Аниматор - Андрей Волос

Тоже жилку отпускает. По-своему…

— А Тельцов-то что об этом думает? Пойду зайду к нему, что ли, — вздохнула Катерина. — Инга, будьте добры, поднимитесь со мной.

Вчерашние формуляры захватите.

Я неторопливо сжевал последний ломтик лимона, оставивший во рту горечь и оскомину, поставил в пластиковую урну пустую бутылку и опять сел в кресло, размышляя.

Когда дверь снова открылась, я взглянул на часы, а потом протянул:

— Ну вот что, Инга…

И Инга успела повернуть голову и взглянуть на меня — исподлобья, как смотрят женщины, когда уже все знают, а мне следовало произнести следующую фразу, заведомо ей известную; на что она должна была ответить тем, что я тоже знал наперед (всегда ведь все играется на два такта: пам-пам, пам-пам, тыр-тыр-тыр-тыр — до самого конца этой давно заученной гаммы), но тут как на грех зазвонил телефон, и я, секунду на него посмотрев, зачем-то поднял трубку.

— Бармин! — услышал я голос Катерины. — Хорошо, что я тебя еще застала!

Я совершенно не разделял ее радости, тем более что и пяти минут не прошло, как она удалилась, поэтому только пожал плечами, а пожимания плеч, как известно, по телефонным проводам не передаются.

— Алло!

— Да слушаю я, — сказал я. — Говори слова.

— Тут классная халтура подвернулась. Не хочешь?

— Нет, я ухожу.

— Да подожди! Действительно хорошая. К Тельцову какие-то большие люди обратились.

— Какие?

— Не знаю… какая разница?

— А он-то сам что же? — съязвил я. — Кишка тонка у завкафедры?

— Перестань!

— Сколько?

Она сказала — сколько. Это даже по нашим аниматорским меркам было заманчиво. Даже очень заманчиво. Прямо-таки так заманчиво, что я невольно присвистнул.

— Да я вроде хотел тут… — протянул я, глядя на Ингу. — Ну ладно.

Когда привезут?

— Не привезут. К ним надо ехать. У них своя аппаратура. Едешь?

— Тьфу ты, будь оно все неладно! — сказал я. — Куда ехать-то?

— Машина у подъезда стоит, — сказала Катерина. — Спускайся, они тебя знают.

Анамнез 6. Николай Корин, 34 года (окончание)

Дивизионные склады располагались у черта на куличках, под Гяуром.

Двигатель гудел, «уазик» потряхивало, взгляд невидяще скользил по серой ленте узкого шоссе, по выгорелым склонам холмов, плавно встекающих к шершавым языкам осыпей и скалистым обрывам. Кое-где над ними виднелись серо-голубые верхушки уже оснеженных пиков, а поверх них недвижно висело буро-желтое небо.

Все здесь было заучено наизусть — каждый куст и камень, каждый мураш в сухой, пыльной траве у обочины, каждый оттенок безжизненного небосклона. Все это было знакомо до оскомины, до отвращения: привычное, а все же чужое; не до конца свое, потому и не греет сердца.

Корин смотрел в лобовое стекло, думал о своем и время от времени, сам того не замечая, касался пальцами нагрудного кармана. В кармане по-прежнему лежала плотная пачка денег, сам карман был застегнут на пуговку, и вот это-то — да, это грело сердце подполковника Корина.

— Ну что, Черных? — рассеянно сказал он. — Поворот.

— Ага, — отозвался водитель. — Версты четыре осталось…

Сентябрь летит к концу. Потом октябрь, ноябрь, декабрь… Кислый январь — с дождем и снегом. Февраль, март, апрель. Май. В мае взять отпуск — и на пару недель в Харьков. Место он давно присмотрел — на высоком берегу реки, с видом на сосновый бор и, чуть правее, неохватную даль полей… Сестра пишет, стали много строить. Надо скорее, а то кинешься — ан уже не сунуться… И потом — строительство. Только начни. Так и потекут бабки. Так и потекут. Как ни крути, а сто косых нужно выложить почти сразу. Или около того…

А что ж? Не сидеть же на них. У Ленки будет свой дом. Дом, а не халупа. Будет с детства знать, что такое жить по-человечески.

Маленькая еще. Ничего. Вырастет, выучится… Люди вон детей за границу учиться посылают. А мы чем хуже?.. Эх, деньги, деньги.

Проклятые деньги. Ну ничего. Курочка по зернышку клюет… Первое дело — дом. Внизу река. Лодочки. У крыльца яблони, вишенье. Весной как потянет ветром — закачаешься!..

Мысли знай скользили себе, облекая будущую жизнь в собственном доме под Харьковом (просторном доме, солидном, с камином, с балконом, с приличным участком, с крепким гаражом и лаковой бесшумной машиной) в смутные образы чего-то приятного, спокойного и долгого, и, когда показались в лощине приземистые строения складов, Корин вынырнул в реальность с чувством неприятного сюрприза: вот тебе и раз!

