Хент - Раффи

С того дня Томас-эфенди полюбил Лала. Но что значила любовь для этого развратника — такое же чувство, как голод и жажда! Наелся, напился и прошла потребность. Эфенди не были доступны возвышенные, идеальные стороны любви. Всегда живя среди турок, он в совершенстве усвоил их нравы: для турка красивая женщина, молодая девушка так же привлекательны, как для детей игрушки. Ребенок развлекается, радуется своей игрушке, пока она не надоест ему, а потом ломает ее, бросает в сторону и требует другую.

Томас-эфенди смотрел на женщину, как на вещь, которую брал для временного удовольствия; но, увидев другую, более красивую, готов был ради нее бросить первую. Последний выбор его пал на Лала. Но зачем старался он достигнуть своей цели такими темными и нечестными путями? Разве он не мог прямо просить руки Лала?

Эфенди действовал последовательно: когда он шел к какой-нибудь цели, у него всегда была своя тактика.

Томас-эфенди был по натуре притеснителем, а такие люди никогда не идут к цели прямой дорогой, они ищут окольные пути. Это — охотники, устраивающие засады, ставящие ловушки и капканы. Желая завладеть невинной девушкой, эфенди старался поставить отца Лала в такое безвыходное положение, чтобы тот был вынужден выдать за него свою дочь. Эфенди смотрел на Лала как на собственность отца и, желая овладеть ею, поступал так, как поступает арендатор, чтобы отнять у крестьянина продукт его труда. Зная хорошо, что крестьянин не отдаст добровольно своей собственности, он старается измучить его и лишить всякой возможности сопротивления.

Таким образом, Томас-эфенди, опутывая старика, завязал такие узлы, распутать которые мог только сам.

Донеся на Хачо и его сыновей как на политических преступников, соучастников бунтовщиков и укрывателей шпионов в военное время, Томас-эфенди преследовал двойную цель: во-первых, оказывая такую услугу турецкому правительству, показать ему свою преданность, а во-вторых, как бы предупредить Хачо: «Смотри, если не отдашь мне Лала, то вместе с сыновьями умрешь на виселице, дом твой будет предан огню, а богатство конфисковано. Лишь я один могу спасти вас и только за такое вознаграждение: прекрасная Лала должна быть моей»…

Все это он в состоянии был сделать, имея в руках доказательства, которые легко могли подтвердить основательность его доноса — наполненный бумагами дорожный мешок Салмана, спрятанный в подвале, ключ от которого находился у него в кармане.

Однако эфенди еще не желал доводить своего злого умысла до конца, так как надеялся, что старик согласится на его предложение. Но он видел перед собой сильного соперника в лице Вардана. С того дня, как Вардан вырвал из рук Степаника трубку, приготовленную для эфенди и с гневом выбросил за окно, с тех пор как Вардан из-за Степаника набросился так свирепо на эфенди, он убедился в том, что Вардан и Степаник любят друг друга. Кроме того, Томас-эфенди знал хорошо, каким уважением пользовался Вардан в семье старика и что все с радостью согласились бы выдать Лала за Вардана, если б он попросил ее руки. Но не будь даже такого согласия, то довольно и любви Лала к Вардану. Контрабандисту ничего не стоило бы поступить с ней так же, как с запрещенным товаром, то есть похитить в одну прекрасную ночь и увезти. У Вардана хватило бы на это и храбрости и умения. Вот о чем думал эфенди. Следовательно, ему нужно было что-то предпринять, чтобы разрушить план молодого человека. Необходимо было под каким-нибудь предлогом удалить его из этого края, и удалить под конвоем, чтобы он не имел возможности взять с собой Лала.

Вот причина, побудившая Томаса-эфенди выдать Вардана властям как русского шпиона.

Но зачем приказал он из сыновей Хачо арестовать только Айрапета и Апо? Разве ему было известно, что они стояли за Салмана? Он не мог подозревать их в этом, потому что не мог допустить и мысли, чтобы армянин крестьянин был способен думать о свободе. Он знал только, что дети старика покорны как «ослы», за исключением Айрапета и Апо, которые, как он давно заметил, ненавидели его всей душой и могли помешать ему жениться на Лала. Поэтому, чтобы заставить их замолчать, эфенди приказал арестовать их.

Вот в какой неизвестности находилась судьба Лала! Ее любили трое, и все они старались разными средствами завладеть ею. Курд Фаттах-бек, этот известный бесстрашный разбойник, хотел открыто напасть на свою добычу, подобно хищному орлу, который спускается с небес и хватает козленка, пасущегося на высоких скалах. Армянин откупщик Томас-эфенди думал, подобно удаву, обвиться вокруг своей жертвы и придушить ее. Вардан, самоуверенный и дерзкий контрабандист, решил похитить Лала, если не пожелают отдать ее добровольно.

