Вернись в завтра - Эльмира Нетесова

— Имелся. И дочка есть. Только живет у бабки. Не хочет со мной в одном доме жить. Она отца любит.

— Почему не у него, а к бабке прилепилась?

— У него другая семья. Там и свои дети. Нет, он неплохой. Не стоит грязью поливать вслед. Что поделаешь, коль полюбил другую. Он сам про нее мне сказал. Не стал втихаря к ней бегать. Признался, что другую полюбил. Я не стала его держать, отговаривать. Так вот он и ушел. Мы не ругались. Но я запретила ему приходить и предупредила, что возврата не допущу. Он тогда рассмеялся, а через пять лет запросился обратно. Я не разрешила, а дочь обиделась. Она общалась с отцом. Я и не знала. По-моему, они теперь живут втроем. Я точно не знаю. Хоть они и родные люди, но нас давно ничего не связывает. Мы не сумели простить друг друга, потому что никогда не понимали, а может, и не любили. Моя дочь копия своего отца. И внешне, и по сути капля от капли… Она даже не звонит. Уже три года никакого общенья. Я забыла их голоса. Все они меня предали. Я для них давно умерла. Как сказала мне дочь:

— Не умеющий прощать не имеет сердца, а без него человек мертв. Вот и живу покойницей среди живых. Только почему ночами болит то, чего нет? И ночь кажется провальной могилой, вечностью и наказанием, какое терплю сама не зная за что?..

— А ты сыщи себе другого. Ведь вокруг живут люди. Ни все плохие. Ты присмотрись! — придвинулся к Степановне Михайлович.

— К кому приглядеться? Уж ни к тебе ли? Так ты свою будешь помнить, а я свое не забуду. Какая от того радость получится, двойное горе.

— Эх, люди, об чем тогда мне сказывать? Ведь вот всю судьбину баба сгадила. Тебе, Андрей, ведомо. Я ж не сетую. Беру от жизни все, што с ее стола падает. Ништо не отбрасываю. Всякому дню радуюсь, потому как живут со мной о бок внучка с правнуком. Им я нужон. А и у тебя, Андрюха, сын имеется. Глядишь, тоже порадуешься внукам. Главное, чтоб жили наши дети, жили б рядом, в одном городе, а не в памяти. Ради них на што не согласишься, коль в душах наших живут светом. И дочка твоя еще опомнится и придет. Ты сама раскрой свое сердце, не дыши серед люду сугробом. Давай дружиться не токмо нынче, а и даль. Ить люди мы. Стань розой, а не крапивой серед своих соседей. И потянешь, как уйдут твои тяготы, отступит ночь и ты снова воротишься в женщины, — погладил руку Степановны осмелевший Петрович.

— А у меня через неделю день рожденья будет, — тихо вспомнила Степановна и, грустно усмехнувшись, добавила:

— Пятьдесят лет исполнится. Никто кроме Розы не поздравит и не вспомнит. Да и она, если в Израиль не умотается. А то снова одна буду куковать в своих стенах.

— Ну мы придем, если дозволишь! Проздравим по- соседски, — предложил Василий Петрович.

— Если вспомните, буду рада, — улыбнулась в ответ.

…Всю неделю Петрович с Михайловичем и Федей работали на баньке у отставного генерала. Михалыч с Федей поставили новую печь, а Петрович перебрал полы, сделал полки, лавки, даже столик в предбаннике сообразил, подогнал двери, чтоб плотнее закрывались. Мужики сами вынесли мусор, отмыли баньку, опробовали печь и напомнили хозяину о расчете. Тот не торопился отдавать деньги, тянул. Баня будто перестала его интересовать.

— Послушай, хозяин, когда с нами рассчитаешься? Чего резину тянешь, нам домой пора. Работа сделана, иди проверь. И простимся…

— А я не держу! Спасибо вам, идите!

— Слушай, ты что в самом деле мозги поморозил? Как это так: спасибо и идите? Мы тебе не холуи! Плати, как договорились. Не то добра не будет. Не валяй с себя придурка. Мы тоже не пальцем деланы.

Не заплатишь, через пять минут от твоей бани и фундамента не останется! Слышь ты, ежик в мундире? Только красные ленты на твоих портках останутся! — завелся Андрей с полуоборота.

— Мужики, ну нет у меня сейчас денег. Через неделю получу пенсию, тогда и заплачу!

— А где мы тебя через неделю сыщем? Ты чем думал, когда нас звал? — повысил голос Андрей.

— Чего с ним спориться нонче? Айда в баню. Я лавки и скамейки разнесу в щепки, ты печку развали. Коль так, пусть и этот ничем не попользуется! — повернулся Петрович спиной к генералу.

