Памятники первобытного искусства на территории СССР - Александр Александрович Формозов

глыб камня наподобие мегалитических построек Британских островов.

Изображения на скалах в Закавказье, Средней Азии и Сибири создавались всего несколько десятилетий назад, причем силуэты зверей, как бы парящих в воздухе, очень похожи на рисунки, высеченные за три-четыре тысячи лет до этого. Характерные для петроглифов мотивы мы отыщем и на памятниках совсем иного рода. В экспозиции Батумского музея стоит каменный христианский саркофаг. На его крышке — рельефный крест, а в прямоугольниках между крестом и краями крышки — профили горных козлов, очень похожие на кобыстанские. Точная копия солярных ладей с утесов Швеции вырезана на костяном гребне из Пскова. В Финляндии есть церковь XII–XIII вв. с весьма странными фресками. На них мы без труда узнаем все ту же ладью, лосей и других диких животных{136}.

Каменные надмогильные изваяния на половецких и скифских курганах восходят к антропоморфным стелам III тыс. до н. э. Преемственность улавливается и при анализе мелкой пластики. Около Галича Костромской области в составе клада, датирующегося XIII в. до н. э., найден бронзовый идол с нимбом в виде трех лопастей. Три луча осеняют и литые шаманские фигурки из Приуралья и Сибири{137}. Изображения уточек, обычные для северных пережиточно-неолитических стоянок II тыс. до н. э. — с двумя головами, и зигзагами — знаками воды на теле, — повторялись в лесной зоне и в железном веке вплоть до начала II тыс. н. э. (рис. 32).

Но налицо не только преемственность сюжетов и стиля искусства от первобытности до средневековья. Давние традиции сказываются порой и в новое время. Искусствоведы не раз констатировали относительно слабое развитие круглой монументальной скульптуры в России. Объясняя этот факт, они напоминали, что основа светской скульптуры XV–XIX вв. на Западе — культовые Готические статуи. Ни в Киевской, ни в Московской Руси ничего аналогичного не было. Дело тут не в запрете православной церкви — такого запрета нет, а в каких-то народных обычаях и привычках.

Рис. 32. Сопоставление зооморфных изображений эпохи неолита (слева) и железного века (справа): 1 — стоянка Николо-Перевоз в Подмосковье, II тыс. до н. э.; 2 — Перынь под Новгородом, II тыс. до н. э.; 3 — Прикамье, VI–IX вв. н. э., 4 — Костромские курганы, XI–XII вв. н. э.

Псковская летопись гласит, что в 1540 г. «привезоша старцы, переходцы с иныя земли, образ святого Николы, да святую Пятницу на рези в храмцах… Люди поставиша то за болванное поклонение, и бысть в людях молва великы и смятение»{138}. Значит, нельзя предполагать, что скульптура на Руси была деревянной и просто не сохранилась. Почитавшиеся наравне с иконами немногочисленные «Николы Можайские», в частности и виновник смятения во Пскове, хорошо известны. Это — всего лишь доски с резьбой. Никто не рассматривал их сбоку или сзади. Они не объемны{139}.

Казалось бы, близкое к романскому белокаменное убранство владимиро-суздальских соборов могло привести к настоящей круглой скульптуре. В романском искусстве наблюдается постепенное отделение рельефа от стены, пока не появляются обособленные готические статуи. Но у нас заметна обратная тенденция — ко все большему уплощению рельефа и слиянию его со стеной.

Все это существенно для понимания судеб искусства в России в XVIII–XIX вв. Необходимо, однако, разобраться и в причинах столь малого развития скульптуры в средневековье. Здесь нам поможет знакомство с первобытными памятниками. Причерноморские каменные бабы — не статуи, а плиты с гравировкой. На громадном пространстве нашей страны обнаружено всего два наскальных барельефа — оба на окраинах: один в Туве, другой в Поднестровье, оба позднесредневековые, оба отражающие чуждые традиции: тувинский — буддийскую, днестровский — польскую, католическую{140}. Между тем в Западной Европе можно выстроить длинный ряд изваяний — от палеолитического глиняного медведя Монтэспана и идолов неолитической культуры линейно-ленточной керамики до произведений античной эпохи.

Исключением из общего правила на территории СССР был Урал — родина оригинальной пермской деревянной скульптуры. Мы воспринимаем ее по коллекциям, поступившим в музеи из церквей XVII–XVIII вв., но еще в XIV столетии Стефан — епископ Пермский, уничтожал в камских лесах языческие «кумири различнии… болваны истуканныя, изваянныя, издолбленныя, вырезом вырезаемый»{141}.

Автор монографии о пермской пластике Н. Н. Серебренников, отвечая на вопрос о ее генезисе, говорил о скрещении влияний западноевропейского барокко с очень древними местными традициями{142}. О том, что задолго до контактов с Западом фигуры из дерева на Урале уже были, помимо жития Стефана, свидетельствует и археология. В окрестностях Тагила — в Шигирском и Горбуновском торфяниках — археологи изучили несколько поселений III–II тыс. до н. э. Торф консервирует древесину, поэтому тут уцелели уродливые идолы в две трети человеческого роста и меньшие статуэтки уток и лосей (рис. VIII, а){143}. Торфяниковые стоянки раскапывали и в других краях: в Вологодской и Псковской областях, в Латвии и Белоруссии. Кое-какие вещи с художественной резьбой встречены и там, но их мало и они не слишком выразительны. Случайно ли это? Не следует ли сделать вывод, что расцвет деревянной скульптуры на Урале подготовлен ее длительной предысторией, а жалкое состояние пластики в Центральной и Южной России обусловлено отсутствием местных традиций?

Очевидно, складывавшийся тысячелетиями облик искусства данного района так или иначе воздействует на творчество позднейшего времени. Разумеется, это воздействие не бесконечно. В каменном и бронзовом веке искусство эволюционировало медленно. Сознание первобытных людей было косно, они с опаской и неохотой отходили от уже выработанных канонов. То же, хоть и в меньшей степени, характерно для классического Востока и средневековья. Некоторые христианские «иконные образцы» жили по тысяче, а египетские каноны даже по две и три тысячи лет. Начиная с Ренессанса развитие убыстряется. Один стиль сменяет другой. Традиции чаще отвергают, чем продолжают.

Но на грани XIX и XX вв. мы сталкиваемся и с неведомыми до того попытками научиться чему-то у древнейших художников. Еще в 1890 г. Поль Гоген утверждал, что «молодежь найдет спасение, обратившись к далеким первобытным источникам»{144}. Пабло Пикассо и кубисты восхищаются скульптурой негров. В театре, где в XVIII–XIX вв. все исторические пьесы (будь то «Дмитрий Донской» В. А. Озерова или «Баязет» Ж. Расина) разыгрывали в античных одеяниях, теперь даже греческие трагедии ставят, «черпая вдохновение в искусстве Африки». Так трактовал «Орестею» Эсхила знаменитый французский актер и режиссер Жан Луи Барро{145}. Живопись палеолита, произведения народов южного полушария, почти не затронутых цивилизацией,