Марусина любовь - Вера Колочкова

– Виктор Николаевич! Что с вами? – заполошно подскочила из кресла Маруся и застыла как вкопанная на секунду. Потом, опомнившись, бросилась было к двери, чтоб позвать на помощь, но была остановлена его слабым окриком в спину:

– Постой, Маруся! Постой… Не беги никуда, не надо. Это пройдет. Это сейчас пройдет, я знаю… Настоящий приступ не так начинается… Сядь, Маруся, прошу тебя…

Послушно развернувшись, она сделала три вкрадчивых шага в его сторону, внимательно и осторожно к нему приглядываясь. Он уже улыбался ей навстречу, с трудом растягивая бледные губы. Лицо его, однако, оставалось все еще серым, но глаза смотрели с прежней грустной смешинкой. Махнув досадливо рукой – оставь, мол, – он указал ей на кресло. Она села, сглотнув в себя испуганное напряжение, снова оглянулась на дверь.

– Не бойся, Маруся. Честное слово, отпустило. Послушай лучше, что я хочу тебе сказать… Только ты не удивляйся моей просьбе, ладно? И не обижайся. Дай слово, что не обидишься!

– Даю, Виктор Николаевич, – с пионерской торжественной готовностью произнесла Маруся, глядя ему в глаза. – Даю вам слово, что не обижусь, чего бы вы мне сейчас ни сказали.

– Спасибо. Спасибо тебе, славная девочка. Но и впрямь – так уж получилось, что мне некого больше об этом попросить… Хотя просить об этом тебя – это верх всякой бестактности, конечно…

– Я слушаю вас, Виктор Николаевич. Говорите! Не волнуйтесь, пожалуйста, я все сделаю! О чем вы хотели меня попросить?

– Найди, пожалуйста, Наташу… Да, да, ту самую Наташу, первую жену Никиты. Я и сам бы ее нашел, конечно, но не могу. Мне очень, очень надо… Мне просто необходимо ее еще раз увидеть! Что ж ты не спрашиваешь – зачем?

– Ну, разве об этом спрашивают? – грустно улыбнувшись, пожала плечами Маруся. – Раз просите, значит, и в самом деле надо.

– Ты умница, Марусь. Я так и предполагал, что ты очень большая умница. Конечно, то, что я сейчас скажу, прозвучит для тебя несколько странно, но… Я очень ее люблю, эту девушку… Тебя не шокирует такое признание?

– Ну… Как вам сказать… – неловко отвела она глаза в сторону. – Не буду же я вас тут судить, в самом деле…

– Нет, ты не подумай ничего такого… плохого! Нет, не то, не то… Как бы это выразиться, чтоб ты поняла меня правильно… Это была моя, моя собственная любовь, и все! Сама Наташа как Никитина жена к ней не имела никакого отношения! Она и не знала ничего. Ну, может, догадывалась… Она была для меня как… Как образ любви, что ли… Ну, или как живое ее воплощение… Я не знаю, как сказать. Не смогу объяснить. Я ж не поэт, я всего лишь старательный стоматолог-администратор, преданный муж, хороший отец… – Он усмехнулся будто вовнутрь себя, потом поднял на Марусю загоревшиеся живым голубым огнем глаза, продолжил торопливо: – Ты знаешь, со мной впервые в жизни такое произошло! Помню, зайдет она в комнату – и я дышать начинаю по-другому, смотреть вокруг начинаю по-другому, даже жить начинаю по-другому! Сердце будто в музыке нежной бьется, заходится от счастья, как у мальчишки. Мне и не надо было больше ничего, кроме ее присутствия в доме… Вот старый дурак, да?

– Нет, почему же…

– Ты пойми, у меня и мысли ни одной грешной в голове ни разу даже не прорезалось! Ни напрямую, ни исподволь. Одна только нежная чистота в душе была. Просто я жил, дышал…

– Ну, видно, слишком уж вы громко дышали, раз Ксения Львовна сразу все поняла, – тихо проворчала Маруся, прервав поток его откровений. – Такие перемены в близком человеке, наверное, сразу в глаза бросаются?