— Ребята, не смейте! Не имеете права! — заорал хозяин, но все трое уже вошли в баню, достали из сумок молотки и топоры.

— Мужики, подождите! — ворвался хозяин и, загородив собою печку, просил:

— Я в долг возьму. Подождите до завтра!

— Э-э, нет! Не сговоримся на твои завтраки! Всю неделю тут вламывали, а ты, говноед, стакана чаю нам не дал. Хто после того будешь? Жлоб и крохобор! — занес топор над полкой Петрович, размахнулся и тут же увидел перед собой бледное лицо генерала.

— Не дам! — крикнул задыхаясь.

— Придержи отморозка, Федя! Нехай и ему горько сделается, — сказал Петрович.

— Подождите, люди! Сейчас сыну позвоню! Он даст, привезет. Это недолго! — достал сотовый телефон и, отвернувшись спиной к мужикам, заговорил:

— Выручай! Мне за баню расплатиться нужно. Ну, как за что? Отремонтировали ее. Да и печку поставили, полки, лавки сделали. Короче, на полной готовности. Да я не подготовился. А мужики грозят все сломать, если сегодня не заплачу. Понял? Что? Не можешь приехать? Почему? Занят? Да ты не беспокойся, я с пенсии тебе верну! Мне сегодня, сейчас нужно, мастера ждать не хотят. Разнесут вдребезги все что сделали. А что я могу? Привези, прошу тебя! Завтра у кого-нибудь перехвачу и верну тебе. Приедешь? Только не подведи, слышь, я жду, — повернулся к мужикам:

— Сын привезет. Подождите немного! Обещал скоро приехать, — позвал всех в дом. Генерал явно беспокоился, поминутно выглядывал в окно. И в это время к нему заглянул сосед:

— Как перхаешь, Гришка? В один конец кашляешь иль сразу в оба? Чего совсем тверезый? Выпить не на что? Ты погоди, я свойской принесу, угощу своим первачом! Баба вчера нагнала! Ох и ядреный получился, мать его за ногу! Ночью так наклевался, баба за ухи оторвать не могла от трубки.

— Ты подожди, мне всего с людьми рассчитаться надо. Сын вот-вот обещал привезти…

— Генка что ли? За зря ждешь, не приедет. А сколько надо?

Услышав сумму, сосед задумался, стих, забыл об обещанном угощеньи и пошел к себе домой молча, не оглядываясь, ничего не пообещав.

Мужики терпеливо ждали. Прошел час, другой, генерал много раз звонил сыну, но тот отключил телефон и не объявлялся.

— Послушай, хозяин, сколько ждать еще? — терял терпенье Михалыч.

Генерал стоял у окна, вцепился в подоконник. Он давно все понял, но никак не мог найти выход из ситуации.

Из оцепененья его вывел скрип двери:

— Гришка, возьми вот! Воротишь с пенсии. Не то твой обормот, как и мои выродки, брать умеют, а вот дать — ни в жисть. Такие дети, как грехи наши. Рожали, думали с них помощники состоятся, а получилось одно говно! Хочь твой, иль мои, все едино! — сунул генералу деньги в руки, тот, не пересчитывая, отдал их Михалычу, краснея от стыда.

— Простите, ребята! Неувязка получилась. Год со дня смерти жены исполнился. Все что было ушло на памятник и поминки. Вот и остался голым. А помочь некому. Сами видели. Но ничего, я выстою! Мне не впервой! — успокаивал человек себя. Теперь он мог спокойно вздохнуть и не бояться за свою баню.

А Петрович с Михалычем вспомнили о дне рождения Степановны. Купили ей цветы, конфеты, духи и, решив вскоре собраться у Степановны, поспешили привести себя в порядок. Все же предстоял вечер в обществе женщины.

— Дарья! Иди сюда скорей! Тут кавалеры пришли к нам! — открыла двери Роза и, оглянувшись, поторопила Степановну:

— Ну чего там медлишь? Скорей сюда, покуда хахальки не разбежались! Держи их, родимых! Глянь, как зарделись козлики! Уже на все места облысели, а краснеют, как нецелованые! Проходите, зайчики! Чего в дверях мнетесь? Не бойтесь, мы, когда трезвые — не кусаемся! — взяла Михалыча за локоть, подморгнула Петровичу и повела обоих в зал, в самую большую и нарядную комнату. Там уже все было готово. Накрытый стол освещали свечи, поблескивали фужеры, графины, рюмки. А вот из боковой двери, из самой спальни вышла женщина в темно-вишневом, бархатном платье, длинном и строгом, она казалась неземною. Густые, черные волосы аккуратно собраны в замысловатую прическу, украшенную цветком.

— Неужель Степановна? — не поверил глазам Петрович, приподнявшись в кресле.