Потайной ход - Дункан Кайл

Мы ехали молча. Немного погодя Джейн сказала:

— Но ведь Сергею нужен не золотой лист из Микен? И этой Гундерссон...

— Или тем проклятым американцам в Англии. Нет. Есть еще твой отвратительный товарищ по работе, Руперт. Хотя я не уверен, что американцы или англичане знают, за чем охотятся. Они видят, русские что-то ищут, и они из принципа решают заняться тем же.

— Холодная война окончена, Джон!

— Но история продолжается, — возразил я. — Не забывай, сколько лет Кремлю. Семь, восемь веков? Это крепость. Сколько тиранов она приютила? Дюжины. Сейчас ты можешь сказать, что все окончено. Но побьешься ли об заклад? Может появиться еще один тиран. Через десятилетие, через пять десятилетий, через сто лет?

— Но, Джон, Советский Союз распадается! Пройдет немного времени, и будет дюжина независимых государств.

— Которые начнут сражаться друг с другом, — добавил я. — Может быть, произойдет то же самое, что и на Балканах. Или как было несколько веков назад, когда Россию окружали враждебные племена. О Господи! Не говоря уж о Золотой Орде! Теперь русские на танках, а не на лошадях. Ты знаешь, что сделал Сталин?

Она повернула голову и улыбнулась мне.

— Да, я знаю, что он сделал. Сталин пробил кремлевские стены.

— И?..

— Что-нибудь еще?

— И оставил их пробитыми! Питеркин вошел. Это мог сделать и любой другой — шпион, убийца. И это могло произойти в том году, в следующем, когда-нибудь или никогда. Питеркин был всегда прав. Тайна, которой он обладал, несет смерть. Представь, если бы Центральное разведывательное управление, скажем, в 1951 году, когда русские занимались изготовлением первых ядерных бомб, могло представить себе, что можно послать убийцу прямо в квартиру Сталина!

Джейн все еще улыбалась. Я сказал:

— Нечего усмехаться! Питеркин хранил свою тайну до самой смерти и не собирался открывать ее даже своей дочери. Но он открыл ее мне, чтоб его разорвало!

— Нам, — опять поправила она.

Я совершенно не понимал, почему мы оба улыбаемся. Нет, знал, чему улыбаюсь я. Мне было приятно, что поделился тайной с Джейн, потому что это сближало нас. На мой взгляд, недостаточно, но все же... По этой причине я и улыбался. Но о том, что вызывало улыбку Джейн, я не имел представления. Возможно, чувство безопасности, которое возникло на этой чудесной земле, почти не обжитой человеком.

* * *

Несколькими часами позже во время ленча Джейн сказала:

— Мы можем спастись.

— Как ты думаешь поступить?

— Все, что нам нужно сделать, — заявила она, — это рассказать им все, что мы знаем.

— Они не поверят. Такие люди всегда думают, есть что-то еще.

— Да, но... мы ничего больше не знаем. Никто из нас. Но тебе известно, где можно все выяснить.

— У меня есть ключ, оставленный Питеркином. Если я смогу отгадать эту загадку...

— Если мы сможем отгадать ее.

— Чудесно! Если мы сможем, мы узнаем, что скрывал Питеркин...

— И только тогда мы откроем большую тайну, — сказала она. — Следовательно, нужно дать им ключ, указать на него. Позволь им его найти. И станет достаточно ясно, что мы ничего не знаем. Тогда мы окажемся в безопасности и не понадобится больше быть хранителями всего этого ужаса. Свобода!

— Ура!

Поев, мы продолжили путь, спокойно размышляя. Лично я уже начинал уставать от верховой езды. Не знаю, как Джейн, но спросить ее было неудобно. Я думал: все, что она сказала, было в основном верно, но, чтобы получить пулю в спину, нам не нужно знать все. Часто даже малого знания бывает достаточно для этого, а мы знали больше, чем немного. Мы знали, что в Кремле есть секретная дверь. Мы могли не знать и действительно не знали, где она находится, но знали, где это можно выяснить. Совершенно достаточно, чтобы смерть была единственной гарантией нашего молчания.

Я высказал все это вечером.

Джейн выслушала, а немного подумав, сказала:

— Есть еще клятва.

— Ее величеству?

— Да, она. Джон, что же мы будем делать?

Я ответил:

— Есть только один способ отделаться от этого.

— Кому-нибудь все передать? Нашей стороне, а не их?

— Что-то в этом роде.

— Тогда пойдем дальше. Постараемся получить информацию. И прежде, чем ты спросишь: «Кто мы?», я отвечу: «Британия и Австралия».

— Джейн, ты знаешь, кто я?

Она усмехнулась:

— Более или менее. Тебе нужно, чтобы я описала детально?

— Я — орудие в руках Питеркина. Я был его адвокатом. Может быть, им и остался. Но в действительности я его агент. Я взял деньги, чтобы сделать то, что он хотел, чтобы я сделал. Я должен подумать, чего же он хотел.