– Да, ты права… Ксения вообще очень чутка на такие вещи, как лисица-охотница. Она физически не может переносить чужой свободы, даже если это таких безобидных на первый взгляд чувств касается…

– Так она же ваша жена, Виктор Николаевич! Как это – безобидных? Вы что? Конечно, ей обидно было! Она же, наверное, любит вас!

– Да что ты, девочка… Ксения – любит? Нет, что ты… Это не любовь, это просто форма такая слепой безоглядной алчности… Мои близкие – моя собственность, и все тут. Может, это жестоко по отношению к моей жене звучит, но тем не менее это так. Сейчас я могу об этом говорить! В конце концов, имею право хотя бы сейчас… И ты это тоже должна понимать, кстати. Ты не подумай, что я тебя предостерегаю. Нет… Ты девочка самобытная, чистый шукшинский персонаж! Твоя природа во всех этих наших семейных закорючках сама по себе разберется. Жаль только, что Ксения втянула тебя во всю эту историю, и я не нашел в себе сил, чтоб помешать…

– Все-таки зря вы о ней так, Виктор Николаевич… Она же ваша жена… – осуждающе покачала головой Маруся. – Даже слышать мне такое неприятно…

– Да какая там жена, Марусь! – махнул он вяло ладонью в ее сторону. – Мы давно уже просто партнеры по бизнесу. Вернее, и не партнеры даже. Разве всадника и лошадь можно назвать партнерами? Конечно, вместе они, может, и составляют единый летящий организм, на который чужой глаз любуется, но от этого ничего ж не меняется! Лошадь остается лошадью, а всадник – всадником, натягивающим поводок изо всей силы. Да еще и плетью охаживающим, пока бедная взмыленная коняга не свалится в придорожную пыль… Так скакать можно очень долго, Маруся. Всю жизнь. Пока однажды не придет свое откровение. Нельзя коняге запах свободы чуять, наверное. Потому что узда для нее хуже смерти становится. Просто сил нет. И жить не хочется.

– А эта Наташа, выходит, была вроде того… Как вы сами сказали – запахом свободы была? Да? То есть Ксения Львовна вся такая приземленная да материальная, а Наташа, выходит, другая была? Не от мира сего? – пытаясь подавить свое ревнивое любопытство, спросила Маруся.

– Ну да. Это ты правильно сказала. Не от мира сего, – задумчиво улыбнулся Виктор Николаевич. – Знаешь, все эти Ксенины штучки от нее будто сами отскакивали. Ни обаяние ее доброе обманчивое, ни нарочитая холодность, ни другие воспитательные хитрые заманухи не имели к ней никакого отношения. Такая она была, Наташа… Вещь в себе… Уж как Ксения ни старалась…

Он замолчал, смотрел на нее так, будто и не видел вовсе. Марусе даже не по себе стало от этого отсутствующего взгляда. И в горле пересохло. Захотелось съежиться, исчезнуть или, наоборот, напомнить о себе как-то. Глотнув из чашки остывший чай, она выпрямилась в кресле, спросила нарочито громко:

– А как я ее найду, Виктор Николаевич? Надо у Никиты спросить, где она живет?

– Нет. У Никиты не надо, – тут же встрепенулся он. – И Ксении, пожалуйста, ничего не говори… Зачем? Я ведь ничего особенного и не хочу, просто посмотреть на нее перед… операцией. Мало ли… Да и попрощаться нужно на всякий случай… Может, уже не увижу никогда…

– Ну не надо так говорить, Виктор Николаевич! Ну что вы… Опять вы… – ноющим голосом проговорила Маруся, сама ощущая в себе эту противную вежливую фальшивость. Вот не умеет она все-таки сказать ничего умного! Только и горазда, что ныть, да охать, да глаза пучить по-деревенски жалостливо.