Лето Мари-Лу - Стефан Каста

— Не знаю. В каком-то смысле мы составляем единое целое со всем живым на земле. Ведь те, кто умер, куда-то уходят.

— Да, я тоже так думаю, — говорит Мари-Лу.

Мы наслаждаемся тишиной, теплом и спокойствием. Поверхность озера такая гладкая и блестящая, что кажется, по ней можно прокатиться на роликах.

Я учусь плавать каждый раз, когда купаюсь. После нескольких неудачных дней начинает получаться все лучше и лучше. Я установил новый рекорд Фьюка — семнадцать гребков — и горд этим, как петух.

Иногда мы с Мари-Лу ходим по тропинке к маяку. Мы проходим лишь небольшой отрезок пути. Разворачиваемся, пытаемся идти назад. Я крепко держу ее за талию. Она делает маленькие неуверенные шажки. Часто отдыхает, наваливаясь на меня всей тяжестью своего тела. Но, тем не менее, она идет сама! Я принимаю то, что есть, и больше не тороплю ее. Меня не покидает мысль, что она смогла бы ходить лучше, если бы чаще тренировалась. Не могу удержаться и указываю ей на это.

— Ты прекрасно ходишь, — угодливо говорю я. — Нам следовало бы делать это ежедневно. А лучше всего утром и вечером.

— Для меня это не так важно, Адам.

— Я лишь имею в виду, что тренироваться раз в неделю — это пустая трата времени. Нужно тренироваться чаще. Иначе тело просто не успевает понять, что ты от него хочешь. Если чистить зубы лишь раз в неделю, они постепенно выпадут. Если пить воду только раз в неделю, тело усохнет. Понимаешь? Твои ноги не успевают понять, чему их учат.

— Да отстань ты, доктор Адам!

Я закрываю эту тему, потому что слышу по ее голосу, что она вот-вот разозлится.

* * *

Мы делаем самое глупое, что только могут сделать два человека на пустынном острове, — мы ссоримся.

Все начинается с того, что я принимаюсь готовить еду на примусе. Мари-Лу подъезжает к палатке и по пути нечаянно опрокидывает бутылку с денатуратом. Я не сразу это замечаю, но через несколько секунд чувствую резкий запах. Подбегаю и поднимаю бутылку. Осталась лишь четверть. Остатки впитались в землю.

Видимо, наш спор о том, как часто нужно заниматься, тоже сыграл свою роль. Это была единственная причина нашего разногласия. Но мы так и не высказали его друг другу. А теперь я сожалел, что не сделал этого.

К тому же мы проголодались. Время обеда могло уже давно пройти. Возможно, было уже без пятнадцати пять, а не десять минут второго, как мы думали. Можно было бы определить по солнцу, но в эти жаркие дни мне кажется, что солнце весь день стоит посреди неба.

— Ты могла бы быть осторожней, — срывается с моих губ.

— О чем это ты? — не поворачиваясь, отвечает Мари-Лу.

— А вдруг все бы вытекло.

— Ну и что?

— Как бы мы готовили еду?

— Держи в порядке свои дурацкие бутылки.

— А тебе обязательно надо было ехать прямо по кухне?

— Кухне? Какой еще кухне?

Тут кресло разворачивается. Лицо Мари-Лу побелело от гнева.

— Здесь, где я готовлю, — отвечаю я и обвожу руками вещи, разложенные вокруг. — Это кухня, здесь надо стараться смотреть себе под ноги.

— Прости, я такая неуклюжая!

Мари-Лу решительно крутит колеса, и коляска проезжает прямо по «кухне». Одно колесо опрокидывает кастрюлю с картофельным пюре, другое разрезает последний батон на две ровные части.

— Пока, мамуля! — фыркает она.

— Мари-Лу! — кричу я ей вслед.

Но она не отвечает. Это наша третья настоящая ссора. Гражданская война на Фьюке.

* * *

— Адам, смотри, круизный теплоход!

Я бросаюсь к берегу. Выкрашенное в белый цвет, немного старомодное судно медленно и величественно скользит по воде, как железный лебедь. Это «Диана». Она останавливается, чтобы туристы могли насладиться видами Фьюка. Корабль меньше чем в сотне метров от острова. Странное чувство. Эти люди словно подглядывают за нами. Из громкоговорителя слышна английская речь, и я понимаю, что речь идет об Отшельнике, о том, что он прожил здесь более пятидесяти лет в полном одиночестве. До нас доносится: «Не lived here for more than fifty years, all by himself…»

В голову приходит мысль, что это почти невероятно, что американским туристам рассказывают о нашем Отшельнике. Или это просто случайность? Мне известно, что круизные теплоходы всегда проходили мимо по пути из устья Муталы в Карлсборг на другой стороне озера.

Как он это переживал? Появлялось ли у него желание помахать им рукой?

