В Школе Магии Зарежья - Сенкия Сияда

Сытна, мягка каравая!

— и на этих словах крошили караваи и бросали в центр круга, поклоняясь Зиме. У нас с Томкой на двоих была одна краюха, мы щедро разломили и сыпанули. Дальше хоровод снова взялся за руки (это в идеале, а на самом деле руки были заняты караваем и народ цеплялся за соседей тем, на что хватало фантазии, чаще всего локтями). Внутри круга в лихо заломленной шапке весело ходил на присогнутых и играл гармонист. Оба хоровода, разгоняясь, заголосили припев:

— Хоровод, хоровод, зимнее ярило!!!

Пусть кружится хоровод, ярче чтоб светило!!!

У-у-ух!

Далее темп замедлился. Хороводы просочились один в другой и теперь уже мужчины шли по часовой стрелке, а мы — против:

— Землице дай покоя!

Ребятне — веселья!

А народу — праздник

Зиме поклоненья!

— и они с поклонами крошили караваями внутрь. Некоторые особо озорные парни на спор целились хлебом в гармониста. Тогда музыка несколько комкалась, сбивалась и сопровождалась взрывами смеха, потому что гармонист попался юркий, на празднике играл на первый год, уворачивался, пригибался, отпрыгивал и вообще старался побыстрее проскочить на противоположную сторону хоровода и укрыться там. Что было довольно затруднительно, потому что и на другой стороне у народа настроение было веселое и шебутное.

— Хоровод, хоровод, зимнее ярило!!!

Пусть кружится хоровод, ярче чтоб светило!!!

У-у-ух!

И опять смена хороводов. Те, кто уже разбазарил свои караваи, покидали хороводы, на их место прибывали другие горожане с еще целыми краюхами.

— У пшеницы волосья —

Золотые колосья!

Теплое как солнышко

Каравая донышко!

Вдоволь наплясавшись, накрошившись и напевшись, мы веселой гурьбой вывалились наружу. Выловили лотошника в красном фартуке, надетом поверх тулупа, и, будучи изрядно оголодавшими, смели у него половину товара. Пошатались меж торговых рядов, посмотрели на разнообразные товары. Парней полчаса нельзя было оторвать от лавки оружейника, нас с Томкой — от цацок, бряцок и заколок, зато магазин с тканями мы, заговорщицки переглянувшись, проигнорировали и прошли мимо. В понедельник нам удалось вынести с отработки две шелковые рубахи и легкий летний сарафан, запихав их под кофты и занавесив фуфайками. Но тоненькой одежды, которая была в сложенном состоянии незаметной под толстой зимней одеждой, было мало, а что сделать с платьями, которые обладали пышными многослойными юбками, мы пока не знали. Томка предложила распороть и выносить по частям, но портить красоту не хотелось, все-таки некоторые части платьев были идеальными и в перешивании не нуждались, а просто оставить платья в подвале и забыть мы не могли, жадность проклятущая не позволяла. Мол, раз дорвались, то уж грести по полной. Кстати, Труль Шлисович теперь стал завязывать нам на руку по тоненькой веревочке с маленькой из фиолетового камня бусинкой, которые, как он признался, служат для того, чтобы если опять заплутаем, находить нас, или то, что от нас останется (это было сказано в мою сторону с особенно страшно прищуренным взором).

Маркус купил себе свистульку-синичку и теперь шел, выводя ей трели. Правда сначала чуть не довел до разрыва сердца нас с Томкой, когда незаметно подкрался сзади и, что было силы, дунул в нее возле наших ушей. Потом мы посмотрели на выступление потешников-скоморохов на открытой деревянной сцене. Кто-то высказал предложение пойти отмечать празднество в трактир, но, подумав, мы отбросили эту идею до других времен — сегодня данные заведения были чересчур людными. И пошли дальше кататься на горки, уже оккупированные молодежью, и разрумяненные, с ног до головы облепленные снегом, вернулись в школу только поздно вечером.

В среду занятий у нас было мало и заканчивались они задолго до обеда, поэтому мы с Томой решили сходить до рынка, тем более что в город не выходили с начала нового семестра, если не считать за вдыхание свободы гуляний и того раза, когда я как угорелая выбегала за обещанным Афанасию молоком. Шел романтичный пушистый снежок, я и подруга, смеясь, ловили его губами. В карманах позвякивали кошели со стипендией, мы хотели подкупить немного провизии в личные закрома и по паре заколок и лент в целях девического душевного наслаждения. Когда в поле зрения появился бывший трактир «Мама Зоя» мы с Томкой, не сговариваясь, замедлились и остановились.

— Надо, наверное, зайти, поздороваться, — неуверенно предположила я.

— А если нас не успеют избить, то и извиниться, наконец, — таким же тоном отозвалась Томка, хотя на лице у нее уже начинала блуждать та самая глупая улыбочка, которую романтики называют влюбленной и мечтательной.

