Закат империи США: Кризисы и конфликты - Борис Кагарлицкий

или президентских выборов), так и от неформализованных политических и околополитических общественных процессов в государствах-участниках.

В то же время принципиально новым является процесс смещения источника суверенитета от государств к частным, корпоративным и общественным образованиям (НГО) формализованным и неформализованным (сетевым) структурам. Многие наблюдатели, исследователи и действующие политики отмечают их возрастающую мощь и идущий параллельно логичный процесс их автономизации (от власти и государства) и суверенизации. Внегосударственные структуры все чаще играют решающую роль в определении целей многих государств и даже надгосударственных образований.

Автор концепции «Волн цивилизаций» Томас Фридман относится к этому процессу скорее позитивно, переходя от нейтральной констатации факта к оптимистическому энтузиазму («Третья волна»), консервативный политический философ Сэмюэл Хантингтон — с тревогой («Кто мы? Вызовы американской идентичности»). Радикальный идеолог либертарианства Дэвид Боуз видит в нем доказательство изначальной порочности сильного государства и выражает по этому поводу удовлетворение, а столь же радикальный виднейший идеолог контркорпоративизма и антиглобализма Наоми Кляйн в работе «Люди против брендов», и особенно в «Доктрине шока», пишет о нем с яростью. Наконец, недавний последовательный приверженец неолиберальной и монетаристской парадигмы, советник Чубайса и Гайдара в деле денационализации постсоветской экономики, идеолог и руководитель программы разгосударствления экономики Польши и Боливии Джеффри Сакс в последней книге «Цена цивилизации» констатирует факт утраты государством роли источника целеполагания (а заодно — и возможности влияния) с крайней озабоченностью и тревогой.

Всякая формальная организация, включая государство, обязательно является системой, но не всякая система — это организация. Знаменательно, что в уже достаточно далекие 1970-е и 1980-е годы приверженцы и участники движения хиппи в СССР часто использовали для самоидентификации определение «система». Реально и давно существующий Бильдербергский клуб воспринимается и СМИ, и обществом как полумифическая составляющая политической реальности, нечто из области сюжетов книг Умберто Эко, если не Дэна Брауна. А ведь руководители этого неформализованного частного сообщества влиятельных людей пусть нечасто, но все же дают интервью прессе. В нем состоят официальные главы европейских государств (король и королева Испании, королева Бельгии), публичные политики (президент Еврокомиссии Жозе Мануэль Баррозу), политические технократы (бывший президент Всемирного банка Роберт Зеллик) и — на равных с ними — руководители транснациональных корпораций IBM, Нокиа, Ксерокс, нефтедобывающих компаний. Это представляется весьма знаменательным проявлением эрозии роли национального государства и его статуса.

Разработка и принятие глобальных политических, геополитических и экономических решений вне публичного политического процесса и за рамками политической ответственности — принципиально новое явление для последних ста — ста пятидесяти лет европейской цивилизации. Со времен Вестфальского мира 1648 года, который открыл эпоху Вестфальской системы международных отношений, основанных на принципе национального суверенитета, национальное государство не только было признано, но и действительно было доминирующим источником суверенитета на пространстве Европы при всей зыбкости самого понятия национального государства в то время. Эта неопределенность была упразднена Французской буржуазной революцией, которая и положила начало сознательному, теоретически разработанному, идеологически обоснованному и подкрепленному массовым террором практическому конструированию новой политической реальности — политической нации в сочетании с единым национальным рынком.

При этом, как убедительно показал в своей книге «Против либерализма» Ален де Бенуа (в главе «Критика либеральной идеологии»), не рынок создал политические нации, но политическая воля создала и нации, и рынки. Именно поэтому так естественна неприязнь либералов классической и неоклассической традиции (и особенно неолибералов) к самому понятию коллективных целей и их проявлению — политической воле. Не опровержение, а просто отрицание понятия политической воли, почему-то приписываемого Жан-Жаку Руссо, ярко декларируется в евангелии неолиберализма — работе «Право, законодательство и свобода» Фридриха фон Хайека.

