Дневники 1870-1911 гг. - Николай Японский (Касаткин)

8 января 1880. Вторник.

Семь часов вечера

Утром написал благодарственное письмо к отцу Косме и отнес к отцу Исайе, вместе с брошюрками для отсылки к нему. Отправился в десять часов к Никандру Ивановичу Брянцеву, чтобы предупредить его насчет обещанного Цесаревной касательно пожертвования. Застал его беседующим с несчастнейшим по виду персиянином-магометанином, желающим присоединиться к Православной Церкви. Персиянин весьма плохо понимает по-русски и, видимо, хочет креститься для того, чтобы добыть себе какую- нибудь материальную помощь. Вот тут и поступай как знаешь! Отец Никандр — собственно еврейский миссионер; он уже крестил человек шестьсот евреев; но к нему шлют людей всех национальностей, желающих креститься. Рассказал он мне одну очень трогательную историю крещения и венчания одной еврейки, насчет которой отец ее выразился отцу Никандру: «Мне хотелось бы не то что убить ее — это я могу сделать каждую минуту, а хотелось бы изрезать в мелкие кусочки». Рассказывал много о препятствиях на его пути; к счастию, человек — не слабый, и притом глубоко опытный и крайне храбрый; не стесняется ни перед кем (случаи его препирательств с С. Бор. Потемкиной, где он просто приказывал ей: «Замолчите»). Тут же пожертвовал на Миссию пятьдесят рублей из суммы, присланной ему для добрых дел Стахеевым из Елабуги, и советовал написать ему. Насчет вещей из Дворца сказал, что много есть икон, которые можно отдать, и обещался поговорить с управляющим Дворца. Насчет моего представления Цесаревне выразился, что это — необыкновенный факт: «До сих пор только двое были представлены и имели разговор с Цесаревной — Митрополит Макарий и Вы». От него заехал к Владимирскому Протоиерею, Благочинному Соколову, чтобы спросить о пожертвованиях из церкви, — дома не застал. Заезжал к Путятиным. Ольга Евфимиевна — пребледная и слабая; простудилась, но перемогается; просила меня проверить списанное русскими буквами с японских нот «Хвалите» — японскую азбуку знает верно.

9 января 1880. Среда

Утром пришел отец Николай Ковригин, из Сан-Франциско. Много рассказывал тамошних дрязг и оправдывал себя. Бедный, жаль его — семь человек детей; Духовное начальство дало ему пенсию в пол жалованья — тысячу пятьсот рублей в год; но он — без места и без репутации. Обещался говорить за него пред Митрополитом и Иваном Петровичем Корниловым, чтобы ему попасть в Швейцарию. При нем же пришел Член Археологического Общества Александр Николаевич Виноградов, рекомендуя себя в живописцы для Японской Миссии. Говорит красно и учено, Восток знает превосходно, но, кажется, больше теоретик, чем практический хороший живописец. Обещался быть у него сегодня вечером, чтобы видеть его коллекции по иконописи. <...>

В Новодевичьем монастыре показали распоротые ризы и прочие облачения, собранные доселе мною, — оказывается, что почти нее годно только на выжигу. Просил известить, когда мать Ювена- лия будет выжигать, чтобы поучиться. От них поехал к Капитону Васильевичу Белевскому, законоучителю Морского корпуса, — не застал; к Иордану — обедали, не захотел мешать; к Виноградову — не застал, ибо немного раньше обещанного пришел; опять к Белевскому — отдыхал, не захотел беспокоить.<...>

10 января 1880. Четверг

Утром позвал Митрополит и объявил, что Обер-Прокурор сказал, что деньги на Миссию вошли в Государственный бюджет. «Значит, можно поздравить», — заключил. Потом заговорил о сборах на Храм — я откровенно признался, что у меня плохо идет. У него оказалось лучше. <...> Вечером заехал к Щурупову; план Храма и нравится, и не нравится; посмотрим, что скажет Владыка; будет строиться так, как он благословит. В восемь часов был у Константина Петровича Победоносцева; расспросил он подробности моей аудиенции у Цесаревны и сказал: «Наследник очень жалел, что не был при этом; он известит, когда можно быть и у него». Я просил доставить мне случай представиться Наследнику. <...>

12 января 1880. Суббота.

В третьем часу ночи

Скучный и тягостно проведенный день, как скучно и тягостно и все пребывание в России. Скучал нередко в Японии, скучаю почти всегда в России. Где же лучше? Там и тогда, где есть настоящее дело. Пусть помнится и чувствуется это, когда буду в Японии. <...> И все-то — благо, все — добро! Но было бы более благо, если бы не быть людям, имеющим серьезную нужду, в положении нищих. Возмущает меня сбор — необходимость стучаться и получать грубые, вроде вчерашних, прогоны (в буквальном значении).

