Беспризорные. Бродячее детство в Советской России (1917–1935) - Лучано Мекаччи

он, оборвышей.

Была тут видавшая виды детвора в одном нательном, почерневшем от грязи белье, с привязанными тряпками до колен, босиком, но с остатками пальто на голом теле, в мешках вместо верхнего платья и галошами «великан» на ногах. Некоторые сами пришли, иные милицией привезены и ждали в приемной определения в детские дома.

Чайник был всех их старше, а поэтому и держался в приемной независимо.

— Чайник, дай по-ку-рить.

— Чайник, оставь бычка!

— Отстаньте...

— Да-ай, да-ай...

Чайник был не в духе. Волновала предстоящая встреча в приемной, где его знали, знали как одаренного, но опустившегося мальчугана. 

Его узнали и как старого знакомого повели в кабинет заведующего.

— А... явился... Ну, здравствуй, добро пожаловать. Мы тебя ждали. Не забыл нас? Где ж твое честное слово? Ты свое обещание дал при свидетелях. Или забыл? 

И град упреков чуткой пожилой женщины, говорящей с ним, как равная с равным, был для него болью довольно-таки чувствительной. 

— Я не мог так жить, — весь краснея, защищался Чайник.

— Почему ты не пришел ко мне? Ну, расскажи, где был...

Чайник серьезно, здраво, точно взрослый, рассказывал о своем житье-бытье.

— А надолго ты к нам? — не глядя на него, спросила заведующая.

— Навсегда. 

— Почему?

Чайник слегка призадумался.

— Почему?.. Раньше мы были без друзей, а теперь знаем, что Ленин о нас писал. И у вас на стене висит — и Чайник прочел вслух строку: «Записывайтесь в друзья детей».

— Есть друзья, лучше будет жить. Потому и пришел навсегда. Навсегда...24

В истории Чайника прослеживаются суровые реалии беспризорной жизни: уход матери, скитания по поездам, воровство, душное подземелье в качестве жилища, детский дом и бегство оттуда. Но у этой истории счастливый конец. Чайник останется «навсегда» в детском доме, чтобы расти вместе с товарищами и стать честным и сознательным советским гражданином. О светлом будущем можно судить по упоминанию Ленина и его заботе о беспризорных. Структура статьи в «Правде» следует принципу гегелевской диалектики, переосмысленной в марксистско-ленинском ключе: первый этап — страдание; второй этап — отрицание и восстание; третий этап — освобождение, ознаменованное заботой Ленина и советских учреждений. Начинается своего рода идеализация беспризорных, выбирающих правильный путь, по которому ведут их — не только метафорически — добровольцы из Наркомпроса или милиции. Макаренко тоже отмечал, что их романтизация возникает во вто-рой половине 1920-х годов:

Почему-то в нашей литературе и среди нашей интеллигенции представление о беспризорном сложилось в образе некоего байроновского героя. Беспризорный — это прежде всего якобы философ, и притом очень остроумный, анархист и разрушитель, блатняк и противник решительно всех этических систем25.

Макаренко, несомненно, уловил этот дух в литературе, стремившейся облагородить бедных дьяволят. Он опасался, что беспризорность останется темой для рассказов и романов и не будет восприниматься как проблема социальная, для устранения которой необходима систематическая и действенная работа Советского государства. В «Педагогической поэме» рассказ о жизненном пути беспризорных диалектичен: воспевается торжество коллективного труда, хоть и случаются неудачи и приходится бросать упрямцев — всякое бывает в судьбе человека... В очереди

Налеты беспризорных особенно участились в годы НЭПа, когда в стране вновь стали циркулировать деньги, появились продукты питания и различные товары. Для борьбы с беспризорностью советское правительство принимало меры, которые со второй половины 1920-х годов становились все более жесткими, но с их помощью беспризорность удалось ограничить, не искоренить. В начале 1930-х годов беспризорные никуда не делись, хотя, конечно, их стало меньше, чем десять лет назад. О брошенных детях больше не говорилось (книги о беспризорных перестали выходить, а ежемесячный журнал «Друг детей», публиковавший исследования и интервью на эту тему, был закрыт в 1933 году), поскольку новые постановления советского правительства не способствовали обсуждению социальных проблем, очерняющих образ Советского Союза. Однако в те годы по стране прокатилась новая волна беспризорности, причиной которой стали последствия принудительной коллективизации, начатой в 1929 году, голод 1932 и 1933 годов, а также период Большого террора: снова десятки тысяч детей осиротели, стали бродяжничать или были отправлены в детские дома и исправительно-трудовые лагеря. Чтобы понять драматизм тех лет, стоит обратиться к страницам книги «предателя» Коли Воинова:

Зима 1932/33 года была страшной. Не только мы, беспризорные, но и все население городов и сел голодало. В самом разгаре шла коллективизация. Крестьян насильно загоняли в колхозы и отнимали у них все: скот, зерно, рабочий инвентарь. Запасы продовольствия в городах кончались; не было ни мяса, ни молока, ни хлеба, ни картошки. Голодные люди стояли день и ночь в длинных очередях перед хлебными лавками. Хлеб пекли из овсяной муки и картошки, он был похож на вязкую глину…

Зимой 1932/33 года наша «работа» стала еще трудней и опасней, нам пришлось проявлять больше изобретательности, чем раньше. Я купил охотничий нож и всегда носил его с собой, привязав ремешком к запястью. В те времена украсть кусок хлеба могло стоить жизни, и редко кто из нас шел на это безоружным. Когда-то людные рынки теперь опустели. На прилавках лежала свекла, иногда буханка хлеба из муки и опилок. Оголодавшие, мы были готовы на все. За нами охотились, как за бешеными собаками; рыская по городу, мы и в самом деле походили на бешеных собак. Разве кто-то пожалеет нас, если мы крадем последний кусок хлеба у голодающих? Только наша сплоченность как стаи волков нас выручала. Вся наша жизнь крутилась вокруг одной задачи: достать корку хлеба, чтобы не умереть с голоду.

Тысячи беспризорных бродили по дорогам, собирались на железнодорожных вокзалах, умирали на обочинах. Деревенские дети, попавшие в приют, радовались миске водянистого супа и куску кислого хлеба, ведь дома им приходилось есть траву и коренья. Со всех концов России беспризорные стремились на юг, надеясь найти пропитание в этом некогда хлебородном краю. За последние два года ряды беспризорных пополнили главным образом дети крестьян, которые были арестованы и депортированы или умерли от голода в результате принудительной коллективизации. Нас, беспризорных, трудно чем-либо удивить, однако мы были потрясены рассказами детей об ужасах, постигших деревню. Многие из тех, кто пришел оттуда, не успели привыкнуть к лишениям беспризорной жизни и не имели достаточно сил, чтобы перенести тяготы тех страшных лет. Они умирали тысячами26.

Затем началась эпоха Большого террора: люди внезапно исчезали и что-либо узнать о них было практически невозможно. Близкие делали все, чтобы разыскать их в тюрьме или хотя бы узнать, что они в лагере, живы. Анна Ахматова описала в поэме «Реквием» горе близких, стоящих в тюремной очереди, «в