От Каира до Стамбула: Путешествие по Ближнему Востоку - Генри Мортон

Шейх, как положено у арабов по этикету, проводил меня до конца своих владений и оставил на солнцепеке. Пока я шел туда, где оставил арендованный «форд», ко мне подбегало еще несколько человек все с теми же древностями. За главного у них был бойкий мальчишка. Я сжался и прошел мимо. Вторая команда подстерегала меня за скалой. Ко мне подскочил молодой человек и вытащил из кармана своей галабии еще одну мумифицированную руку. Я угрожающе помахал ему имевшейся у меня клешней, но он не отставал, продолжал преследовать меня, а у меня за спиной переговаривались, и я услышал слова «Абу йадд». Итак, они дали мне имя — «Отец руки». Быстро разнеслась весть, что появился наконец человек, готовый платить хорошие деньги за руки мумий, так что все, у кого они были, тут же решили попытать счастья. Нашлось еще много продавцов, которых я отказался замечать, с достоинством проследовав к своей машине.

Когда я уже садился в лодку, чтобы переплывать Нил, юноша, сидевший на пороге тростниковой хижины на берегу, выбежал к воде, и, разумеется, я уже знал, что у него для меня есть очередная рука. Я оставил его разочарованного и одинокого на песчаном берегу. Он рассеянно засунул руку мумии куда-то в складки своей одежды и медленно побрел к дому.

С чувством тщеты, которое иногда охватывает всех реформаторов, я бросил руку мумии в воды Нила. Надеюсь, на дне, в священном иле, она обретет наконец покой.

5

Трудно описать тому, кто здесь никогда не бывал, красоту Нила в Луксоре. Слова «голубой», «жаркий», «спокойный», «желтый», в каком бы порядке вы их ни ставили, не передают истинной атмосферы. Благодаря здешнему климату и счастливому освещению Луксор встречает каждый рассвет в таком безмятежном покое, что это никогда не надоедает, хотя каждое новое утро совершенно такое же, как предыдущее.

Я не раз выходил на балкон ранним утром и видел именно то, что ожидал увидеть: синюю гладь Нила внизу при полном безветрии. Я мог определить, сколько времени, по тому, как лежит свет на Ливийских холмах напротив. Восходящее солнце сначала трогает хребты высоких гор за Долиной мертвых, окрашивает их в теплые розоватые тона, и этот цвет сползает вниз по горе по мере того, как солнце поднимается все выше. Свет льется вниз по холмам, меняя безжизненный зеленовато-желтый цвет их подножий на золотой. Потом каскад света теплым ливнем проливается на деревья в саду; потом я чувствую его на лице и руках. Медленно движется кораблик с поднятыми парусами — ветер слишком слаб, чтобы наморщить поверхность воды, но его хватает, чтобы наполнить парус; кораблик словно скользит по голубому маслу, оставляя на воде две расходящиеся к берегам линии. Так тихо, что слышно, как арабский мальчик поет на другом берегу Нила, на поле сахарного тростника в Курне. Я знаю, что он поет очень громко, старается изо всех сил: запрокинул голову и широко раскрывает рот. И все же, ведь это так далеко, — а звук до меня долетает! Ястребы висят в воздухе, удоды приходят и приводят своих подруг поглазеть на меня самым наглым образом, старый садовник выходит со шлангом и направляет его в заросли пылающих цветов и на горячую землю.

Вечером, когда солнце садится за Ливийские холмы, в заколдованной тишине повторяется ритуал раннего утра. А бывают вечера, когда небо на западе становится оранжевым, с тонкими темно-красными прожилками, и буквально видно, как эти языки пламени пульсируют в воздухе. Местные почти не обращают внимания на эти закаты, но у человека постороннего, приехавшего сюда вечером, возникает страх, что он как раз поспел к началу Судного дня.

Минута за минутой яростная гамма становится все более приглушенной — гневно-красный цвет бледнеет до розового. Перистые крылья света поднимаются в небо стаями божественных фламинго и там повисают. Через некоторое время остаются лишь полосы цвета раскаленного докрасна металла на бледно-зеленом фоне. Потом минут десять тишины, когда, кажется, можно услышать, как готовятся к своему выходу звезды, а потом темнота, словно убийца из-за угла, набрасывается на мир.

ПАЛЕСТИНА

Глава первая

Иерусалим

Я брожу по улочкам Иерусалима и прихожу на Масличную гору.

Переулки Иерусалима полосаты, как тигр. Полосы солнечного света чередуются с полосами тени. Некоторые базары — крытые, и под их сводчатыми потолками вечные сумерки, солнце проникает только сквозь трещины и отверстия в крышах, словно струйки воды вытекают из дырявого бурдюка. Но, в основном, все здесь — под открытым небом, и лишь минареты, купола, башни отбрасывают тень на булыжную мостовую и на стены.

О стенах разных городов можно написать целую книгу. В Андалусии, на юге Испании, стены — это преграды влюбленным; в Тоскане стены возводили, чтобы защититься от убийц; в Англии, в Хэмптон-Корте например, стены служили для того, чтобы скрывать от посторонних глаз развлечения избранных. Но стены старого города в Иерусалиме не похожи ни на какие другие известные мне стены. В них есть некая уклончивость, коренящаяся в страхе и неуверенности. Они высоки, покрыты плесенью, осели от старости. А двери в них, кажется, устроены для карликов, и если позвонить в колокольчик или ударить проржавевшим железным молоточком, то прежде, чем отодвинут засов, откроется зарешеченное окошечко и в нем покажется глаз, окруженный морщинками.

Христиане пережили века преследований, когда, не имея сил оказать активное сопротивление, сохраняли веру и достоинство при помощи хитрости и дипломатии. Они с девическим страхом смотрели на мир из-за стен Иерусалима, подозревая в каждом, кто позвонит в звонок или постучит в ворота, осквернителя алтаря. Все красивое и ценное тщательно прятали за этими стенами, возможно намеренно отвратительными, — чтобы обмануть грабителей. Невольно вспоминаются монахини времен заката Римской империи, которые уродовали себе лица, отрезали носы, чтобы сберечь свою честь во время набегов варваров.

Иногда, когда боковая дверь открыта, за стеной в пятнах можно увидеть прохладный мощеный дворик с «пеньками», оставшимися от римских колонн. Посередине дворика — дерево, под деревом — читающий книгу монах. Потом дверь закрывается, и вам остается гадать, была ли та мирная картинка реальностью, или это виденье, промелькнувшее в вашем помутившемся от зноя сознании.

На приезжего, бредущего по узким улочкам Иерусалима, давит груз веков. И под ногами у него лежит несколько городов. Уже Иерусалим Евангелий стоял на чьих-то костях. А со времен Христа здесь поднялись и исчезли римский город Адриана, ранний христианский Иерусалим Константина, Иерусалим Омара, Иерусалим крестоносцев, Иерусалим Саладина, Иерусалим Сулеймана и еще множество турецких Иерусалимов. И все эти города, то есть то, что от них осталось, лежат под нами один на другом. Это почти ужасает. Идти по Иерусалиму — все равно что идти по самой истории, попирать ногами прошлое.