Искалеченная - Хади

И — в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом — первое осуждение в суде присяжных на три года тюрьмы (условно) мужчины и двух его жен. Но только в девяносто первом впервые осудили исполнительницу «вырезания» на пять лет тюрьмы. Затем, в девяносто третьем, был вынесен приговор матери, а в девяносто шестом — отцу, совершившему «вырезание» своих дочек в Африке, против воли их матери. Наконец, в девяносто девятом, впервые в судебной практике молодая малийская женщина предъявила обвинения «вырезающей» с большим опытом. Малийке двадцать четыре года, и она студентка факультета права. Подвергшаяся «вырезанию» в возрасте восьми лет, она решила бороться против увечья, уготованного ее младшей сестре.

Уже приговоренная в первый раз в восемьдесят восьмом году к условному сроку, исполнительница обряда защищала свою порочную практику под видом незнания того, что ее запрещают французские законы. Она объясняла также, что в статусе дамы из касты кузнецов ее роль заключалась в том, чтобы помогать знатным семьям и быть у них на службе. Она многого не знала, и особенно того, что французский судья установил за ней слежку и обнаружил, что она делала «вырезание» за деньги. Она брала от ста пятидесяти до пятисот франков за визит. Ей предъявили официальное обвинение в изувечении сорока восьми девочек. Наверняка были и другие жертвы…

Когда я слышала африканских женщин, защищающих «вырезание» («Она постучала в мою дверь, я не знала ее, она спросила, нуждается ли моя дочка в „вырезании"»), я им не верила. Насколько я знаю, такое не делается случайно. Или женщина из касты кузнецов берет инициативу на себя, совершая обряд без предупреждения и бесплатно — так было в моем случае, — или сами родители находят ее и платят ей. Такова практика в иммигрантском сообществе. Родители несут такую же ответственность, как и женщина из касты кузнецов.

Я присутствовала на процессе. Мадам Линда Бейл Кюрьель выступала в качестве гражданского истца. Я слушала молодую девушку-свидетеля, она говорила о невыносимом страдании и загубленной сексуальной жизни.

Но я также слышала свидетельские показания педиатра, утверждавшего, что удаление клитора — всего лишь «искусственное вредительство». Я хотела крикнуть ему на весь зал, что если бы ему отрезали нечто похожее (чтобы быть корректной, не буду уточнять что именно) лезвием для бритья, то он мог бы иметь право говорить мне это.

Но, к счастью, эксперт опередил меня, поставив все на свои места:

— Эквивалент для мужчины — отсечение члена и его головки.

Наконец, защита стала отстаивать тот факт, что знать о запрете — одно, а понимать основание для него — другое.

Именно после этих слов я сообщила о том, что, по словам врачей, в африканских семьях, занятых на малых предприятиях, варварская практика почти исчезла благодаря нашей информационной работе. Однако в Париже, в черте города, персонал малых предприятий менее сговорчив, и все под предлогом культурной исключительности. Там не хотят менять положение африканских иммигранток; как сказала когда-то белая женщина-гинеколог: «Оставьте в покое клитор африканок».

Конечно, легко и просто рассуждать, когда ничего не случилось с твоим.

В наши дни многие страны Африки — Сенегал, Буркина-Фасо, Берег Слоновой Кости — законом запретили «вырезание». Государственный совет Египта пытался сделать это в тысяча девятьсот девяносто шестом году, но через несколько месяцев после принятого закона оппозиция религиозных радикалов свергла правительство. И мужчины добились, чтобы практика «вырезания» была легализована в больницах.

И, однако, нашелся один человек, имам мечети Ал-Азар в Каире, публично заявивший, что Коран не оправдывает этой традиции. Но нам всем предстоит пройти еще длинный путь, пока обман африканских женщин не прекратится.

Между тем в тысяча девятьсот девяностом году наша ассоциация впервые добилась дотаций, и начиная с того времени мы получаем официальную зарплату. Какой бы маленькой она ни была, эта помощь позволяет нам шире развернуть информационную работу с медико-социальным персоналом. И сегодня мы посещаем школы, колледжи, лицеи и университеты, встречаемся с медсестрами и акушерками — со всеми, кто по долгу службы несет ответственность за африканских женщин. Мы продолжаем ходить на предприятия, где трудятся африканки, и организовывать собрания с персоналом.

