Зверь бездны - А. Веста

Домашний обиход он справлял на рассвете, пока она спала, потом уходил на обход, навещал старика и возвращался уже ночью.

Но непоправимое несчастье все же произошло. Сашка возненавидела его и мстила ему полным отсутствием женского стыда, словно его и не было в избе рядом. Но он ни в чем не мог винить ее. Волею случая он оказался свидетелем ее беды, и всякий раз, когда Сашка видела его, она вспоминала не о том, что он спас и вынянчил ее, а вновь и вновь погружалась в пережитый ею ужас.

Однажды вечером, вернувшись из больницы, Алексей увидел в сенях обляпанные грязью резиновые бахилы и старый ватник Егорыча. Не помня себя, он влетел в избу, в лицо пахнуло табачной вонью и перегаром. Сашка сидела на кровати, широко расставив голые колени, и пьяно смотрела на него сквозь сизый дым.

– Где ты была? – с порога заорал Алексей, хотя все случившееся уже стояло перед ним во всей своей мерзости: пока его не было, Сашка, накинув ватник Егорыча, и его сапоги, ходила в Ярынь, к магазину, где местные пьянчуги подпоили ее и дали на сигареты, а может быть, и чего похуже.

– Ну, говори. – Он схватил ее за подбородок и затряс.

– Не понукай. Не запряг. А будешь орать, выйду на трассу и плечевкой до Москвы доберусь. Мне что, вечно гнить в твоей халупе?

– Ну почему гнить? Почему гнить. Жить! Здесь природа хорошая, она душу лечит…

– Жить? Ты это называешь жизнью? Так даже черви не живут. В дерьме копошитесь и это жизнью называете… Ты настоящей-то жизни никогда и не нюхал, урод несчастный. В Чечне воевал? Герой с дырой! Да зачем ты туда поперся? Это же подстава была от первого до последнего дня! Дурак, что ли, откосить не мог? Или шибко умный, принципиальный, вот и хлебай теперь…

Алексей стоял, отвернувшись, чтобы не видеть ее кривляющегося рта и злых безумных глаз, но каждое визгливое слово ложилось на его покалеченное лицо, как острая розга.

– Вы все тут прозябаете в собственном идиотизме!

Она выхватила из-под подушки пачку дешевого курева, затянулась:

– Мне надо в Москву. Достань мне нормальную одежду и деньги, или я сама все это достану… – Она до конца использовала свою власть над его душой, откуда-то догадавшись о его любви.

Алексею казалось, что с него заживо сдирают кожу. Губы тряслись как стылое желе, зубы стучали.

– Ведь тебя убить хотели, нельзя тебе в Москву. «Белокаменная смерть!» Слыхала?

– Дурак, ну и дурак… Это была случайность, понял? Этого вообще не было…

И Сашка завыла, упав лицом в подушку. Нет, она не плакала, это был злой сатанинский смех. Глядя, как трясутся ее плечи и ходят ходуном острые, выступающие под свитером лопатки, он не выдержал, подошел и стал гладить ее по колючей щеточке на темени и затылке, по маленькой татуированной отметинке на нежной шее.

– Не плачь, не плачь, Сашенька. Ну, подожди несколько дней… Я все достану.

– Ты откуда мое имя знаешь? – прошептала она, не отрывая лица от подушки.

– Догадался, – бледнея, соврал Алексей.

– Догадался? А может, ты с теми заодно? Одна шайка-лейка?! Отвечай, скотина, мразь!

– Александра, – наконец-то с облегчением выдохнул Алексей ее имя. – Молчал я… Ни к чему вроде было. Увидел я тебя первый раз в госпитале, в «гнойном бараке», когда ты к раненым приходила. И влюбился, да, влюбился… Только не в тебя, а в тот свет, что вокруг тебя летал, я на тебя два года как на икону молился и по ночам плакал. А когда этим летом в Москве тебя увидел, не поверил глазам. Что с тобою эти вампиры сделали! Ты забыла, как по земле ходить. Они тебя своей дурной кровью напоили, опоганили и выбросили…

Сашка исчезла через день, не дождавшись, пока он справит приличную обувь и одежонку.

В то утро выпала первая жемчужная крупка, огрузила серебром блеклую траву, тающим сахаром припорошила тонкий лед. По твердой тропе Алексей добрался до болота и, простегав его насквозь, вышел к осевшему холму. Глина промерзла крупными комьями, вокруг могилы рассыпались лепестки. Ночная буря сбросила с холмика красные и белые розы, и они застыли неопрятным ворохом. В стороне, сдутая в траву порывом ветра, лежала маленькая пестрая картонка, игральная карта со странной, неприятной картинкой.

Алексей поднял, повертел ее в руках, разглядывая черную вязь букв и астрологических знаков, и брезгливо бросил в карман куртки.

