Проводник - Вячеслав Варин

— Удираешь, трусливый орденский ублюдок?! — прозвучал тем временем рев из тумана.

Вода там зашумела — Вурдалак решил пуститься в погоню.

Я вспомнил о грузовике.

Высунувшись из-за угла, я выпустил в направлении шума очередь и спрятался. В качестве ответа в стену церкви ударила секция металлической могильной ограды.

Развернувшись, я кинулся к черному входу. Обогнув грузовик, отбежал на приличное расстояние и залег.

Хлюпанье воды стихло — Вурдалак ступил на землю.

— Я иду по твоему следу! — издевательски прорычал он. — Что тебе больше по душе, лобо- или трахеотомия?

Он вызывал огонь, чтобы найти меня, зная, что даже если я в него попаду — он тут же исцелится.

— Ну-ну, сосунок, готовься! Осталось совсем недолго! — он издал не то хохот, не то лай. — Я иду к тебе!

Туман он сгустил настолько, что все расплывалось уже на расстоянии трех метров. Я выждал несколько мгновений и повел длинной очередью туда, где должен был стоять грузовик.

Канистры с бензином отозвались взрывом, осветившим окрестности оранжевой вспышкой.

Полностью охваченный пламенем, Вурдалак побежал обратно в воду. Я кинулся ему наперерез, настиг и отбросил навзничь ударом приклада в голову.

Он перевернулся на живот, чтобы вскочить. Я дал ему приподняться и изо всех сил пнул в живот. Он отлетел назад — туда, где пылала земля.

* * *

Он вопил и бился, как обожженное насекомое.

Стараясь выбраться из пекла, он то карабкался, царапая пальцами пылающую грязь, то совершал замысловатые увертки и резкие кувырки. Едва ли не акробатические кульбиты…

Трижды он приближался к границе огня, но всякий раз я отталкивал его короткими очередями обратно. Прошитый пулями, корчащийся в пламени, которое давно спалило бы любого человека, — он пытался бороться. Его трясло, и плоть слоями нарастала на нем, чтобы тут же сгореть. Адские мучения не давали ему никакой возможности сосредоточиться на телекинетических действиях.

И Вурдалак понял: на этот раз ему конец. Он вперил в меня взгляд, полный запредельной ненависти.

Это была его единственная, бессильная союзница — а на моей стороне находились огонь и боль. Когда я нанес ментальный удар, защита Вурдалака разлетелась вдребезги. Я смотрел в его глаза, и передо мной мелькали его воспоминания.

…Сын фригийского пастуха, он родился в горах и в десять лет сорвался с высокой кручи. Жизнь еще теплилась в исковерканном теле, когда родичи принесли его в селение.

Ночью он встал на ноги. Словно по волшебству, кости его срослись, раны и ссадины затянулись, не оставив и следа. Но соседи с тех пор его сторонились.

Через год разбойники сожгли селение и перебили всех жителей. В его собственной спине торчала стрела. Умирая, он заполз в пещеру — и там исцелился.

Так он понял, что имеет таинственный врожденный дар. В темноте он был способен исцелиться от чего угодно.

Последовали годы странствий. Он был рабом в бродячем балагане, где его протыкали копьями и предавали различным пыткам, демонстрируя толпе урода, у которого исчезают любые раны и увечья — стоит его закрыть в темном сундуке. Он вырос на боли и жестокости. Ночами, когда его раны зарастали, он грезил чудовищными истязаниями, которым он подвергнет своих мучителей.

Эти мечты были для Вурдалака слаще всего.

И однажды, на стоянке в безлюдной местности, он решил, что пора. Подсыпав хозяину в вино снотворного зелья, он погрузил тело на вьючную лошадь и бежал.

В первый раз его треугольное лицо с дьявольской ухмылкой склонилось над жертвой… Несколько часов он терзал хозяина, пока тот не умер. Частично содержатель балагана сумел вернуть долг.

Затем Александр Великий пошел войной на Восток, и я увидел глазами Вурдалака Гавгамелы. Македонский гоплит пронзил его там копьем… Ночью он исцелился и вылез из-под груды окровавленных, раздувшихся на жаре персидских пехотинцев.

После этого на него вышел Культ. Обычаи и ритуалы, нравы и идеи культистов пришлись Вурдалаку по вкусу. Он уже обладал уникальным даром, но его наделили еще и телекинезом. И сделали Карателем. Он никогда не перемещался при солнечном свете, сводившем его регенерацию к нормальной человеческой…

Его дела были успешными. За заслуги ему дали еще и дар провидения.