ГАМС — первая ассоциация такого рода в Европе, поэтому мы часто бываем на международных конференциях. Я выступаю как эксперт-консультант и докладчик. В двухтысячном году я знакомлюсь с Эммой Бонино — европейским депутатом, которая просит меня принять участие в международной акции «STOP FGM», что в переводе с английского означает «Стоп женским генитальным увечьям». Эта необыкновенная женщина борется за права личности в целом и женщины в частности.

Так я нашла работу. Я пробовала обучаться разным специальностям в восьмидесятые годы: одно время я посещала школу сиделок и школу медсестер, но не могла продолжать учебу в связи с той непростой ситуацией, в которой я оказалась из-за развода с мужем. Благодаря клинике, где я проходила стажировку, я нашла работу, но очень тяжелую: я обслуживала больных, которые были при смерти. Я работала ночью, с восьми вечера до восьми утра. А днем боролась за свои права. Дети росли. Я чувствовала себя менее одинокой, благодаря сенегальской подруге, жившей у меня дома. Она была моя единственная настоящая подруга и остается ею по сей день. Я держалась вдали от африканского сообщества — слишком много моих соотечественников отвернулись от меня, потому что я вышла за рамки, навязанные африканским женщинам. Одни помогали мне, не вмешиваясь в мой семейный конфликт; другие, оскорбленные, прогнали меня, когда мне было очень тяжело. Меня спасали социальные работники в мэрии, коллеги по ассоциации и несколько африканских подруг и друзей.

В тысяча девятьсот девяносто третьем году я сдала вступительный экзамен в университет «Париж-VIII», чтобы изучать африканскую социологию. Я хотела знать, была ли способна дойти до диплома. Через год занятий я потеряла терпение и изучала только то, что уже хорошо знала!

ГАМС по-прежнему работает в сотрудничестве с местными африканскими ассоциациями. Если семья отказывается слушать нас во Франции, наши коллеги в Африке принимают эстафету. Потому что до сих пор многие родители используют поездку на родину, чтобы сделать «вырезание» своим дочерям, обходя таким образом французские законы. На границе проверяют багаж, но не девочек. Как бороться с этим?

Есть судьи и прокуроры, которые могут вызвать родителей в суд для разъяснительной работы в случае, если ребенок родился во Франции и еще не успел подвергнуться экзекуции. Наша задача в том, чтобы сообщать о таких случаях. Как бы я хотела, чтобы маленькие девочки, появившиеся на свет во Франции от родителей-иммигрантов и воспитывающиеся в традициях двух культур, были француженками по рождению и жили по законам, никоим образом не карающим ни за самобытность, ни за национальные обычаи, а только за преступления перед личностью, за увечья, уродующие человеческую жизнь. «Традиции! Культура!» — выкрикивали лозунги те, кто возражал против принятия закона в начале нашей активной битвы. После каждого нашего публичного выступления нам звонили с оскорблениями. Сегодня все по-другому, я очень счастлива, когда мне говорят: «Видели тебя по телевизору, сестра. Это очень здорово — то, что ты делаешь, продолжай бороться, нам нужно искоренить варварские традиции!»

Но слышу я подобное только последние два-три года…

Я думаю, что «вырезание» вскоре исчезнет, но полигамия, уверена, будет сопротивляться еще долго.

В Сенегале мужчина думал дважды, прежде чем бросить жену. Семьи всегда присматривали за тем, как складывается семейная жизнь, и в любой момент могли «забрать» дочь, неудачно выданную замуж. Но вдали, в изоляции, в городе, будучи заложницей семейных традиций, в плену у детей и мужа, африканская женщина вынуждена выживать. Она в полной финансовой зависимости. Таких женщин еще немало. Многие мужчины тем не менее утверждают, что могут прокормить своих детей без семейных пособий.

Я вспоминаю семью, где мужчина имел пятнадцать детей от двух жен. Десять из них ходили в школу, и в этой школе меня попросили вмешаться, чтобы урегулировать странную ситуацию.

Две матери говорили мне тогда, в две тысячи втором году:

— Деньги приходят на счет мужа, и у нас нет к ним доступа. Он взял часть денег и уехал в Африку повидаться со своей третьей женой. Бот уже три месяца, как он там, сейчас начало новой четверти, а у нас нет денег на содержание детей. То, что он оставил, едва хватает на троих старших.

Легко пополнить личный счет, увеличивая число семейных пособий и имея школьные дотации на десятерых детей… Тот муж прекрасно жил в своей деревне.