Клуб любителей книг и пирогов из картофельных очистков - Мэри Шеффер

Доуси только что привел Кит домой — они ходили в гости к его новому поросенку. Кит спросила: «Ты пишешь Шидни?» Узнав, что да, заявила: «Шкажи, штоб он шкорей возвращался». Теперь понимаешь, што я имела в виду нашчет Элшбет?

Доуси на это улыбнулся своей приятной улыбкой. Ты вряд ли разглядел, какой он милый, у меня на ужине он был особенно молчалив. Может, из-за моего супа? Нет, скорее, думал о Реми. Он считает, что она не поправится, пока не приедет на Гернси.

Хорошо, что ты забрал мою писанину. Бог свидетель, мне самой не догадаться, что в ней не так, — знаю только, что не так, и все.

Что ты умудрился наплести Изоле? Она шла за «Гордостью и предубеждением», но по дороге заскочила ко мне и страшно ругалась, почему ей не рассказали про Элизабет Беннет и мистера Дарси. Не объяснили, что есть счастливые любовные истории? Без неподходящих мужчин, тоски, смерти и кладбищ? Что еще от нее утаили?

Я извинилась: действительно, упущение. Сказала, что ты абсолютно прав, «Гордость и предубеждение» — один из лучших любовных романов в мире, и что при чтении она рискует умереть от любопытства.

Изола говорит, что Зенобия по тебе тоскует — совсем перестала есть. Я тоже, но я страшно благодарна, что ты вообще к нам выбрался.

С любовью, Джулиет

Сидни — Джулиет

12 июля 1946 года

Дорогая Джулиет!

Перечел твои записки несколько раз. Ты права — это не пойдет. Из десятка-другого историй книжка не сложится.

Джулиет, книге нужна общая идея. Не более подробные интервью, а человек, вокруг которого построен рассказ. Голые факты, как бы интересны ни были, выглядят случайными и разрозненными.

Мне было бы очень неприятно писать тебе такие вещи, если бы не одно соображение. У твоей истории уже есть сердцевина — просто ты этого ещё не поняла.

Я говорю об Элизабет Маккенне. Разве ты не заметила: все, кого ты интервьюировала, рано или поздно вспоминают о ней. Кто написал портрет Букера, спас ему жизнь, танцевал с ним на улице? Кто выдумал на ходу литературный клуб — и тем самым основал его? Гернси не был ей родным домом, скорее, в сущности, местом заключения, но она ничего, приспособилась! Откуда взялись силы? Наверняка она скучала по сэру Эмброузу, Лондону, но, насколько я понял, никогда не жаловалась. Элизабет отправили в Равенсбрюк за укрывательство человека, пригнанного на принудительные работы. Вспомни, как и почему она погибла.

Подумай: девочка, студентка-художница, в жизни своей не работавшая, становится медсестрой и трудится по шесть дней в неделю в больнице! Да, у нее было много друзей, но вначале-то — никого. Она влюбилась в офицера вражеской армии и лишилась его; одна родила ребенка в военное время. Это страшно, несмотря на дружескую любовь и поддержку. Никто не способен полностью взять на себя чужую ношу.

Я отсылаю обратно твои записи и письма мне — перечитай их и обрати внимание, как часто там упоминается Элизабет. Спроси себя почему. Поговори с Доуси и Эбеном, Изолой, Амелией. С мистером Дилвином. Со всеми, кто ее хорошо знал.

Ты живешь в ее доме. Рассмотри внимательно ее книги, вещи.

Я считаю, сюжет книги должен выстроиться вокруг Элизабет. Думаю, для Кит будет очень важен такой рассказ о ее матери — впоследствии он станет для нее своеобразной отправной точкой. Словом, либо совсем откажись от книги — либо как следует познакомься с Элизабет.

Подумай хорошенько и скажи, годится ли Элизабет в качестве центра сюжета.

С любовью к тебе и Кит, Сидни

Джулиет — Сидни

15 июля 1946 года

Дорогой Сидни!

Нечего думать — едва я прочитала твое письмо, как поняла, что ты прав. Редкостное тупоумие! Я все жалела, что не была знакома с Элизабет, скучала по ней, будто по любимой подруге, — но мне ни разу не пришло в голову о ней написать. Почему?!

Начну прямо завтра. Сначала поговорю с Доуси, Амелией, Эбеном, Изолой. Мне кажется, они имеют на нее больше прав, чем другие, и я хочу получить их благословение.

Реми все же решилась приехать на Гернси. Доуси с ней переписывался, и я знала, что в конечном итоге он ее уговорит. Он и ангела уломает спуститься с небес, если соблаговолит открыть рот, — что происходит отнюдь не так часто, как, например, мне бы хотелось. Реми погостит у Амелии, так что Кит пока остается со мной.

С вечной любовью и благодарностью, Джулиет

P.S. Как думаешь, Элизабет вела дневник?

