Гнёт ее заботы - Тим Пауэрс

― Я думал, это было обещание, что больше не будет Потопов.

― Нет ― ты когда-нибудь читал греческую версию потопов? Девкалион и Пирра[136]? Карета подпрыгнула в выбоине на дороге, и часть вина выплеснулась из бокала Байрона на его рубашку, но он, казалось, этого не заметил.

― Конечно. Они единственные уцелели после потопа, и оракул повелел им вновь населить Землю, бросая кости их матери за спину; они догадались, что их матерью была Земля, и они бросали камни за спину, шагая по укрытой илом земле, ― голос Кроуфорда становился все более задумчивым, ― и камни, которые они бросали, начали превращаться в людей.

Мысль о бросаемых камнях напомнила ему о святом Стефане, которого забили камнями до смерти, и внезапно он осознал, что фраза «хлеба святого Стефана» отсылала к камням ― опасным камням.

― Почти так, ― сказал Байрон. ― На самом деле это гораздо более древняя история, которую первобытные историки перемешали затем с собственными преданиями о сравнительно недавно произошедшем потопе. Существа, в которых обратились камни, выглядели как люди ― но это была лишь мимикрия ― на самом деле они были представителями совсем другого рода ― нефелимов. Радуга, о которой я упомянул, указывает на то, что природа солнечного света однажды изменилась, Бог знает, когда это было, и теперь он для них губителен ― в больших дозах он может даже вызвать их кристаллизацию, заморозить их на месте. Они превращаются в своеобразный грязный кварц. Жена Лота была одним из этих существ, и именно это с ней и случилось ― так что столб, в который она превратилась, не был на самом деле соляным.

― Так кристаллы кварца отпугивают их, потому что это… осколки их мертвых друзей?

― Не только поэтому. Изрядно уже захмелевший, Байрон взмахнул рукой в воздухе, подыскивая аналогию. ― Вот скажем, если бы ты был стаканом воды, в котором растворены три дюжины ложек сахара, ты бы ― ну я не знаю ― собирал леденцы?

― Э-э… о! Я понял! Это может вызвать кристаллизацию всего стакана.

― Именно! Не думаю что это биск… э-э, большой риск[137] для них, я слышал, что если только они не истощены, они могут превращаться в кристалл или камень, а потом обратно без какого-либо… с родственной безнаказанностью, но все равно это их отталкивает. Он устало кивнул и указал на чашу Кроуфорда. ― И вино, выпитое из аметистовой чаши ― а аметист тоже кварц ― хоть и крошечный, но все же бесспорно первый шаг к твоему освобождению. Это поможет тебе очиститься от недомоганий, вызываемых этими существами ― так что допивай. Байрон осоловело ему подмигнул. ― Если, конечно, ты на самом деле хочешь освободиться от существа, которое это с тобой сделало.

Кроуфорд поднял было чашу, но затем она нерешительно замерла в воздухе. Он нервно облизнул губы, а его лоб внезапно покрылся холодной испариной ― но мгновением позже он запрокинул чашу, осушил ее в три мощных глотка и протянул за добавкой.

― Ну что ж, начало положено. У тебя есть семья? Братья, сестры?

Кроуфорд помотал головой.

― Нет? Нет близнеца-половинки, твоего зеркального отражения, которого ты пытаешься спасти? Тогда ты, должно быть, разделил самого себя ― и теперь один из тех, кто «подобен двум изнуренных пловцам, что вместе сцепились и тащат друг друга на дно».

Странным образом Кроуфорд обнаружил себя вспоминающим фигуры, вылепленные на овсяной лепешке, которую отказалась разломить Джозефина. ― А вы с сестрой близнецы?

Байрону, казалось, внезапно стало не по себе. Он ответил с видимым принуждением, словно задолжал Кроуфорду некоторую степень искренности. ― Ну, может даже и ближе ― это все моя собственная вина, но именно поэтому Лорд Грэй так ревнует. Эти существа, знаешь ли, весьма ревнивы ― они не хотят, чтобы ты любил кого-нибудь кроме них, даже самого себя. Должно быть, именно поэтому они разрушают семьи: наши семьи ― это продолжения нас самих. Он уныло покачал головой. ― Бедная Августа. Я должен освободиться от этого существа.

* * *

Хотя это было не единственной целью, с которой они прибыли на материк, несколько английских туристов, теснящихся на кушетках отеля д'Англетер[138], все же преуспели в том, чтобы хоть одним глазком взглянуть на печально известного Лорда Байрона и его друга Шелли, который обыкновенно в книге записи постояльцев записывал свой род занятий как «атеист». Шла молва, что поэты предавались плотским утехам с двумя сестрам в доме на той стороне озера. Но к величайшему сожалению публики, лодочные экскурсии и взятые напрокат подзорные трубы не помогли проникнуть в частную жизнь знаменитой парочки.

