Книжные дети. Все, что мы не хотели знать о сексе - Елена Колина

Что он делал пятнадцать минут? Поднялся по лестнице, взглянул на нарядную массивную дверь с бронзовым номером «12», поднялся на пролет выше и стоял там пятнадцать минут, поглядывая на часы? Или, спустившись на пролет ниже, сел на подоконник, сидел, представляя, что привык здесь бывать и сейчас случайно шел мимо и заглянул по-дружески?.. Почему он так волновался? В конце концов, обе девочки, и Зина, и Ася, были для него «люди другого круга» – дочь художника и дочь писателя… В Асином доме он легко стал общим любимцем, так почему же он пятнадцать минут, дрожа всем телом, стоял за дверью, поглядывая на часы?

Илья волновался, потому что Зинин отец – писатель.

Илья понимал, что он не к Пастернаку пришел, а к советскому писателю.

Наверное, он так себе и говорил: «Глупо и смешно так волноваться, я же не в Ясную Поляну пришел и не на дачу в Переделкино!.. Он приличный писатель, но конъюнктурщик, начальник в Союзе писателей, депутат…» Наверное, у него была наготове фига в кармане, чтобы не слишком волноваться. Фига – что Зинин отец не Пастернак, а советский писатель.

Зинин отец писал научно-фантастические повести, производственные романы, романы о «людях сельскохозяйственного труда», о коллективах научно-исследовательских институтов. В этом году среди экзаменационных тем на школьных экзаменах была тема «Образ нашего современника» по его произведениям. Наш современник – человек, который боролся за повышение производительности труда, за правильное использование колхозных земель, за внедрение новых научных достижений.

У Зининого отца была всего одна детская книжка – про дружбу чукчи и узбечки, и на нескольких его книгах стояло «для среднего и старшего школьного возраста». В его книгах для школьников были пионерские линейки, сбор металлолома, костры до неба, первая любовь в пионерском лагере, добрый мастер на заводе спасал трудного подростка – и что?! Илья читал эти книжки, нетерпеливо перелистывал страницы, переживал, сколько соберут металлолома, сочувствовал трудному подростку!.. Это и было наше советское детство! Что же его теперь, выкинуть на помойку?!

Наверное, Илья понимал, что дрожит не всем телом, а всем детством, но от этого не меньше волновался.

На домработницу в наколке, принявшую у него куртку, Илья посмотрел с ужасом и любопытством. Зинина мама наряжала ее в накрахмаленную наколку, и она была похожа на прислугу из кино про дворянскую жизнь.

Илья смущенно прошептал Зине: «У вас совсем не так, как у Аси…» И тут же добавил: «Я сейчас отдам ей трость и скину на руки свое пальто „Лалла Рук“, помнишь, в пропущенной строфе „Евгения Онегина“, „Подобно лилии крылатой, колеблясь, входит Лалла Рук“?»

Илье не понравилось, что у Зины чинный дом, без всяких следов богемной безалаберности. У Аси его встречал гам, музыка, а у Зины – домработница Ира в наколке… Но почему здесь должно было быть «как у Аси»?.. Не было никакого «мира творческой интеллигенции», не было никакого «писатели и художники». Неофициальный художник и официальный писатель с миллионными тиражами жили в одном доме, вынужденно «дружили детьми» и с облегчением перестали здороваться, как только девочкам перестала быть нужна няня для сопровождения в школу и на английский. Этот писатель и этот художник были так далеки друг от друга, как коммуналка на Литейном от пятикомнатной квартиры на Маяковского.

У Зины дома было красиво. Темные комнаты, зеленые шелковые обои, как в дворцовых покоях, массивная дубовая мебель – немного слишком помпезно для просто дома, но красиво.

– Ира, чай, Зина, конфеты, Илья, расскажите о себе, – скомандовала Зинина мама. Она всегда вела себя при гостях как начальник караула, охраняющий знамя части. Без записи – нельзя, больше чем на пятнадцать минут – нельзя. И непременно предварительно выдержать человека, чтобы визит показался еще более значимым.

Зачем ей все это было нужно? Зачем постоянно доказывать значимость и без того успешного мужа?.. Его книги издавали огромными тиражами, они стояли торжественными томами в библиотеках, по его книгам снимались фильмы. Той весной по телевизору показывали один из первых советских сериалов, и каждый вечер на экране загоралось – «По роману…», по роману Зининого отца.

За протокольные десять минут, что Илья пил чай с Зининой матерью, она несколько раз поморщилась на его незнание чайного этикета и дважды попыталась его обидеть. Как будто невзначай пожаловалась на молодых людей, которые «лезут со своими бездарными рукописями», и со словами «Ну, раз уж вы все равно тут…» попросила помочь домработнице вынуть из духовки горячие противни с пирогами, но пирогов не предложила.

– Зина привела Асиного приятеля… Не больше пятнадцати минут, пожалуйста, – заводя Зину с Ильей в кабинет, мягко сказала она. От такого мягкого голоса и без того смущенному Илье захотелось отказаться от аудиенции и, мелко кланяясь, выйти из кабинета.

В кабинете за большим письменным столом в окружении книжных полок сидел Бог. Нет, уже все-таки, наверное, не бог – Писатель.

– Вы принесли рукопись… – дружелюбно сказал Писатель, наметанным взглядом заметив оттопыренный карман.

Илья неопределенно кивнул – ни да, ни нет. Не удержавшись, скользнул взглядом по книгам и сделал едва уловимое движение по направлению к книжным полкам.

От его фиги в кармане не осталось и следа, – кабинет, книги, КНИГИ, – осталась только почтительность, которая невольно охватывает, когда входишь к большому начальнику.

В кабинете на стенах портреты – Толстой, Тургенев, Гончаров, Маяковский, как в классе, где проходят уроки литературы, и много современных, кого Илья не знал в лицо. Илья представил, что будет – успех!.. Писатель попросит его почитать, сначала будет слушать невнимательно, но потом оживится и скажет портретам: «В советскую литературу пришел настоящий талант!», и Толстой, Тургенев, Гончаров согласно кивнут.

Или, наоборот, провал. Писатель промолчит, и он не будет знать, куда девать руки с рукописью. Успех-провал, успех-провал… Илья колебался между счастливой благодарностью и готовностью к защите, спасительной мыслью о писательской зависти, что они сами посредственности, и Писатель и портреты – современные, конечно, не классики…

– Зина рассказала мне о вас – стихи, рассказы, тексты «по поводу»… просто фейерверк, – улыбнулся Писатель.

– Это ерунда… Главное – роман. О любви, – осипшим голосом сказал Илья.

– О любви? – спросил Писатель и подчеркнуто почтительно добавил: – Тогда вам удалось то, что не удалось ни Толстому, ни Шекспиру. Они ведь только делали вид, что писали о любви.

– Шекспиру хотелось написать о ненависти, а Толстому о духовных исканиях, и обоим пришлось вокруг этого городить истории о любви, чтобы сохранить интерес читателя, а свои сокровенные желания прилепить сбоку… – поддержал Илья.