— Ну, и что ты думаешь? В общем-то, мы — две части одной и той же страны. Если оба наших правительства получат информацию, я не вижу, почему Питеркин возражал бы против этого. В конце концов, Британия приютила его, когда он был беженцем.

Мы посмотрели друг на друга. Мы уже не улыбались. Эта сельская идиллия была приятна, и я хотел, чтобы она длилась вечно. Но это было невозможно... Люди, которые стремились заполучить тайну в свои руки, все еще продолжали нас искать.

Но Джейн была права, и теперь она сказала:

— Что мы, в конце концов, ищем? Какой указатель оставил нам Питеркин и где мы можем найти его?

— В Олбани, — ответил я. — И все, что мы имеем, — это два слова: одно — «толкай», другое — «тяни».

Глава 17

До Олбани мы добирались шесть дней. Мы подъехали к городу со стороны безлюдной местности национального парка Поронгоруп-Рейндж. С тех пор как нас выследили на том концерте, мы не встретили никого. Мы с Джейн все еще не были женаты, ни фактически, ни юридически. Однажды, я надеялся, может такое произойти, но пока это были лишь мои мечты.

Мы почти час сидели, рассматривая мой родной город сверху. Я мысленно пытался предугадать, где и как начнут происходить дальнейшие события. Но сначала необходимо познакомить майора Джейн Страт с городом и основными сведениями о нем. Город, на который мы смотрели, тянется вдоль бухты Принсесс Ройал, одной из самых закрытых бухт в мире. Олбани — огромный порт, безопасный для судов даже в самый сильный шторм. Он может сравниться с Гонконгом или с Сан-Франциско, с Саванной или с Сиднеем. Во времена парусного флота Олбани был раем для кораблей, натерпевшихся лиха в южных морях, а позднее местом, где они могли запастись углем и продовольствием. После того как угольные копи иссякли, бухта Олбани потеряла свое прежнее значение. В дни моей юности из нее отправлялись суда, груженные зерном, шерстью, древесиной и фосфатами. Кроме того, в то время процветал промысел китов, их было множество, поскольку континентальный шельф тянется здесь на пятьдесят километров от берега и китобоям не приходилось уходить далеко в море. Потом началось движение в защиту китов. Протест против истребления разрастался, и в 1978 году китобойный промысел на Чейниз-Бич закончился. Теперь там музей, где рассказывают, как на континентальном шельфе киты даже голодают, потому что их стало больше, а корма меньше, и криль, которым они питаются, теперь собирают и продают, компания же в защиту криля не ведется.

Я описал Джейн весь город, от залива Френчмен на западе до пляжа Нанарап на востоке, где занимаются серфингом. Там и я некогда проводил беспечно время.

— Очень красиво, — пробормотал я, — но нигде нет знаков «толкай» или «тяни».

— Может, это двери универмагов?

— Да тут всего один приличный. Нам придется поискать.

— Пабы?

— То же самое.

— Но двери где-то должны быть, — сказала она. — Признаюсь, я никогда не смотрю на указатели, всегда толкаю от себя, когда надо тянуть к себе. А потом чувствую себя идиоткой.

— Все так делают.

Джейн улыбнулась, чтобы сделать мне приятное, но вообще-то ей это не особенно удавалось.

— Что еще, кроме дверей, толкают люди?

— Испортившиеся машины, — сказал я. — Косилки для травы. Коляски. Велосипеды на крутые склоны.

— А что мы тянем?

— Есть и жаргонные выражения. А так — веревки, цепи. Телегу, если ты лошадь, корабль, если ты буксир. Зубы, если ты дантист.

— Наверняка это все-таки двери, — сказала Джейн. — Итак, нам нужно...

— Продавцы толкают товар, — вспомнил я.

Она покачала головой.

— Опиши мне Питеркина.

— Большой, сильный, спокойный.

— Нет, не это... Он был умный?

— Эйнштейном, конечно, не был.

— Насколько хорошо он знал английский?

— Питеркин? Почти прилично. Говорил с сильным акцентом и не совсем правильно, сразу было видно — иностранец. Всю жизнь занимался физическим трудом. Не ваял скульптур и не писал театральных рецензий. Почему ты спрашиваешь?

— Ведь он оставил ключ к разгадке, правда? Только два слова, поэтому необходимо быть очень точным. Он должен хорошо понимать их значение, знать наверняка, что они будут правильно поняты нужным человеком, а именно тобой, Джоном Клоузом, адвокатом.

Я задумался.

— Ты имеешь в виду, точно ли он знал значения слов? Дай-ка мне подумать. Хотя, должен признаться, рассказ о побеге написан весьма неплохо. — Я вздохнул. — Там все понятно. Он записал, что с ним случилось, и сделал это толково. — Я еще немного подумал, вспоминая. — Он писал так, как говорил. Даже в прозе у него был сильный иностранный акцент.