Прощай, Сколопендра! - Надежда Викторовна Петраковская

юристы.»

Я задумался…

— Но ты же еще не умираешь? Поправишься — и сам с ней танцуй!

«Не могу, человек…Я — должен вернуться. Как только получу Сократку… Но я обещаю не пропадать, сообщать новости. Записывай адрес, Царь Данька!»

И я, как дурак, взял ручку.

«Значит — запомни: первая фраза — это просто «скейт-лозунг», с которым я бреду по жизни… Традиция Длинноусых Кавалеров (ну — как у вас рыцарские девизы в старину, понял?). А дальше — все проще пойманной мошки.

И вот что я записал:

138 — й: Всегда — Чемпион!..

Планетарная туманность «БАБОЧКА»

Галактика «Мотылек»

Пятый спутник чудесной планеты

Где Старая Верба грустит

над ручьем

Бабушке (для шалуна Тэтти)

— Ты что — серьезно? — Спросил я, вчитываясь в эту абракадабру.

«Можешь вставить в рамочку…» — Скромно посоветовал он. «Чтоб всегда на виду…Память — она…она такая вкусная! Помню: послал я запрос своему другу Чоко…»

Тут я — поплыл. Они там — совсем свихнулись: еще и отправляют сообщения по таким адресам!..

Интересно, как выглядят их почтовые служащие… Сороконожки какие-то или — эти, аэромобильные пчелы?

Но Гошка уже погрузился в воспоминания:

«И Чоко и я — были претендентами на великий пост Главного Воспитателя; Чоко боялся участвовать в кастинге…да, очень боялся. Тогда я решил поддержать его: отправил сообщение высшей категории: ауро-депешу. Это — крик души, а не порча бумаги или сотрясание эфира. Вы, человеки, еще не открыли этот самый простой вид связи. А я — просто прикоснулся к его нервному узлу. И — бросил призыв его измученной сердечной связке: мы вместе станем бороться за Верховный приз — и, в любом случае! он останется моим лучшим другом… Он — и остался. В памяти (в самой вкусной ее части, где — радость поражений и горе триумфа…).

— Это — на десерт?

Он даже не обиделся: так был увлечен этой историей с неким Чоко.

«Стать Главным (или — Верховным) Воспитателем — большая честь, — играла теплым светом моя аура-депеша. — Пройти испытание — только начало карьеры…Для чего на заветной «сократке» и прикрепляют…»

Тут я не выдержал:

— Что ты гонишь, Тэтти-Гон! Этот твой чувак прилетел на кастинг — и не знал, зачем?.. Что ты ему долбил про карьеру…Воспитатель из тебя — как из меня балерина!.. Какой из тебя «воспитун»? Бабник, задира — еще и сестру мою хотел продать…

«Межвидовая неувязка…Не знаю, как у вас, а у нас — воспитывают те, которых воспитали раньше. Меня выбирал весь клан Длинноусых Кавалеров. Осталось получить Регалии!»

— А без шляпы — никак?

«Это — знак подчинения. Там кто? Сорванцы после четвертой линьки: полу-имаго, что ты хочешь! Все делают наперекор; не почитают общих родителей; не слушают личных наставников, обзывают их; еще не научились толком летать — а уже все мечтают выйти из власти взрослых…

Меня это, скажем так — несколько смутило.

— А может — лучше предоставить им свободу: этим твоим юным кузнечикам?

«Нет!» — Почти завопил он — и крылья его затрещали с удвоенной скоростью: я едва успел разобрать: «Запомни, царь Данька!. Если кузнечиками не заниматься — из них вырастает саранча!»

— А это разве — не другой вид?

«Наши дальние и ненавистные родичи…Тоже — из отряда прямокрылых, между прочим…Я как-то сам предложил заняться их перевоспитанием…Выделили мне колонистов. И что? И ничего. Все — погибли. Потому что — не слушали добрых светов.»

— Парадокс. Вы — одинокие охотники за живым ночным кормом; а у них — стая веганов.

«А ты никогда не слышал, человек: как встает на крыло голодная стая?.. Этот гул — пострашнее землетрясения! Когда эта орда движется — ты никого в ней не различишь: ни самок, ни самцов…Есть только ПОЖИРАТЕЛИ ПРОСТРАНСТВА. Сколько кузнечиков втягивает в себя это летающее гигантское брюхо…Это — потерянная молодежь! Нет…Воспитатель (даже — простой) — это серьезный титул. Вот скажи: ты кем хотел стать в детстве?»

— Сначала — Суперменом. Потом — Бэтменом. Еще — Аватаром…

«Почему?»

— Мир спасать дураку захотелось.

«В одиночку?»

— А как — иначе?

Он ответил гордо:

«Мир спасают те, кто учит жить в мире. Всем свое крыло не подставишь…Научить правильно летать — более трудная задача. Но я готов взять ее на себя.»

— У тебя такой тон — будто ты грехи замаливаешь!

И ничего он не ответил: устал, должно быть.

Конец пятницы — это всегда томительное надвечерье. А еще — ВЕЛИКОЕ ПЕРЕМИРИЕ. В этот день наша свобода будто провисает в воздухе (как провода в ненастье). Вот отсюда — и все признаки классического совместного застолья: «попробуйте наши любимые ватрушки; детские новости о всякой ерунде; наше — «загадочное перемигивание» (оно их тешит) — и явление призов в студию: вроде вчерашней пары «поросят», купленных Машкой в магазине приколов: один поросенок (когда его нажимаешь) — орет девчачьим голосом: «Вы — сударь, хам! Ха-ха-хам!», а другой (поросенок — мальчик) отвечает: «А вы, барышня, сама хамка! Ха-ха-хамка!..»

И предки при этом — еще и понимающе переглянутся: «Дети еще. Что с них взять?..»

А в остальном большая пятница (есть еще и внеурочные вызовы) — это всегда ЭКЗАМЕН. На половую и прочую зрелость.

Они нас проверяют: (это они так думают).

А мы сидим у нашего сувенирного самоварчика — и всячески помогаем им так думать. Простая дружная семья: дети — здоровы; в доме — порядок; Филимон — ухмыляется…

…Все. Пятницу отработали. Мне безумно хочется к морю: к бесконечно добрым старушкам на Дувановской; милым говорливым детям, нечаянно пересекающим дрогу; всем этим чудесным людям, приехавшим позагорать и, может быть, наладить личную жизнь… Сейчас главное — не мешать им (поближе прижиматься к бордюру).

Мои конвоиры следуют солдатским шагом. Раз-два, левой-правой… Веселей, ребята!

…А вот и две знакомые собаки. Значит, скоро выход Графини О.

А вот и Графиня О. В своем деревенском сарафане (скрывающем варикоз: следствие волонтерских тягот). Стул заказчика еще пуст… Я приталкиваюсь рядом: делаю вдохновенное лицо: она пишет мой портрет (так это выглядит со стороны). Леха мне слегка завидует, но Леху брать в модели художница не желает. «Морда у него рабоче-крестьянская», — говорит она сама. — «А у тебя, Данька, — презрительный байроновский прищур…». Ей виднее, но публика клюет. В чем тут загадка?

И я разворачиваю лицо на три четверти. Пусть смотрят. Потом она засовывает этот вечный набросок куда-то в папку. Я его — видел. Я — меняюсь.

Вот закончится этот сезон и я, наконец-то, выпрошу этот эскиз.

И уничтожу его. Потому, что