Джулиет — Сидни

17 июля 1946 года

Дорогой Сидни!

Дневника нет, зато есть хорошая новость: Элизабет рисовала, пока были бумага и карандаши. Я нашла большую папку с набросками на нижней полке книжного шкафа в гостиной. Великолепные штриховые портреты, быстрые, четкие, смелые, — Изола, которая колотит по чему-то деревянной ложкой; Доуси за вскапыванием огорода, Эбен и Амелия разговаривают, склонив друг к другу головы.

Когда я сидела на полу и разбирала рисунки, пришла Амелия. И уже вместе мы достали несколько больших листов бумаги с изображением Кит — спящей, машущей ручками-ножками, завороженно рассматривающей пальчики собственных ног, радостно пускающей пузыри, засыпающей на руках у Амелии. Должно быть, всякая мать глядит на своего ребенка так — с пристальным, трепетным вниманием, но Элизабет к тому же запечатлела все на бумаге. Есть рисунок, сделанный чуть дрожащей рукой, крошечная, сморщенная Кит. Амелия говорит, это на следующий день после родов.

Затем я нашла портрет мужчины. Хорошее, сильное, широкое лицо; сидит очень спокойно и с улыбкой смотрит через плечо на зрителя. Я сразу поняла, что это Кристиан, ведь у Кит точно такой же вихор, в том же месте. Амелия взяла у меня рисунок. До сих пор я не слышала от нее ни слова о Кристиане и спросила, нравился ли он ей.

— Бедный мальчик, — сказала она. — Я была так против него настроена. Считала, что Элизабет сошла с ума, связалась с врагом, немцем, — очень за нее боялась. Да и за нас всех тоже. Мне казалось, он воспользуется ее доверчивостью и предаст ее и нас. Вот и заявила ей, очень сурово, что, по-моему, она должна с ним порвать. Но она лишь упрямо выставила подбородок.

На следующий день Кристиан явился ко мне. Я перепугалась. Открываю дверь — а там здоровенный немец в форме. Ну, думаю, пришел реквизировать дом. Начала возмущаться, а он вдруг вынимает из-за спины букет цветов, которые так крепко сжимал в руке, что те поникли. Он ужасно нервничал, и я перестала ругаться и строго спросила, как его зовут.

«Капитан Кристиан Хеллман». И покраснел, как мальчишка. Я по-прежнему подозрительно — что ему нужно? — осведомилась о цели визита. Кристиан покраснел еще больше и почти прошептал: «Я пришел заявить о своих намерениях». «В отношении моего дома?» — резко бросила я. «Нет. В отношении Элизабет».

Я почувствовала себя викторианским отцом, к которому пришли просить руки дочери. Кристиан сел на краешек стула в гостиной и сказал, что, как только наступит мир, намерен вернуться к нам на остров, жениться на Элизабет, выращивать фрезии, читать книги и забыть о войне. Когда он умолк, я сама в него немного влюбилась.

Амелия чуть не плакала. Мы убрали рисунки, я заварила чаю. Потом прибежала Кит с расколотым яйцом чайки, которое хотела склеить, и это окончательно отвлекло нас от грустных мыслей.

Вчера ко мне заявился Уилл Тисби с блюдом пирожных, присыпанных мелко нарезанным черносливом. Я пригласила его на чай. Ему требовался совет насчет двух женщин: на которой из двух я женилась бы, будь я мужчиной, которым я не являюсь? (Надеюсь, ты все понял?)

Мисс Икс не умеет принимать решения, всегда такая была, с десяти месяцев, и за жизнь ни грамма не улучшилась. Узнав, что идут немцы, зарыла под вязом серебряный чайник своей матери, но не помнит, под каким именно. Теперь роет ямки по всему острову и говорит, что не успокоится, пока не найдет.

— Уперлась как танк, — сказал Уилл. — Совсем на нее не похоже.

(Он сохранил имя дамы в секрете, но речь шла о мисс Дафне Пост. У нее пустые, круглые, коровьи глаза, и она знаменита в церковном хоре своим дрожащим сопрано).

Есть еще мисс Игрек, местная портниха. О ней такая история. Немцы пришли на Гернси с одним-единственным флагом. Его пришлось повесить над штаб-квартирой, а на флагшток, для напоминания жителям острова о том, что они завоеваны, поднимать было нечего.

Немцы приказали мисс Игрек сшить для них флаг. Та выполнила приказ — нашила отвратительную черную свастику на круглый кусок выцветшей красно-коричневой тряпки. Но не на поле алого шелка, как надо, а на фланель цвета розовой детской попки.

— Такая изобретательная месть! — воскликнул Уилл. — Сила!

(Мисс Игрек — это мисс Лерой, тощая как игла, с длинной челюстью и плотно сжатыми губами).

Итак, кто из них лучшая компаньонка для мужчины на склоне лет, мисс Икс или мисс Игрек? Я сказала, что когда так спрашивают, ответ очевиден. Ни та, ни другая.