Прикосновение - Георгий Черчесов

… С Надей Руслан столкнулся в проходной. Ей уже сказали о приезде Урузмага. Она шла с завода, чтоб поговорить с ним. И впервые в ее глазах он увидел испуг. Руслан сделал вид, что не замечает ее встревоженности. Он только сказал, что дядя берет его с собой во Владикавказ. Там жить будут.

Она молча выслушала, подождала, что он еще скажет. Руслан сорвал с дерева листок, поднес к губам, пожевал. Во рту стало горько. Как он мог предложить ей ехать с ним? И как представить себе, что они будут жить вместе? Нет, нет, он не мог так сразу все решить. У него есть родители, родственники, он должен им дать знать, что к чему, выслушать их совет.

Надя стояла лицом к нему, но глаз ее он не видел. Она опустила голову, черные волосы закрыли от него ее лоб, брови, нос… Видны только губы, но что можно поднять по ним?

— Все правильно, — прервала она свои невеселые размышления. — Ты так и жил в надежде на что-то… Как на вокзале в ожидании поезда. Не знал, когда придет твой поезд, но верил, что придет. Жил, ни о чем не беспокоясь, только поглядывая вдаль. Поэтому и учиться тебе было неохота, поэтому так легко сходился и расходился с друзьями… Вот ты и дождался поезда, Руслан. И тебе не до соседей по скамейке в зале ожидания, Хватай чемоданы — и в поезд, Руслан!

— Надя, — сказал он, боясь, что она расплачется.

— За меня волнуешься? Зря! — сказала она весело. — До отца давно дошло. Но он сам по себе, я сама по себе. Ты, наверно, не знаешь, что я ушла из дому. Отец отдавал меня за нелюбимого — вот и ушла. А он отрекся от меня… Но в наше время не пропадают, правда? Найду и я свое счастье.

— Надя, — повторил Руслан, стараясь сдержаться. — Надя!

Но она не дала ему продолжить.

— Молчи, — попросила она и вплотную подошла к Руслану.

Он увидел себя в ее зрачках… Они заглядывали ему в душу. Он не успел отодвинуться, как она прильнула к нему. Люди шли мимо, поглядывая на них, а они стояли обнявшись, и ее слезы капали ему на грудь.

— Ты хочешь поехать со мной? — выдохнул Руслан.

Она оторвала голову от его груди, мутными глазами посмотрела ему в лицо. Руслан ужаснулся, отметив, как подурнело лицо от слез. Надя решительно покачала головой:

— Я не поеду с тобой, Руслан. Я знала, что все это ненадолго. Это только две тропинки сходятся — и то когда к одному аулу бегут. А мы с тобой по-разному жизнь видим, и с годами наши тропинки будут не сближаться, а побегут друг от друга, — каждое произнесенное ею слово вселяло в нее твердость. — Я к тебе потянулась, думая, что и ты, как и я, — один на свете. Казалось мне, что ты страданьем полон. Да ошиблась я. Тебе никто не нужен. Ты идешь к одиночеству, Руслан…

— Откуда у тебя слова такие? — приходя в себя, усмехнулся Руслан.

— Слова от души идут, — улыбнулась она и совсем уже весело заявила: — Но ты меня не забудешь, Руслан. Никогда. Потому как сердца у нас в такт бились…

Он смотрел, как она шагнула в проходную, как замелькала за решетчатым забором ее фигурка. Она шла быстро, удаляясь по аллее в глубь корпусов. Не оглядываясь. И ему пришло в голову — почему-то все, кто уходил от него, уходили, даже не оглянувшись. Будто перечеркивали прошлое и хотели поскорее забыть его и все, что связано с ним. Следя глазами за Надей, Руслан старался запечатлеть последнее, что связывало его с комбинатом, понимая, что больше он не увидит ее, как не увидит и эту проходную, и аллею, и эти корпуса, и Асхара, и Сергея, и Тоню, и все-все, чему он отдал пять лет жизни. Не увидит и Соломона, его смешную походку, его очки со сломанной дужкой, не услышит его тонкий голосок… Больше всего Руслан боялся его снисходительной улыбки, укоризненного покачивания головой… Ему удалось избежать встречи с бригадиром. Будь он мужественнее, Руслан зашел бы в цех, поблагодарил бы его и Мисоста за помощь, за учение, за строгий наставнический глаз…

Но Руслан не посмел. Он трусливо бежал, ибо, как бы он ни объяснял свой уход из коллектива, он понимал, что это было бегство. Пять лет изо дня в день перед его глазами стояли эти деревья, эти тропинки вели его к месту работы, и на свиданья, и в кино… А теперь и они остаются только в воспоминаниях… Боль заполонила Руслана, и он готов был закричать изо всех сил: «Нет! Не надо! Я никуда отсюда!» Но он не закричал. И за Надей не бросился. Он стоял, где оставила его Надя, у деревца, что привольно расположилось у проходной, и смотрел вслед девушке, которая любила его, которой он был нужен и которая не оглянулась.