Я сделал усилие, чтобы приблизиться к нашим дням, и попал в эпоху Реформации.

Отряд Паладинов настиг его ночью в лесу. В бою были перебиты все его Каратели, а самого Вурдалака двуручный меч перерубил пополам, по пояс. Паладины уехали, думая, что дело сделано. Но он уполз на руках в чащу и скрылся в волчьем логове. Завидев Вурдалака и его еще не сформировавшуюся нижнюю половину, матерый волк-одиночка заскулил и убежал, поджав хвост…

В отличие от хищника, его совсем не испугалась сердобольная католичка, к лесному домику которой он вышел утром. Жила она с дочерью, ожидая, когда муж вернется с войны против гугенотов. Вурдалак явился к ее крыльцу измазанным грязью, полуголым, прикрытым лохмотьями только сверху.

Он рассказал хозяйке жалостливую историю про злодеев протестантов, обобравших его до нитки и едва не лишивших жизни, и она радушно приняла «брата-католика»… Пользуясь этим, весь день он ел — поскольку он отрастил полтела, ему требовалось много питательных веществ, — а затем решил проверить на хозяйке и ее дочери, как его организм восстановился. Нижняя половина функционировала отлично, проработав ночь напролет. Задушив их поутру, Вурдалак разжился деньгами, переоделся в одежду мужа и поджег дом.

Этот «подвиг» был не единичен. Неисчислимое их множество пронеслось передо мной в ходе сканирования за какие-то секунды…

Вурдалак был палачом, пережившим десятки смертей и испытавшим на своей собственной шкуре многое из того, чему подвергал свои жертвы. Но разрабатывал он свои пытки не только на базе личного опыта. Служа Карателем, он посетил самые отдаленные уголки мира, и в ходе этих путешествий постиг самые отвратительные плоды темных культур — от изуверских ухищрений палачей древней Маньчжурии до кровавого, поставленного на конвейер мастерства жрецов майя, приносивших в жертву тысячи людей за раз.

Проживший тысячелетия маньяк-патриарх писал трактаты для «избранных ценителей» из Внутреннего Круга Культа и пособия для Внешнего Кольца…

А нынешняя его миссия…

…Я увидел Вурдалака все у того же алтаря, в кольце из тринадцати послушников, тех самых, которых я сжег в машинах. Ритуал подходил к концу.

Держа в руке черпак, Генерал двигался от одного культиста к другому. Каждый из них, раболепно кланяясь, отпивал порцию тошнотворной жижи.

«Нет необязательно «не», — думал он, одобрительно кивая. — Их кормление несет мне бессмертное удовольствие, но область их осмотра — далека от всех вещей».

Я пытался найти толику смысла в этом нагромождении слов, а с телами культистов происходили немыслимые метаморфозы. Конечности их странно изгибались, руки шевелились, подобно щупальцам. Пальцы превращались в кольчатых червей или белесые личинки, чьи пасти жадно раскрывались, истекая слизью. Та культистка, которую я застрелил, рассматривала свою мутировавшую ладонь с благоговением.

Что это было? Галлюцинации? Я недоумевал.

«Да, — усмехался про себя Вурдалак. — Это Авеню Ночи, полное восторженного пения, заставленное оптимистическими пьедесталами памяти. Но что, если одновременно это — просто избиение куска мяса в ящиках? Разве можно пронести эту икону через вечность?»

Какая-то темно-красная поросль, похожая на водоросли или кораллы, тянулась во все стороны от магического начертания, покрывала весь пол. Ее ответвления пульсировали, подобно артериям.

«Костяной хозяин доволен, — мысленно напутствовал последних культистов Вурдалак. — И вы споете им всем паучью колыбельную».

«Причащенные» культисты покидали зал. Это было последнее, что я вытащил из памяти Вурдалака. Его сознание начало меркнуть.

— Ты все равно ничего не понял, — с торжествующей усмешкой прохрипел он.

И затем его глаза лопнули.

На смену попыткам спастись пришли судорожные потуги, и душераздирающие вопли и проклятия сменил нечленораздельный, пресекающийся хрипом звериный вой.

Потом Вурдалак смолк и замер — и следом за тем исчезло и всякое ментальное излучение.

Спустя несколько минут в скрюченном догорающем трупе уже нельзя было кого-то признать. Кружась, белые хлопья пепла улетали в туман. Я наконец отвернулся и пошел прочь от этого огня и этой вони. Надо было забрать плащ, лежащий на паперти.

Вернувшись, я открыл незапертую дверь пикапа, без сил опустился на сиденье и прошептал:

— С ума можно сойти.