Так что Полидори обрел благодарных слушателей когда, укрепив себя бутылкой минеральной воды, начал живописать, как отвратительно его бывший работодатель с ним обошелся. Большинство слушателей горели желанием привезти домой истории о дочерях Вильяма Годвина, но одна молодая девушка протиснулась через толпу, сгрудившуюся вокруг молодого врача, и попросила рассказать побольше о пьяном, из-за которого Полидори потерял этим утром свою работу.

― Это было самое безумное из всего, что на моих глазах проделывал Лорд Байрон, вскинулась его голова. ― Когда мы впервые увидели его три недели назад, этот человек утверждал, что он доктор, морской доктор, но я заглянул в его паспорт. Его настоящее имя Майкл Айкмэн, и он… ― для пущего эффекта Полидори сделал паузу, ― ветеринар.

Дикий хохот и ошеломленные раскачивания голов встретили эти слова, а затем один старик вызвал повторный взрыв смеха, заметив, что животный доктор, несомненно, как раз тот спутник, что нужен Байрону и Шелли. Но девушка, что задала вопрос, развернулась назад, резко, словно флюгер во внезапно налетевшем шторме, и на негнущихся ногах направилась к противоположной стене вестибюля. Там она рухнула на скамейку и в несколько крошечных поворотов шестерни спрятала лицо между ладоней.

После нескольких минут глубокого дыхания Джозефина Кармоди смогла, наконец, поднять голову.

Было потрясением узнать, что Майкл Кроуфорд был так близко ― это должен быть он, она наконец-то настигла его в этом далеком городе ― и шок от случившегося впервые за последние два месяца вытолкнул на поверхность личность Джозефины.

Большую часть из тех пятидесяти семи дней, что прошли после убийства Джулии, она пробыла фигуристой машиной, безрассудочно, автоматически следующей по пятам за Кроуфордом на восток, через Францию в Швейцарию. Машине случалось спать в канавах, есть отвратительную пищу и зарабатывать деньги, распахивая гидравлически приводимые в движение ноги перед состоятельными мужчинам, если те находили их привлекательными. При этом она не испытывала никаких угрызений совести по поводу того, что или зачем было сделано.

Несколько раз она становилась Джулией, и это было не так уж плохо. Когда она была Джулией, ей приходилось использовать деньги, любые какие имелись в наличии, чтобы покупать новую одежду и регистрироваться в отелях, где она приводила себя в порядок. Каждый раз она справлялась у стойки, не было ли каких-нибудь сообщений от ее мужа, Майкла Кроуфорда ― и каждый раз ей отвечали, что ничего не было, и она решала поспешить и встретить его «в следующей точке нашего маршрута».

Временами, когда она была Джулией, она писала жизнерадостные записки домой, своей матери, которая постоянно впадала в меланхолию, и была чрезвычайно опечалена тем, что ее единственная дочь вышла замуж и покинула родительский дом. Отец Джулии сказал ей, что мать до сих пор винит себя в смерти сестры-двойняшки Джулии, которая умерла при родах. Джулия считала, что это было так по-матерински, вся эта ужасная чувствительность ее пожилой матушки, но в тоже время так оторвано от жизни. Пожалуй, все могло обернуться гораздо хуже! Вторая двойняшка могла бы родиться живой и здоровой, но ценой смерти самой матери Джулии!

Именно с этой личностью Джулии она надеялась когда-нибудь прожить остаток своей жизни. Но ее время придет, только когда Джозефина или часовой механизм покончит, наконец, с Майклом Кроуфордом.

Лишь только, когда смерть примет его в свои объятья. Так как она едва ли могла жить в одном мире с человеком который… который сделал что-то, о чем для нее было невозможно даже подумать, что-то, что отрицало само существование Джулии. Кровать, насквозь пропитанная кровью, с лежащими на ней ужасными руинами плоти…

Она отдернула свой разум прочь от этого недопустимого воспоминания.

Когда Кроуфорд будет убит и стерт с лица земли, она сможет, наконец, расслабиться и быть Джулией. Она знала, что сможет это сделать ― ведь она так долго в этом упражнялась.

Она коснулась выпуклости под платьем, там, где был пистолет, и судорожно улыбнулась. Одновременно она поднялась и с четкостью, которой позавидовал бы даже солдат, промаршировала из вестибюля… тем не менее, несколько мужчин с беспокойством посмотрели ей вслед, а один маленький мальчик расплакался, когда она, словно большие ножницы, прошагала мимо.