Снаружи бывший трактир не изменился, разве что уже не имел соответствующей вывески. Земля возле привязи была потопана конскими копытами, с заднего двора доносилось лошадиные всхрапы и ржание. Да и человеческих следов было предостаточно, видимо здесь рабочие-ремонтники сновали как муравьи. Запамятованное в тот раз заклинание на этот раз мы помнили и, потоптавшись с минуту у входа, все-таки поднялись по крыльцу и толкнули дверь.

Столы были чуть отодвинуты в центр. Одна из стен была на треть криво покрашена в светло-зеленый цвет. Модифицированная нами стремянка, наклонившись по высоте, теперь стояла прислоненная в углу, и на уголки бывших ступенек была обильно навешана верхняя одежда. И все. Больше никаких следов ремонта видно не было. Зато ремонтников имелось — хоть отбавляй. Человек восемь столпились около одного из столов и бурно тыкали пальцами в какие-то бумаги, разложенные на поверхности, видимо, обсуждали проект или ремонтную смету. На звук открывающейся двери они резко развернулись, разом замолчав. Дневной свет лился через окна, но в помещении было сумрачней, чем на улице. Однако когда через секунду глаза приспособились к свету в помещении, то они тут же удивленно приоткрылись вместе со ртом. Ремонтники все до единого оказались эльфами.

Я почти сразу опомнилась от изумления и, вычленив из всех них одного, Адаманта, приветственно поперебирала ему пальчиками на согнутой в локте ручке:

— Э-э, здрасьте! — и несмело улыбнулась присутствующим. Они гнетуще молчали, и меня посетило ощущение, что мы с Томкой вторглись невовремя и, кажись, сильно помешали ремонту. Тамарке же было наплевать на условности «вовремя-невовремя», она забыла поздороваться, по-моему, вовсе впав в блаженство от такого количества длинноволосых красавцев на один квадратный аршин, и пребывала в ступоре по соседству.

— А-а, привет! — наконец-то отмер Адамант и, радостно скалясь, подошел к нам, одну руку он приветственно распахнул, другую прижал к бедру и, думая, что мне и Томе незаметно, помахал туда-сюда ладонью. Томе, наверное, и правда было незаметно. Ей сейчас вообще все на свете было незаметно, кроме эльфов. Кто-то из его друзей сразу засуетился и стал деловито сгребать со стола бумаги.

— Мы помешали? — неуверенно предположила я.

— Да нет, ничем таким мы тут с друзьями и не занимались, — улыбался Адамант.

— Ремонт делали, да? — уже немного язвительнее спросила я.

— Да, — поддакнул Адамант, хотел сказать что-то еще, оглядел помещение, крякнул и смолчал. Потом вновь развернулся к нам. — А вы просто так или по делу?

— По делу? — изумилась я, судорожно стараясь представить, какие бы у меня могли быть дела к эльфу. Выходило лишь только, что дела не у меня, а у Тамарки, да и те откровенно неприличные. Адамант несколько смутился от моего откровенного разглядывания его фигуры, я сразу опомнилась и объяснилась: — Мы извиниться зашли за стремянку. Мы тогда забыли нужное заклинание, не смогли сразу исправить, поэтому зашли сейчас. Но вы, я гляжу, ее уже приспособили, — я так же, как только что Адаманта, разглядела новую вешалку.

Томка за это время уже отошла от столбняка и, оттеснив меня плечиком, лебедушкой двинулась к стоящим у стола эльфам. И поочередно подошла к каждому, жеманно похлопывая глазками и кокетливо протягивая ручку для поцелуя (в первый раз, забывшись, так и протянула в варежке):

— Тамара, — мурлыкала подруга. Я только рот открыла — никогда не видела ее такой.

Эльфы сначала слегка оторопели, но потом с впитанной с молоком матери учтивостью и вежливостью облобызали протянутую девичью конечность и представились, проникновенно посмотрев в смарагдовые Тамаркины глаза:

— Литириэль. Седимиль. Ажинтис. Риниэтиль. Гиарис. Нармитиль. Эльвариск.

Я решила не гонять бедных парней по второму кругу и со своего места представилась:

— А я Варвара, можно просто Варя.

— Очень приятно, — покивали кавалеры и опять-таки представились, уже мне. Я тоже покивала, но пусть и прослушала имена два раза, все равно ни черта не запомнила, в голове они невежливо смешались в одну кучу «элей» и «тилей». Сами эльфы, хоть и были меж собой похожи, как братья — высокий рост, стройные, гибкие, но мужественные фигуры, длинные волосы, острые уши и смазливые физиономии, все же отличались друг от друга. Чертами лица, цветом глаз, цветом волос. Правда, про реальный возраст эльфов ничего определенного сказать было нельзя, но выглядели они молодо, ненамного старше нас. Одеты были в дорожные, но элегантные облегающие штаны, заправленные в них широкие рубашки на пуговицах, у некоторых были походные жилеты с карманами. Кстати, сам Адамант теперь тоже был одет в подобное, а не ремесленное одеяние, как в первую нашу встречу.