Глава восьмая

Танго смерти

П о первопутку Сашка добралась до шоссе, надеясь автостопом доехать до Москвы. В подпоясанном ремнем ватнике и высоких резиновых сапогах, с непокрытой головою, коротко стриженная, пугающе худая, она пошатывалась на ветру. Изредка сквозь лобовое стекло она успевала разглядеть веселую шоферскую рожу, которую успело рассмешить чучело в допотопном ватнике.

Фуры, трейлеры, автобусы, легковушки проносились мимо, обдавали грязью. Ручной, ласковый мир больше не узнавал Сашку, он мертво скалился на нее, как собачья падаль на обочине. Ей казалось, что душа ее силою злого волшебства удерживается в чужом, отверженном теле. В середине ее груди, где прежде лучилось маленькое солнце, все пересохло и умерло. Но остатками сожженных нервов она все еще пыталась нащупать дорогу домой, спасительный путь в прошлое. Как зверь в засуху, она шла к священной реке, чтобы глотнуть ее воды и тогда уж умереть. Она верила, что там, в волшебной, сказочной Москве, она оживет и навсегда забудет ржавую кровать в пионерском лагере «Солнышко».

Хмурый день быстро погас. Рубиновая змея, извиваясь, ползла за дальние холмы, туда, где плыло над Москвой воспаленное зарево, как мрачное знамение. Голодная, ослабевшая от долгого пешего перехода, Сашка брела по течению рубиновой реки. «В Москву! В Москву!» – выстукивало в пустоте ее сердце. Облупившийся указатель: «Детский лагерь „Солнышко“ – 4 км» – торчал у дороги, как покосившийся крест.

Свернув на заснеженный проселок, Сашка пошла в глубь лесной полосы. Она шла на место своих мук за новой болью. За этой болью скрывалось что-то неразгаданное, до конца не прочитанное ею, позабытый урок. Она должна была уничтожить этот испорченный файл. Ноги сделались ватными, и каждый шаг давался ей с трудом, но, едва переставляя ноги, она шла туда для закрепления какой-то тайной клятвы и еще, чтобы, сжав кулаки, спросить у безымянного, у Вездесущего: за что зачеркнул душу, как черновой набросок, и как жить ей теперь с такой душой?

Она и сама до конца не понимала, зачем повторяет свой путь сквозь ржавые адские челюсти. Кованые створки со встающим солнцем были распахнуты. В синей зимней мгле Сашка прошла между рядами гипсовых статуй, укрытых снежными шапками. «Мальчик с кроликом» прижимал к груди безголовую тушку, однорукая девочка силилась отдать ему пионерский салют. Эти попарно выстроившиеся мертвецы, как стражники, молчаливо приветствовали ее возвращение.

Дом с обвалившимся порогом пялился в темноту. Сашка толкнула разбухшую дверь, обвела глазами стены и потолок, обрывки тряпок под ржавой кроватью. Из коридора она стащила куски деревянной мебели. С размаху грохнула об пол стул и из обломков сложила пирамиду. Щелкнула зажигалкой. Отсыревшее дерево плохо горело. Она сбивала с пола куски строительного вара и бросала их в новорожденный костер. Она кормила огонь клочками ваты из проношенного ватника. И огонь принял жертву. Когда заполыхал пол, Сашка спрыгнула через окно в снег. Следом повалил густой горький дым. Дощатые стены занялись изнутри. Где-то на крыше ныла жесть, истязуемая очистительным пламенем. Через несколько минут рухнули стропила. Крыша осела вниз, и все строение сложилось как карточный домик. Сашка протягивала руки к огню и не чуяла пламени, словно тело ее было из железа или мертвого камня. Глядя в бешеный, ликующий огонь, она заставила себя вспомнить все, до самых мелких подробностей. Пламя вилось как смерч, вычищая ее память. Огонь долго вылизывал обломки. Из рассыпавшихся углей победно взошла раскаленная железная кровать, она алела в сумерках, как ложе Люцифера. Сашка понуро сидела у огня, пока не изошел последний жар. Широко открытыми глазами она смотрела в огненный колодец: «Тот, кто владеет чашей, не погибнет и не умрет, но получит от Царя все, о чем ни попросит…» Чаша, ее звала чаша. Она выжила, а значит, все еще владела этим сокровищем.

Остаток ночи и весь следующий день она шла уверенно и споро, не чувствуя усталости, отгоняя сосущий голод. Вновь стемнело, когда она добралась до дорожного трактира. Пахло жареным мясом, в темноте тлел мангал с шашлыками. Здесь же крутилась стая поджарых дворняг. Кавказец, орудующий у мангала, протянул ей жареный ошметок. Собаки, завидев мясо, запрыгали, подняли визг. Сашка презрительно отвернулась, слушая, как позади нее собаки с урчанием рвут мясо.

Приметив на стоянке грузовик с московскими номерами, Сашка решительно залезла в крытый брезентом кузов и сжалась на холодном полу. Ей снилось, что она лежит на обжигающем песке Истрии, и Илья бережно втирает в ее кожу ореховое масло для загара. Он рассказывает ей сказку о принцессе, потерявшей платье и превращенной злым волшебником в чудовище, но от этого не преставшей быть принцессой.