Я рассматриваю судно с трубой и шведскими флажками. Оно довольно узкое и высокое. Туристы стоят на двух палубах, кольцом опоясывающих весь корабль. Легко понять, что «Диана» построена для того, чтобы ходить по каналу Гёта, который не шире обычной речки. Мне становится интересно, как такое судно справляется с сильным ветром, так часто дующим на озере. Наверное, туристы свешиваются через перила, и их тошнит.

Некоторые пассажиры машут нам руками. Мы машем им в ответ. Еще больше рук приветствуют нас. Тут из трубы вырывается столб дыма, и включается двигатель. Судно набирает скорость, туристы возвращаются внутрь. Они уже забыли про нас.

Мы стоим на берегу и смотрим, как «Диана» исчезает на юге, я чувствую себя потерпевшим кораблекрушение. Расстояние между нами и пассажирами на борту увеличивается. Не только из-за того, что это в основном богатые американцы. Нечто большее разделяет нас. Вот стоим мы с Мари-Лу, мы живем на Фьюке. Мы останемся здесь. Мы ищем что-то другое. Другой смысл. Мы — дети Отшельника. «Мы — его дети!» — хочется мне крикнуть по-английски вслед уплывающей «Диане».

Тут меня осеняет: а вдруг мы никогда не вернемся отсюда? Вдруг эта странная безветренная погода продолжится несколько недель?

Я делюсь своими опасениями с Мари-Лу, но она считает, что нам не о чем беспокоиться. Иногда, когда плывешь под парусом, на озере появляется свой внутренний ветер. И тогда приходится лежать и ждать, пока он стихнет. А иногда стоит полный штиль. Но он тоже проходит.

— А если штиль не закончится? Что нам тогда делать?

— Придется плыть самим, без лодки, — говорит она.

Я слышу, как ее переполняют ирония и сдержанная злость.

* * *

«Диана» заставляет меня вспомнить другое прогулочное судно, которое ходило по такому же маршруту, — «Пер Браге». Однажды давным-давно осенней ночью этот корабль попал в шторм и затонул. Я рассказываю об этом Мари-Лу.

Среди утонувших той ночью был Йон Бауэр, его жена Эстер и их трехлетний сын Бенгт. Потом говорили, что судно было перегружено. Оно везло из Хускварны швейные машинки. В Грэнне, где села семья Бауэр, на борт погрузили бочки с яблочным пюре.

Через несколько часов судно перевернулось и камнем пошло на дно вместе со всеми пассажирами, швейными машинками и всем остальным. Никто не выжил. «Пер Браге» пролежал на дне четыре года, прежде чем его подняли. Йон Бауэр стал легендой этой катастрофы. Людям казалось, что они видят связь между его трагической смертью и странными картинами.

Можно ли назвать его картины печальными? Честно говоря, не знаю. Да, возможно, они немного грустные. И очень неоднозначные. Они словно затягивают тебя внутрь и заставляют задуматься о том, что на них изображено на самом деле.

— Помню, когда я была маленькой, в моей комнате висела репродукция одной из его картин, — говорит Мари-Лу. — Маленькая принцесса верхом на гигантском лосе. Ее звали Тувулль.

— Нет, Тувстарр, — поправляю ее я. — Это была Тувстарр, принцесса Осока. Он написал много картин про нее. Одна из них использовалась в рекламе шампуня несколько лет назад. Это картина, где маленькая принцесса сидит обнаженная на берегу лесного озера и любуется отражением своих длинных волос в темной воде.

— Эту картину я, кажется, не видела, — говорит Мари-Лу.

— Вот бы научиться так рисовать, — вздыхаю я.

* * *

Специально для Мари-Лу я сооружаю туалет из веток, которые собрал на берегу. Сам стульчак — это деревянный ящик, некогда бывший садком. К нему я приделал раму из жердей и веток, чтобы было удобно сидеть и держаться за них, когда встаешь. Я скрепил их кусками веревки. На это ушло некоторое время, было нелегко найти достаточно веревок. Готовый стульчак похож на старое плетеное кресло.

Туалет расположен в зарослях малины. Оттуда открывается прекрасный вид на озеро. Когда Мари-Лу решает опробовать его, я слышу, как стульчак трещит. Затем из кустов доносится смех.

— В чем дело?

— У меня такой запор, что я сейчас помру! Я так тужилась, что туалет треснул! Сломалась одна ветка. Мне очень жаль.

— Ничего страшного, — говорю я.

Через некоторое время из малиновых зарослей снова доносится хихиканье.

— А теперь что?

— Я думаю о том, что ты говорил на днях. О различиях между фильмом и реальностью. Если бы сейчас снимался фильм, эту сцену пришлось бы вырезать. В фильмах никогда не ходят в туалет. Видимо, у героев очень сильный запор!