира, город-спрут, город-джунгли, каменный мешок, в котором нечем дышать.

Все это, друзья мои, не совсем так. Это замечательное творение рук человеческих. Более интересного, впечатляющего, ошеломляющего города я не видел. Города таинственного, города бездонного, города современного, где на каждом шагу, по каждой его улице с утра до ночи шатаются в обнимку сюрреализм с абстракцией.

Бродишь по его лабиринтам, и кажется тебе, что ты на Марсе. Да, да, именно так я представлял себе марсианские города, когда впервые прочел Герберта Уэллса и «Аэлиту» Алексея Толстого. Он единое целое, и в то же время его можно разъять на гигантские составные части, очень не похожие одна на другую, как бы города в городе. Гарлем и район Медиссон-сквер, пуэрториканские кварталы и китайские, комплекс зданий Организации Объединенных Наций, парк «Батарея» с милыми голландскими домиками первых поселенцев. А улетающая за облака 5-я авеню, Бруклин-стрит и Уолл-стрит. А один дом, в котором помещается гостиница «Уолдорф-Астория», – сам по себе город. Гринвич-Вилледж и Рокфеллер-сентр. Наверно, немало песен сложили в честь этого города поэты.

Знаменитая статуя Свободы, с которой я впервые познакомился в Костроме, когда собирал марки вместе с моим другом Кириллом Воскресенским и увидел ее на раздобытой нами почтовой миниатюре Соединенных Штатов Америки. Мы с любопытством, проникающим далеко за пределы реального, смотрели на эту маленькую марку достоинством в пятнадцать центов с изображением неведомого нам монумента. Мне и в голову не могло прийти, что когда-либо я своими глазами увижу то, что нарисовано на этом крошечном знаке почтовой оплаты.

Кстати, эта марка, именно эта, которую мы раздобыли в Костроме в двадцатых годах, и по сей день хранится в коллекции Кирилла. Окончив школу, разъезжаясь в разные стороны учиться – Кирилл в Свердловск, я в Москву, – мы поделили нашу коллекцию на две части. Я увез свою долю с собой и в первый же год учения в театральной школе при Московском театре Революции проел эти марки, продав их в филателистический магазин. Что поделаешь, жил крайне бедно. Кирилл же, несмотря на то что из Свердловска их институт перевели в Ленинград, потом в Москву, далее судьба швырнула моего друга на остров Сахалин, в 1945 году он успел повоевать с японцами, потом поселился во Львове, а оттуда вернулся вновь в Ленинград – сумел сохранить свою часть нашей детской коллекции полностью, в том числе и эту марку, серую, в пятнадцать центов.

Марки! Какой вихрь чувств поднимали они в наших отроческих душах! Искать, найти, тащить домой, бережно положив в тетрадь или учебник, а потом наслаждаться, разглядывать ее рисунок, узнавать, с чем он связан – с великой ли битвой, с гениальным открытием, путешествием… Знаменитая серия марок 1893 года, посвященная 400-летию открытия Колумбом Америки!.. Из шестнадцати штук. И на каждой – эпизод из этой великой эпопеи. Мы никогда не имели все шестнадцать, они и тогда были редкостью, но по рисункам каталога мы знали ее целиком и, честное слово, проплыли с Колумбом часть его пути. А индеец с перьями на головном уборе – синяя марка в четырнадцать центов!.. Я не видел живых индейцев, они живут в резервациях, мы туда не ездили. Но перед зданием Музея живописи и ваяния в Бостоне отлитый из бронзы обнаженный индеец сидит на бронзовом коне. Он распростер, размахнул вширь руки, поднял лицо к солнцу. Очень мне нравится эта скульптура. Я счастлив, что дважды видел этого бронзового сына когда-то свободной, ничьей земли.

Правда, мельком я видел и живого индейца, может быть метиса, в ресторане в Лос-Анджелесе. Он сидел за столиком напротив, буро-красный худощавый красавец в пиджаке, в белоснежной рубашке, при галстуке. Он был, видимо, и богат, и умен, и даже, может быть, талантлив. Но глаза у него были поразительно печальные даже тогда, когда он искренне, но удивительно корректно смеялся. Я долго не отрывал от него глаз. Мне хотелось увидеть в нем что-то совершенно индейское. Ведь где-то глубоко внутри его должны были сидеть гены его предков. Он мне тоже понравился, но все же тот, из бронзы, дороже.

Собирайте марки, ребята! Путешествуйте, пусть пока только в вашем воображении. Авось потом вам достанется счастливый билет Осоавиахима.

Без всякого усилия я нажимаю кнопку и из жилого деревянного домика в Костроме, что под номером 4 по улице Кооперации, где мы с другом, склонившись над детским расписным столиком, клеим в свой альбом марки, переношусь обратно на набережную реки Гудзон, в Нью-Йорк, в Соединенные Штаты Америки.

…Сегодня океан неспокоен, и серые волны разломали залив. Вон он – один из множества островков, на котором высится статуя.

Первое чувство – удивление: она же светло-зеленая, почти голубая! Вот уж не ожидал! Яркая зеленая громада светится на солнце. Почему же я никогда не знал, никогда не читал о том, что она так ярко выкрашена? Нет, это не краска, это патина – окись меди, вот в чем дело, позеленевшая бронза.

Подходит пароходик-паром, и наша преподобная троица вместе с хозяином на эти часы, Митчеллом Уилсоном, катит, танцуя на волнах, к статуе Свободы. Ближе, ближе, она растет. Батюшки, до чего же громадна и красива! Вот она – еще одна встреча с фантазией. Воображение и явь смыкаются.

Очень волнующий момент. Счастье жизни. Нет, не пугайтесь, не всей жизни, а просто одно из счастий жизни.

Помню, как остро я его испытал, когда усталый ездил в гондоле по грязным каналам неестественной Венеции и вдруг, сделав очередной поворот за угол дома, увидел стоящую перед церковью на крохотной площадке земли статую Калеоно Калеони. Друг мой! Я же бесчисленное количество раз бродил вокруг тебя, разглядывая со всех сторон твое суровое мужественное лицо, твою горделивую каску, могучего твоего коня. Бродил вокруг твоей тени – копии, стоящей в тихом зале Музея изобразительных искусств имени Пушкина в Москве. Я полюбил тебя заочно, как солдат влюбляется в девушку по фотографии. Миг свидания. Здравствуй, вот я! Я люблю тебя. Чувствуешь ли ты, бронзовое изваяние, мое присутствие? Наверно, чувствуешь. Здравствуй! Я еду дальше, счастливо тебе оставаться. Стой и продолжай приносить людям радость.