Скоморошины - Сборник

Солдат вынимает из кармана бумажку игол, взял молоток и давай ему заколачивать в пяты иглы. Леший стал помирать и ростягатца, так што стены затресчели.

Утром приходит хозяин.

– Ну што, служивой, каково ночевал?

– Да хорошо твой наслег! Смотри какой лешой лежит!

Хозяин обрадовался, што солдат ухаял лешова; думает:

«Только выбросить и все, боле ходить не будет!» Солдат собрался и ушол.

Мужик выломал простенки из окон, привел трех меринов, привезал веревки (за лешова-та), запрег лошадей и давай понужать. Постромки рвутца, а он и с места не пошевелитца.

Тогда подумал мужик: «Ведь солдат ево ухаял, он можот и убрать». Запрег телегу и поехал за солдатом.

Настиг в поле и говорит:

– Ей, служивой, поедем ко мне, убери ево! Сколько возьмешь с меня?

– Сто рублей.

Мужик посадил солдата в телегу и поехал домой.

Солдат поймал курицу и петуха и привезал мочалком за лешова. А мужики над ним смеютца. «Три мерина не могли вывезти, а он курицу и петуха привязыват!» Когда солдат все приготовил, – пугнул курицу и петуха, – они полетели и вытасшили на улицу лешова. Ветер дунул, нечево и не стало.

Сапоги для лешего (Рассказ катанщика)

(Мы катаем валешки, так бабы домогаюччя: «Расскажи-ко, катанщик, сказочку!» – «Вот, бабушка, мол, не сказка, а быль»):

Я катать раньше не умел валешки те. Ходили, ходили мы с Гришкой нехто нам не дает катать валешки. Идем Черноським селом – один с колодкам, а другой с лучкем и с битком; поп увидел в окошко нас и пригаркал:

– Што вы, – говорит, – катаньщики?

– Катаньщики.

– Вы можете ли скатать войлок мне?

– Как не можом.

– А где жо станите катать?

– Батюшка, мол, на куфне-то неловко так в бане у вас хорошо, можно в бане.

Шерсти навесил полпуда и ушли в баню. Розбили шерсть и думаем: постилаха у нас мала (для валешков невелика, ведь, постилаха), а войлок большой; надо бы выпросить нам половик или чево-нибудь, да мы не сообразили. Я подумал, подумал чево постилать на постилаху и увидел на куфьне шабур весиччя. Принес шабур, нашил на постилаху и давай катать. Катали, катали, шабур вкатали в войлок. (Бабы <слушательницы> спрашиваэт: «Ой, как этот шабур от добывали оттуда!»). Вкатали шабур и думаем: «Чево делать станем мы? Поп увидит – за шабур надо платить и за войлок». Подумали: давай убежим! Бежеть неудобно вороськи – можут поймать и забрать снась нашу. И порешили на том: сходить к батюшку.

Выдумались, будто мы спорим: я с лучкем и с битком, а он с колодкам побежим. Он спорить, што «я тебя сустигу», а я «не сустикчи!» Пришли к попу и говорим:

– Батюшко, мы выдумались водки напиччя.

– Как, – говорит, – водки напиччя? Чево у вас выходит, какое дело?

– А вот он говорит: с лучкем я тебя поймаю, с котомкой бежет. А я ще не поймать меня.

Колонули по рукам и пошли за ворота: у меня котомка за плечам, а у нево лучек на плече. Поп в окошко гледит:

– Маленький не поддавайсь, не поддавайсь!

А поп от любитель до водки-то сам был; думал, што и ему попадет. Вот я и побежал. «Маленький, убирась скорее!»

А у нас уговорка была: «как станешь набегать меня, ты (задней-то) приупади – и я отбегу вперед». Так и убежали из виду вон – от попа. Там неизвестно у попа чево и было после.

А ходня – итти волоком из села. Думаем сами себе: «Ще за лешой, нехто нам валешки не дает катать! Хоть бы лешой дал валешки-то скатать-то!» И вдрук выходит из-за стороны лешой. И спрашивает нас:

– Куцы, ребята?

– Валешки ходим, катаем, да нихто не дает нам.

– Дак пойдемте ко мне катать.

Мы узнали ще это лешой вышол, нас зовет.

– Садитесь, – говорит, – мне за крошки!

Поймались, он и понес нас. Идет ходко, только вершины мелькают. Мы поглядываем – за крошкам-то сидим.

Принес в избушку, шерсти сразу велел старушке (а у нево, должно быть, матка) принести. Она навесила полпуда и мы начали бить. А он сам обратно ушол; не живет дома, за своим делом похаживат (шерсти подсобироват, можот). Набили шерсть и заслали, и давай юксить, закатали валешки. Надо начевать нам. Оба в валешок от улезли, да там и спим. По утру стали и давай стирать их.

Выстирали валешки; а у нас колодки-то едакой нетутка по ево ногам. Пошли в лес, коргу выкопали и принесли. Забили ету коргу, высушили валешки. Добыли коргу, валешки теперь готовы.

Лешой приходит сейчас накладыват валешки мерять. Обул валешки и заплесал:

– Ладны, ладны, ладны!

Спрашиват нас:

– Много ли за роботу возьмите?

– Сами знаете, сколько положите.

– По пятерке на человека будет ли вам?