Как известно, один из основных догматов и классического либерализма, и особенно неолиберализма — это утверждение невозможности в принципе эффективного и продуктивного преднамеренного изменения действительности, в том числе политико-экономической действительности. Неприятие политики и политических действий в целом, не вполне логично, но весьма последовательно вытекающее из этого отрицания возможности целенаправленных изменений реальности, имеет простой до примитивности источник — чисто психологически укорененный страх торговца перед воином, и вообще человеком силы. Этот антагонизм внимательно исследован классиками немецкой социополитической экономики, например Максом Вебером, и исторической школы в экономике в лице Вернера Зомбарта.

В книге «Буржуа» Вернера Зомбарта представлено прямо-таки поэтическое описание и сопоставление сеньорального и буржуазного типов личности. Знаменитая «невидимая рука рынка» Адама Смита, ставшая идолом либерализма, — это всего-навсего религиозная идеологема протестантского характера, призванная квазинаучно обосновать ненужность политической власти и политики в принципе. А конкретно во времена Смита — ненужность королевской власти и самодостаточность буржуазии. Политическая воля, всегда зависящая от принятия или непринятия ее обществом, — это психологически чуждое, неприемлемое и дискомфортное для буржуазной личности явление.

Однако парадоксальным образом сильнейшим механизмом именно политической мобилизации, политического включения и политического действия как раз и стало национальное государство. В первую очередь идеократическое, претендующее на «надэтничность» государство политической нации, созданной якобы на основе не языка и культуры, а идеологии. Таковыми считаются Французская республика и, по мнению американских либералов и неоконсерваторов (но не консерваторов-традиционалистов) — США.

Одновременно именно государство политической нации, исключающее и подавляющее любую иную субгосударственную принадлежность, приверженность и идентичность: вероисповедальную, этническую, и даже расовую, — стало доминирующим источником суверенитета в эпоху «нового мирового порядка», как при рождении была названа Вестфальская международная система.

В этом мире национальных суверенитетов возникли наполеоновские войны, Первая и Вторая мировая война. Однако в этом же мире родилась и Realpolitik во всех ее проявлениях: от принудительного объединения германских государств во Второй Рейх через распад Священного Союза по итогам Крымской войны — и до союза СССР, США и Великобритании во Второй мировой войне и «реалполитической» разрядки конца двадцатого века, включая договор СССР — США о ликвидации ракет средней и меньшей дальности. Национально-государственного характера источников суверенитета в мировой политике не изменило даже превращение ОБСЕ, ставшей вершиной «реалистической политики», в инструмент демонтажа геополитического цивилизационного конкурента Запада — СССР, а затем и сужения российской сферы интересов и влияния.

Сейчас и Трехсторонняя комиссия Дэвида Рокфеллера, и уже упомянутый Бильдербергский клуб, и Давосский форум — это самые открытые и прозрачные проявления наблюдаемого сдвига суверенности. Речь идет о ежегодных частно-корпоративных событиях, во время которых публичные политические лидеры находятся в гостях у «корпоратократов». Роль последних в глобальной политике и экономике основана не на публичной политической легитимности, а именно на наличии возможностей влиять на политику и политиков через анонимные механизмы. Роль частного предпринимателя Джорджа Сороса в локальных и глобальных политических процессах, от провинциального, как, например, свержение правительства Латвии в результате «революции зонтиков» восьмью сотнями сторонников и активистов соросовских структур, и до процессов континентального масштаба, напоминает времена итальянских кондотьеров и Никколо Макиавелли.

Исторические аналогии показывают, что неверно оценивать современную «корпоративизацию» и приватизацию политики как явление беспрецедентное. На самом деле это — на какое-то (достаточно долгое) время подавленные государством и открытой публичной политикой очень старые (старше национального государства) формы политической активности. Частные предпринимательские кланы оказали сильнейшее влияние на историю Италии, а через Италию — на историю всей Европы и мира. Показателен путь семейства Медичи с XIV по начало XVIII века: от клана ростовщиков, банкиров и валютных менял — до высших должностей Флорентийской республики, до квазиреспубликанского монарха Лоренцо Великолепного. Медичи завершили семейную политическую эволюцию наследственным титулом Великих герцогов Тосканских. Четыре папы Римских и две королевы Франции из клана Медичи — выдающийся пример частного политического менеджмента на геополитическом уровне.