Ну ничего, ничего. Деньги получить — вот его интерес. А все прочее его не касается. У него покупают — он продает. А зачем покупают, так он не знает и знать не хочет… К сожалению, в этом «не знаю и знать не хочу» только часть была правдой: да, конечно же, знал, хоть и не хотел! Знал, знал!..

На долю секунды в нем всколыхнулось мальчишеское отчаяние, клокотавшее, оказывается, в самой глубине души, как клокочет испепеляющая магма под коркой застывших, давно окаменелых и бесчувственных пород. Сердце сжалось, как будто мог он и в самом деле крикнуть водителю: «Стой, Черных! Рули назад! Поехали отсюда!

Ну их к монаху! Верну я их поганые деньги! Ведь они чего хотят,

Черных! Это статочное ли дело?! Давай, говорю, поворачивай!..»

Но машина уже перевалила ржавые рельсы складской ветки и подкатила к воротам. Черных требовательно посигналил.

— Ишь, бляха, музыкант… — хмуро сказал Корин, распахивая дверцу, и продолжил другим тоном: — Ну что, Семенов? Караулишь?

— А как же, товарищ подполковник! — ответил вышедший встретить начальство сухой, как богомол, и такой же сутулый прапорщик

Семенов. — Как не караулить? Ведь растащат.

— Это верно, — кивнул Корин, пожимая протянутую прапорщиком ладонь. — За ними глаз да глаз.

И спросил совсем тихо, наклонившись с сиденья:

— Все нормально?

— Как договаривались. — Семенов развел руки недоумевающим жестом: мол, разве ж на меня нельзя положиться?

— Ну давай тогда, действуй, — предложил Корин.

Но уже не нужно было ничего никому ни предлагать, ни приказывать: стальные ворота сами собой разъезжались со скрежетом и скрипом.

Подполковник захлопнул дверцу, «уазик» снова фыркнул, и ворота остались позади, равно как и кособокая кибитка караулки, на пороге которой стоял сонный часовой.

Подогнав машину задом к невысокой эстакаде пакгауза, Черных выбрался из кабины, недоверчиво попинал хлипкую стальную лесенку, затем все же взобрался по ней (лестница и впрямь опасно прогибалась под его массивным, с покатыми борцовскими плечами, телом) и пропал там же, куда нырнул озабоченный Семенов. Скоро в глубине сумрачного помещения, из распахнутых дверей которого отчетливо несло сладковатым запахом консервационного солидола, уже повизгивал двигатель электротельфера, что-то ухало, и гулкие голоса прерывались, рассеченные противным скрежетом несмазанного блока.

Прошло совсем немного времени, а уже Семенов, бодро скалясь за рулем заржавленного электрокара, вывез из склада стальной поддон, на котором лежали четыре сизые чушки гаубичных снарядов.

— Слышь, Черных, — сказал Корин, брезгливо потрогав одну пальцем. -

Ты ветоши возьми побольше. А то ведь скользко, не ухватятся…

Когда боеприпас был перевален в машину («уазик» шатался и покряхтывал), Корин передал прапорщику три бумажки.

— А взрыватели-то? — удивился Семенов, пряча деньги в нагрудный карман. — Погоди-ка, я мигом!

— Не заказывали, — сухо пояснил подполковник.

Прапорщик весело оскалился, махнул рукой и ловко сказал по матери.

Черных вырулил из ворот, и машина двинулась к пустырю за поселком

Юртай, где должен был ждать грузовик.

Дом стоял в глубине поселка, со всех сторон закрытый кудрявыми зарослями алычи и боярышника. Смеркалось, распахнутое окно смотрело в сад. Оттуда тянуло прохладой и летела оглушительная песня скрипачей-сверчков.

Черных сжевал несколько кусков холодного мяса, выпил миску кислого молока и сидел теперь, пробавляясь чайком и хмуро угукая, если к нему обращались: пить он не имел права, а смотреть, как это делают другие, — желания. Да и сама ситуация ему не нравилась: на его взгляд, передав груз и получив остаток денег, следовало разбежаться в разные стороны как можно скорее, а не тащиться к покупателям жрать ханку, как если бы все тут бились над одним большим и важным делом, которое наконец-то увенчалось успехом. Одну уже оприходовали, после чего из холодильника появилась еще пара. Дело обещало затяжку, и Черных помаленьку злился. Да и вообще предчувствие у него было нехорошее.

А у Корина никакого предчувствия не было. Когда снаряды оказались в кузове, где их накрыли брезентом и забросали досками, грузовик уехал, перекашиваясь кузовом на ямах, а последняя часть денег перекочевала под крепко-накрепко застегнутую пуговицу нагрудного кармана, он почувствовал облегчение, какого давно не испытывал.