Мы обрадели и спрашивам:

– Кака будем отцель выбираччя-то домой-то?

(Старухи спрашивают: «А чево вы ели-то у лешова? Он, ведь, не съест?» – «А чево? свежих пшенисников принесла, несъиманова молока преснова – вот только этим и покормили». – «Где», – говорит, – «это вот берет он?» – «Вот где берет. А вот, бабочки, не благословесь хлебеч ет да молочке-то оставляите, – он то и уносит». – «Ой, правда, правда!»).

Накормили нас. За крошки поймались и понес на ту жо дорогу. Вынес на дорогу и отпустил, а сам ушол. Пошли, табачкю закурили и песенку запели (денежки есь).

Леший лапотник

Раз – это дело было великим постом – я ходил за лыком, да и заблудился в лесу. Ходил, ходил, и уже наступила ночь, а выйти никак не могу. Услышал кто-то кричит: «Свети, светило!» Я подхожу и вижу: сидит на клепине леший и ковыряет лапоть. А когда луну закроет облоком, он и кричит:

– Свети, светило!

Я взял здоровую хворостину, подошел потихонькю. Когда он закричал «Свети, светило!», я взял, да и вытянул его по крыльцам. Как он соскочит, да и ходу, а сам кричит: «Не свети, не свети!» Он думает: месяц-то его и дернул.

Это не знаю, правда ли, нет ли?

Муж и жена

Жили в одной деревне муж и жена, оба молодые. Баба перед жнивом родила перваго робеночка. Когда наступило жниво, стали они ходить жать на ниву, а нива была версты за три от деревни. Повесят робеночка над кустом, а сами жнут. Вот раз как-то на «пабеде» мужик с бабой расхлопотались. Мужик молчит и баба тоже. «Не пойду домой», – думает баба, – «пока ен жнет». Мужик жнет до вечера и баба с ним. Только стало стемнятце; мужик не стерпел и говорит:

– Ступай домой, пора обряжатце.

Она серп на плечо, да и покатила, а робеночка в зыбки и забыла. Мужик видел это, да подумал, што она нарошно оставила робенка.

– Ну, – говорит, – пущай, и я не возьму, сбегат из дому. Ен пожал, пожал, да как надо домой иттить, и ен пошел, не взял тоже робеночка.

Пришел домой. Баба убралась и ужинать собрала. Вот как стали они ужинать, баба сглянула на пустой очеп и скрикнула:

– Э, Господи! Да где же это робеночек?

– А где забыла, там и есть, – отвечает муж.

– Да я забыла, а ты што же?

– Нет, ты не забыла, а на зло оставила, хотела, штоб я принес. Да не бывать тебе большухой надо мной!

Баба взвыла и просит мужа итти вместе за им (вишь боитце – нива-то была за три версты от деревни).

– Нет, – говорит мужик, – Пущай до утра. Поутру придешь, и робеночек там, не надо и носить. Баба пошла одна – нешто мать оставит! Приходит она к нивы, а ставше нянька к этой зыбке с лес наровень, качает и приговаривает:

– Бай-бай, дитятко! Бай-бай, милое! Матушко забыло, а батюшко оставил! Бай-бай, дитятко! Бай-бай милое! Матушко забыло, а батюшко оставил!

Ну, как ей подойтить? Подошла эдак сторонкой и говорит:

– Куманек, кормилец! Отдай ты мне робеночка!

А ен отбежал, захлопал в ладоши и закричал:

– Ха-ха, ха-ха, ха-ха, ха! Шел, да шел, да кумушку нашел.

Гулко таково бежит по лесу, да все кричит:

– Ха-ха, ха-ха, ха-ха, ха! Шел, да шел, да кумушку нашел!

Вишь, любо ему стало, што кумыньком назвала.

Баба схватила робенка да опрометью из лесу.

В ученьи у лесоваго

У одного мужичка был сын, вот и не знает, кому его в ученье отдать; подумал, да отдал его дедушку лесовому в науку. У лесоваго было три дочки; вот он и говорит:

– Перва дочушка, истопи избушку калено-накалено. Она истопила, дед и бросил мальчика в печь – там он всяко вертелся. Дед вынул его из печки и спрашивает:

– Чего знаешь ли?

– Нет, ничего не знаю, – ответил мальчик.

– Другая дочушка, истопи избушку калено-накалено.

Она истопила, дед опять бросил мальчика в печь, тот всяко там перевертелся и веретенцем-то, опять вынул его и спрашивает:

– Ну, теперь научился ли чему?

– Ничего не знаю.

– Третья дочушка, истопи избушку калено-накалено.

Она истопила, дед опять бросил мальчика в печь, тот всяко там перевертелся и веретенцем-то, опять вынул его и спрашивает:

– Ну, теперь научился ли чему?

– Больше твоего знаю, дедушка, – ответил мальчик.

Ученье окончено, дед и заказал батьку, чтобы он приходил за сыном. Отец пришол, а дед ему и сказал:

– Приходи завтра.

А мальчик и говорит:

– Дедушко, я пойду, провожу тятьку.

А по дороге и наказывает:

– Вот, что, тятька, когда ты завтра придешь, то дед наведет двенадцать соплеватых парней, и все они будут вынимать платочки из левых карманов, а я выну из праваго кармана.