Мимо шли и шли рабочие. Никто из них не остановился, никто не приветствовал его, никто не смотрел в его сторону. Он уже не был членом этого коллектива и сразу выпал из большой и многоликой семьи, в которой мало кто заметит его отсутствие, и место его сегодня будет занято одним из тех, кто стоял у проходной и долго ждал счастливого случая.

Руслану было не по себе. Ему становилось все больше жаль себя. Но в глубине души росло новое чувство. Оно пересиливало печаль. Словно кто-то кричал ему: останешься здесь — и каждый день будешь видеть только этот раскинувшийся перед тобой комбинат, каждый день будешь делать одно и то же, то, что делал до сих пор. А жизнь разнообразна, интересна…

Желаешь продолжать жить по-прежнему — оставайся тут. Хочешь познать другую, красочную жизнь — уходи отсюда, не торчи у проходной, спеши к дядиной бедарке, которая отвезет тебя в иной, интересный мир… Урузмаг зовет тебя к новому, неизведанному, заманчивому… Ты можешь от этого отказаться? Попробуй же!

Руслан выстоял, не бросился к проходной… Нет, он не мог возвратиться к прежнему. У людей таких силенок не бывает!

…Дорога шла по-над рекой, то отдаляясь от нее, то опять приближаясь к самому берегу. Река вилась змейкой. Отсюда, с дороги, казалось, что она застыла тонкой лентой, ослепительно сверкающей под солнцем. Там, где на ее пути вставали огромные валуны, река натыкалась на них и яростно осыпала брызгами все вокруг.

Камни щедро усыпали широкую долину, которую река вот уже на протяжении многих веков упорно выдалбливала в каменной гряде. Руслан прикидывал: ширина долины достигала ста шагов — не меньше. С трудом верилось, что эта покорная, петляющая речка, чуть ли не ручеек, расшалившись, наглотается вдоволь высоко в горах, когда тает снег, холодной родниковой воды, набухает и заполняет долину во всю ее ширь, с бешенством необузданного коня мчится вниз, снося все на своем пути. Ей тогда становится тесно в долине, она жадно обрушивается на дорогу и неудержимо несется по ней..

И эти валуны, сиротами нелепо торчащие там и сям, которые вода сейчас старательно обходит, оторваны отекал и снесены сюда ею же. Огорошенные бешенством реки, они не выстояли: с глухим ропотом, ворча, стуча по дну каменными боками, снося деревья и кустарники, мчались десятки километров до тех пор, пока река не бросила их в эту долину. Теперь они долгие века покорно ждут, когда вода вновь возьмется за них, и они снова пустятся в путь и, пугая людей, будут путешествовать до тех пор, пока реке не надоест баловаться ими и она не устроит им новое пристанище на многие столетия…

Не так ли и жизнь людей? Отец привез Руслана на стройку, бросил там, и он долгие годы никуда не мог двинуться. Но вот приехал дядя, — и Руслан опять в пути и не знает, когда и куда его доставят и в очередной раз бросят на долгие годы…

— Большой комбинат построил, — сказал Урузмаг, укрывая ноги мешковиной; край ее он бросил на колени племяннику.

Бедарка бежала легко по накатанной дороге, кони, крепкие, сытые, играючи тянули ее за собой.

— Очень большой, — чмокнул губами дядя. — Вся наша кукуруза туда идет.

— Отовсюду привозят кукурузу, — возразил Руслан. — Нашей не хватает и на один месяц. Доставляют из Кабарды, Чечни, даже казаки с Дона нам отправляют.

Урузмаг взмахнул кнутом, но не опустил его на круп коня, и тот, привычный к нраву хозяина, ничуть не убыстрил бег. Урузмаг задумался, но минут через десять вновь возвратился к прерванному разговору:

— Люди пошли на комбинат. И мужчины, и такие, как ты, и даже женщины… Я видел и девушек-осетинок! Как отцы решились их отпустить? Целый день рядом с мужчинами. С незнакомыми! Я понимаю: не все плохо ведут себя, но и одна овца может всю отару испортить.

Он опять надолго умолк. Потом вдруг заявил:

— Тебя и то другим сделала эта жизнь, — он пытливо посмотрел на племянника. — Балованный стал. Я видел, как девушка тебя обнимала. Осетинка?! — укоризненно покачал он головой. — Я такой дочери и до вечера не дал бы дожить!

Руслана он не ругал. За что? Мужчина в ответе, если замужнюю тронет. Тут ему нечего ждать пощады, и жизни его лишат вполне законно… Но вот женщине, ей не может быть прощения! Таких надо тут же карать смертью: кто не заботится о чести фамилии, тот недостоин жизни.

Руслан не возразил. В чьей арбе едешь, тому и подпевай. К тому же он не знал, одного ли дяди Урузмага эта песня. Может быть, это песня всех мужчин, а следовательно, и его, Руслана. В этом он еще не разобрался. Это потом ему станет известно, что мужчина снисходителен к женщине, пока она его не опозорит. Если же она сошлась с кем-то другим, тут не жди прощения.