Для приобретения смирения — пожалуй; но что же, если подобные факты возбуждают, как у меня вчера, злой хохот? Я хохотал в нескольких местах, а на дне души — злость, дурной осадок. Ненатуральное, насильственное что-то в этих сборах для собирающих. В Священном Писании нет этого. Давид только предложил. Павел только посоветовал и определил правило. Господь с ним, с этим делом сбора! Не знаю, что из него выйдет; знаю, что в Японии будет Храм, но как устроится — не знаю; нравственного мучения моего в этом деле будет немало, думаю. Что ж? Хоть на куски, лишь бы было Христианство в Японии! <...>

13 января 1880. Воскресенье.

В десятом часу вечера

Утром, в десятом часу, позвал Владыка и долго беседовал. Велел отдать из икон, пожертвованных им, Святого Исидора Пелусиота Афонскому Архимандриту Феодориту, по просьбе Афона («Вам»- де «там икон Святых много не нужно»); и рассказывал, что на Кавказе горцы икон женских Святых не чтут — странностию им кажется, по униженному состоянию женщин; чтут больше всего из Святых Илью Пророка (и просят дать дождя), Архангела Михаила (и просят победы), Георгия и прочих. На замечание, что в Японии христиане о житиях Святых еще мало знают, я ответил, что, напротив, христиане ничем столько не интересуются, как жизнеописаниями Святых. О христианских именах — советовал не давать имен труднопроизносимых и рассказал, как один жаловался Архиерею на священника, что дал сыну его имя Иуды («Никто»-де «проходу не дает — Иуду родил»); Архиерей определил пред Причастием переменить имя; а Московский Филарет рассказывал ему слышанное о Московском Платоне — о мальчике Спасе, во имя Спаса Нерукотворенного.

Я выразил сетование, что нет хорошо исследованных житий Святых Апостолов; но, видно, и в самом деле нельзя написать более полных — по совершенному неимению материалов нигде на свете. Владыка сам несколько раз велел Архимандритам, жившим в Риме, достать возможно полное и лучшее жизнеописание Апостола Петра: «Уже, кажись, где бы и быть такому, как не в Риме? Но — нет; быть может, впрочем, и по невозможности доказать двадцатипятилетнее пребывание Апостола Петра в Риме, паписты не написали полного жития его; на каком-нибудь же основании Метафраст перечислял страны, где был он; но более обстоятельных сведений — не известно; то же — и о других Апостолах» . И рассказал, как он писал о Петре, что «всегда, как Петру сказано что-нибудь особенное, на что ныне ссылаются католики, тотчас же за сим следует искушение для Петра: "Ты еси Петр" — и тотчас: "Иди за мною, Сатано"; "Молился о тебе, да не оскудеет вера твоя" — и троекратное отречение Петра... (Мф. 16:18, 23). Значит, Петру и говорится особенное по предвидению его падения , чтобы научить смирению его и всех, а не для римских целей ». Я рассказал о клевете на меня протестантов по приезде моем в Едо, когда я стал в Сиба изучать буддизм; и о житии Царевича Ио- асафа по исследованию Макса Мюллера. Зашла речь о Фомитах в Индии, и Владыка выразил желание узнать обстоятельнее о них. Нужно найти источники сведений и доставить ему и в русскую печать. Рассказал о посещении его в прошлом году английским епископом. «Надеюсь, вы найдете у нас что-нибудь хорошее, а не так, как другие из вас,— называют нас идолопоклонниками за то, что мы имеем иконы, сообразно с Вторым <Никейским Седьмым> Вселенским Собором, имея в них писанное красками Слово Божие и поклоняясь на иконе Богу, как Он явился людям». <...>

15 января 1880. Вторник

Вчера вечером, когда собрался было идти к Щурупову, пришел Александр Николаевич Виноградов и проговорил об иконо-писи с час. Видно, что — теоретик и археолог по части иконописи превосходный. Если бы оказался и практически таким хорошим живописцем, то лучшего и не надо для Миссии. У Щурупова спросил о цене плана Храма с деталями — запросил семьсот пятьдесят рублей. На мои слова, что — дорого и чтобы он подумал и уступил, рассыпался в болтовне на эту тему, выбежал даже на лестницу, все уверяя, что меньше нельзя. <...>

16 января 1880. Среда

Утром с Щуруповым были у Владыки — план Владыка одобрил. Зашел Щурупов ко мне; тут же пришли граф Евфимий Ва-сильевич и Ольга Евфимиевна от Обедни. Граф едва взглянул на три Алтаря подряд, как и рассердился и закричал, что теснота будет в Алтарях (и руки у него затряслись). Что за раздражительность, в высшей степени неприятная и для других, на нервы как- то действует. По уходе их я стал опять толковать с Щуруповым о цене — просит опять семьсот пятьдесят рублей. Я предложил пятьсот, ссылаясь, что Реутов за более трудный план с деталями просил всего шестьсот рублей. Щурупов рассердился, наговорил грубостей (вроде «Коли нищенствуете, нечего и заказывать», «Художники с собой шутить не позволят»), бросил план и ушел. Видно, что старик очень жаден до денег, и нечестен же притом. Увидим, что дальше. <...>