Но курдский бек, будучи очень занят военными приготовлениями, забыл на время о Лала. Вардан был удручен заботами о Салмане, и оставался один только Томас-эфенди, который все устроил так, что вполне мог надеяться на удачу.

После обеда напившийся офицер лег спать. Солдаты его оцепили дом. Апо и Айрапет еще не возвращались, и Томас-эфенди нашел очень удобным поговорить сейчас же со стариком относительно Лала. Он оставил уснувшего офицера в комнате и вышел. «Начал — надо и докончить… — сидеть верхом на осле стыдно, но падать с него еще стыднее»…

Эфенди нашел старика усталым и печальным. Хачо сидел у стены двора и грелся на послеобеденном солнышке. Солдаты нагло смеялись, гоготали и отпускали грубые шутки. Они хватали за платья служанок-курдианок, заставляя их болтать, шутить с ними, или били проходящих мимо работников, которые не слушали их…

Старый патриарх видел все эти бесстыдства в своем доме, где всегда сохранялась семейная святость, где не оставалась безнаказанной даже двусмысленная улыбка чужого мужчины. А теперь перед его глазами толпа развратников распоряжалась, как в собственном доме. «Что это за унижение! — думал старик. — Зачем жить нам?.. Почему не разверзнется земля и не поглотит нас?.. Почему не рухнет небо и не придавит нас?.. Что это за жизнь. Видеть свое бесчестье и молчать. Для кого же приготовил господь муки ада? Для кого гроза небесная? Почему не наказывается негодяй?» Так роптал старик, обращая к небу глаза, полные слез. Небо безмолвствовало.

Вдруг он заметил, что солдаты таскают из комнат разные вещи, а Сара, которая, проводив остальных женщин, оставалась еще в доме, старается отнять у одного солдата большой медный котел. Солдат хватил кулаком по груди женщины, и несчастная свалилась на пол. «Мое имущество делят между собою без разрешения хозяина! — подумал старик. — За что? В чем я виноват? Не тем ли, что принял в свой дом гостя, который протестовал против притеснения бедных крестьян и расхищения их имущества? Меня наказывают за то, что я дал приют человеку, который восставал против насилия, бессовестного грабежа и зверской жестокости; который проповедовал нам о том, что надо сохранить землю прадедов наших, самим управлять делами и свергнуть власть турок… Что наводит нас на такие мысли, как не их бесчинства? Если б нас оставили в покое, если б не бесчестили наши семьи и не расхищали нашего добра, если б обращались с нами как с людьми и не терзали как животных, то мы были бы довольны. „Притеснения и несправедливость рождают к свободе“, говорил Дудукджян, и я тетерь хорошо понимаю смысл этих слов. Деспот сам готовит себе врагов… Если бы турок обращался с нами иначе, то мы даже полюбили бы его, хотя он и не нашей крови».

Так рассуждал старик, и сердце его наполнилось горечью. Но что мог сделать ослабевший лев с такими волками! Старик чувствовал весь ужас своего положения, но не смел и думать о борьбе. «Одному бороться немыслимо, — рассуждал он. — Если бы все крестьяне думали так, как я, то тогда нашелся бы выход».

Томас-эфенди застал старика в этом подавленном настроении и, желая усилить его муки, издали закричал:

— Дело плохо, старшина, очень плохо: «Уж если осел влезет в болото, то его не вытащишь».

Старик не расслышал его слов, но, заметив эфенди, встал.

— Садись, — сказал ему эфенди, положив по-дружески руку на его плечо, — и я присяду, лучшего места нам для беседы не найти. — Они сели на завалинку, прикрытую куском войлока.

— Когда уйдут эти люди? — спросил старик, указав рукой на солдат, не перестававших безобразничать.

— Куда они уйдут и зачем? Чего им недостает тут? Едят, пьют вволю, — ответил эфенди, беззаботно смеясь.

Смех этот причинил нестерпимую боль старику. Заметив это, эфенди принял серьезный вид.

— Не горюй, старшина Хачо; пока жив Томас-эфенди, он не допустит, чтобы ты лишился хоть одного волоса.

— Как же не лишиться?.. — ответил Хачо возмутившись, — разве не видишь, как разрушают мой дом на моих же глазах, как делят мое имущество между собой, а я не смею запретить этого.

— Это их привычка. «Собака, вошедшая в мясную лавку, хоть косточку да унесет», — ты сам ведь хорошо знаешь, что турок, войдя в дом армянина, не выйдет с пустыми руками. Но это еще не беда, нужно благодарить бога, что опасность грозит имуществу, а не жизни человека…