Ветеран Цезаря - Надежда Остроменцкая

Хитрый вилик, кажется, его звали Криспом, сразу же раскусил, в чём дело. Такие покупатели, как я, — настоящий клад! Они принимают любые условия.

— Тебе надо дождаться господина, — сказал вилик. — Он должен скоро вернуться.

* * *

В эти дни моим другом и союзником оказался Тимей[60]. Он помог мне сократить тревожные дни ожидания. Свиток Тимея я приобрёл в лавке, где продавалось всякое старьё. В Кротоне не было либрарии[61]. Тимей возвратил меня к тем временам, когда Рим ещё ничем не выделялся среди других итальянских городов, когда на море господствовали тирренские пираты, а весь юг Италии принадлежал грекам.

Тогда и Кротон находился в зените своей славы. У Тимея не было намерения объяснять причины упадка одних государств и возвышения других. Но его анекдоты о роскоши сибаритов, о массе рабов, удовлетворявших любую их прихоть, говорили сами за себя. Именно потому Сибарис был взят и разрушен Кротоном, что труд в этом славном городе стал уделом рабов. Сибариты разучились и лепёшку ко рту подносить. Рабы их одевали и мыли, как младенцев. Почему же гибельный пример Сибариса не берётся нами в расчёт? Мы победили изнеженных карфагенян и греков, так же как кротонцы одолели сибаритов. Но к чему привели победы? На пашнях, в мастерских, в покоях — рабы, всюду рабы. Рабство, как язва, разъедает государство. А мы мечтаем о новых завоеваниях, о новых победах. Предостерегающий голос Гракхов не был услышан[62]. И когда-нибудь новый Бренн воскликнет: «Горе победителям!»[63]

Возглас Валерия: «Приехал! Приехал!» — вернул меня к действительности. Что мне рабы Сибариса и Рима! Все мои мысли о ней, Формионе! Вернуть ей свободу и прожить счастливо годы, которые нам даруют боги. Сохранить на плечах голову, не делать подлостей, вырастить детей. Это только и остаётся маленькому человеку.

Стробил принял меня в таблинуме. Книжный шкаф был украшен бюстами Платона и Аристотеля и, хотя знакомство с Волумнием заставило меня относиться к поклонникам греческой философии с настороженностью, в глубине души я радовался, что Формиона попала не к какому-нибудь мужлану, а образованному человеку. В отличие от Волумния, Стробил был немногословен, и это тоже располагало к нему.

— Я всё знаю, — сказал Стробил, потирая пальцем переносицу. — Эта благородная и прекрасная девушка стоит больше, чем за неё дано. Но я готов получить деньги, уплаченные на торгах, если, конечно, ты ими располагаешь.

— Да-да, — поторопился заверить я собеседника, ещё не веря своему счастью.

Мне, однако, показалась странной готовность толстяка отказаться от рабыни, которую он так высоко ценит.

— Все знают мою доброту к невольникам, — продолжал Стробил. — Я держу у себя уродов, каких принято продавать, и продаю красавцев, каких держат на привязи.

Я вспомнил безъязыкого стража у ворот усадьбы. Почему-то мы с Валерием решили, что этот раб изуродован Стробилом. Но Стробил мог купить его из жалости или уступая каким-нибудь иным побуждениям.

Стробил хлопнул в ладоши. Я обернулся в надежде увидеть Формиону. Но вместо неё, раздвигая занавес, вошёл вилик. В руках у него был свёрток папируса.

— Вот купчая, — сказал толстяк. — Она подписана претором Сицилии. Можешь не сомневаться! Мы с Гаем Берресом друзья, и он мне всегда идёт навстречу. У меня заготовлено много купчих. Стоит только подставить имя, возраст, гарантию здоровья и поведения.

Он развернул свиток на столе и достал стебель камыша.

— Формиона, — сказал он, не отрывая взгляда от свитка, — двадцать лет, без физических недостатков, послушна, в бегах не была. Ну, а цену ты знаешь? — Он вскинул голову.

— Нет.

— Десять тысяч сестерциев.

Я достал кошелёк, и сделка состоялась. Жизнь, неповторимая и бесконечно дорогая, мои надежды и мечты — всё это имело цену.

* * *

Формиона! Я уловил в твоих глазах что-то незнакомое мне прежде. Ты ждала меня, Формиона! Нет, я не господин и ты не раба. Мы равны в любви. Чувство ликующей радости заполнило всё моё существо. Всё было прекрасным, как в дни моего детства. Словно не было тех бед, которые преследовали меня, как злые псы.

* * *

Прошло три месяца. Надо было думать о доме. Мой кошелёк был пуст. По примеру отца я решил открыть либрарию. После смерти Суллы страсть к чтению возросла. Люди хотели знать, как могло случиться, что республикой целых четыре года правил тиран и все склонили перед ним головы.

До нас дошли слухи, что против законов Суллы поднялся консул Лепид. У него появились сторонники. Снова кипел форум, а на правом берегу Тибра скапливались все недовольные.

«Сейчас, — думал я, — многие из тех, кто молчал от страха перед Суллой, начали писать. В Риме я найду то, что нужно брундизийцам. Я разверну книжную торговлю, какая не снилась никому».

Валерий поддержал меня.

— За дом не беспокойся. Только будь осторожен. Помни, что ты не один, — наставлял он меня.

Глава вторая

Видел ли ты муравьёв, бегущих по своим невидимым дорожкам? Они уходят пустыми, а возвращаются с зёрнами и травинками. В Риме праздные толпы текли безо всякого смысла. Только на вторые нундины я стал находить в движениях людей какую-то целесообразность. Эти сломя голову несутся в амфитеатр, чтобы не пропустить боя гладиаторов. А те, в потрёпанных тогах, — клиенты. Они сопровождают патрона в сенат.

Меня перестали удивлять надоедливые нищие в странных колпаках и длинных хитонах. Я уже знал, что это халдеи, гадатели по звёздам. За десять сестерциев они откроют твою судьбу. А что обещают эти раскрашенные матроны? Пройди стороной. Ведь и они торгуют обманом!

Грохот заставлял людей прижиматься к стенам. Осторожно! Это телега! Упадут кирпичи — не соберёшь и костей. Город Ромула строился, торопясь угнаться за славой своих побед. То там, то здесь рядом с приземистыми домами времён бородатых консулов[64] поднимались многоэтажные здания, похожие как два асса. Римляне называют их «и́нсулами», потому ли, что они возвышаются над морем римских крыш, или оттого, что, подобно каменистым островам, служат обиталищем бедняков и изгнанников.

Все эти инсулы, кишащие плебеями и клопами, принадлежат Марку Лицинию Крассу, выкормышу Суллы. Когда диктатор овладел Римом и, насытившись кровью и стонами, стал распродавать имущество преследуемых, многие, в ком ещё теплилась совесть, избегали аукционов. Красс же не пропустил ни одного. Он за бесценок приобрёл дома казнённых и ссыльных. Он скупил участки у тех, кто покидал Рим добровольно, побуждаемый страхом и неуверенностью. Говорят, стоило где-нибудь разгореться пожару, как тут же появлялись люди Красса. Они покупали горящий дом и лишь потом принимались его тушить. Так у Красса оказалась едва ли не половина римской земли, и он застроил её инсулами, чтобы собирать плебейские ассы и плебейские голоса.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});