Деррида - Бенуа Петерс

США, исход президентской кампании был уже предрешен: в ноябре она завершилась ошеломительной победой Эйзенхауэра над его соперником-демократом. Новости же о событиях вне Америки, по мнению Деррида, слишком редки, и вскоре ему начинает недоставать политических дискуссий, как в Высшей нормальной школе. Бьянко подписал его на еженедельный дайджест Le Monde, но он приходит с сильным опозданием. В своих письмах его бывший сосед по комнате обсуждает неспокойную политическую повестку: восстание в Будапеште, доклад Хрущева и его последствия, приход к власти Насера и национализацию Суэцкого канала.

Еще больше его и Бьянко тревожит ухудшение алжирской ситуации. При правительстве Ги Молле служба в армии только что была увеличена до 24 месяцев. Менее чем за два года численность воинского состава выросла с 54 до 350 тысяч человек, и в то же время десятки тысяч молодых алжирцев ушли в партизаны. Робер Лакост, новый генерал-губернатор, выбирает еще более жесткий курс, чем Жак Сустель. 7 января 1957 года он доверяет «умиротворение» столицы Алжира генералу Массю, командующему ю-й парашютной дивизией. Несмотря на агрессивное прочесывание города, в том числе Касбы, теракты продолжаются, особенно на трибунах муниципального стадиона и стадиона в Эль-Биаре.

Бьянко сообщает новости об их однокурснике Пьере Бурдье, который служит в столице Алжира в кабинете Лакоста. Он написал некую брошюру об Алжире, «тон которой, форма и даже содержание, к счастью, решительно расходятся с другими публикациями генерал-губернаторства». «Она меня несколько успокоила», – рассказывает Коко. Для них служба тоже не за горами. Жаки предложил попробовать отслужить вместе, чтобы было проще вынести два этих года. Но нет гарантий, что эту идею удастся осуществить. В то же время Жаки через некоторых бывших сокурсников осведомляется о возможности записаться на флот: многие уверяли его, что это «лучшая отсидка». Надо пройти экзамен с сочинением на тему, связанную с морем, что для выпускника Высшей нормальной школы плевое дело, но также требуется отличное значение английского, что уже несколько сложнее.

В феврале Деррида получает длинное письмо от Мишеля Монори, в котором он с радостью узнает «его, совсем прежнего», несмотря на их слишком долгую разлуку. Деррида, в свою очередь, обращается к своему другу с пространным письмом, в котором предается ностальгии по годам, когда они были столь близки. В этом насыщенном и полном повторов сочинении можно угадать стиль его будущих работ, таких как Circonfession и «Каждый раз единственный, конец света». К примеру:

Часто мне доводится чувствовать себя разбитым словно бы какой-то невиданной лихорадкой, когда я отдаюсь, связанный по рукам и ногам, во власть «Памяти». Это ужасная вещь, которая настолько больше и сильнее нас, что она играет с нашей маленькой жизнью, протекающей в сей момент. Никогда я не чувствую, что существую, если только не вспоминаю, и никогда я не чувствую себя в той же мере умирающим. И тебя я люблю в каком-то отношении как молочного брата, вскормленного этой памятью, той же самой смертью. Ведь мы умираем вместе для всего, что мы любили вместе, или же вместе умираем теперь для того, что будет лишь завтрашним днем, не так ли?

Я не хочу перечислять то, что помню, чтобы ты не подумал, будто я забыл остальное, а я ничего не забываю. Но есть все же картины, которые берут меня за сердце, как припев, рождающий другие образы: вечер после [ресторана] «Лисимах», свет и школьная форма, грязный пол в музыкальной «турне», прогулка по бульвару Сен-Мишель с «Ван Гогом» в руке, которого я тогда даже не открыл и который теперь пересек не только Средиземное море, но и океан, метро «Европа», я жду тебя перед лицеем Шапталь, внизу, в темноте, прежде чем пойти на «Диалог кармелиток», черные лестницы лицея, лестницы на улице Лагранж, короткие надписи на дверях, все эти разочарования, прогулка под аркадами улицы Риволи, возле площади Согласия, день, когда я возвращался в Алжир, неуверенность на перекрестках, and so on and so forth, и английские поэты… все это как мельчайшие знаки жизни, которая торопит их, жизнь целиком, в полном присутствии, все это как сеть в море…

Когда я вспоминаю все это, мне плохо, уже потому, что вспоминаю, а потом еще и думая, как мы разделены и как страшились этого[195].

Жаки хотел бы, чтобы, освободившись наконец от воинской повинности, они могли бы преподавать вместе в одном городе, надеясь, что так можно будет вернуться к дружбе, доходившей до полного отождествления, когда им было 20 лет. Пока же он сочувствует бедам своего друга:

Итак, ты отправишься в Алжир, вот каков будет ответ – иронический и трагический – на этот наш совместный проект. Я же, хотя и дрожал от мысли, что тебя надо будет пригласить в свою семью, где нам было бы так неудобно, теперь, если ты будешь в столице Алжира или в пригородах или просто будешь проезжать, предлагаю тебе остановиться там, как у себя дома, занять мою комнату и столоваться, отдавать свое белье в стирку и т. д. Не стесняйся. Ты знаешь, они на самом деле очень милые, как бы мне там порой ни бывало плохо… Я должен написать Бурдье, он откомандирован на службу в генштаб в Алжире. Он говорит, что у него есть некоторые возможности, и я ему о тебе напишу.

В тот же месяц Деррида восстанавливает контакт с Альтюссером, сначала извиняясь за то, что долго не давал о себе знать. Он не знает, что рассказывать о своих впечатлениях от поездки, поскольку познакомился он только с Новой Англией. Из-за нехватки денег ему на этот раз не представилась возможность проехать по всей Америке от Восточного до Западного побережья, как советовал Альтюссер. Но он посылает своему старому «кайману» весьма суровое описание преподавания философии в Гарварде. «В целом бедное, элементарное. В сравнении с этими огромными роскошными фасадами, за которыми все сверкает усердием и молодостью, а также неопытностью и наивностью Сорбонна представляется старым домом, изъеденным червями, в котором проносятся ураганы духа». Пощады, с его точки зрения, заслуживает только курс современной логики, на котором он узнал «кучу всего о Фреге, раннем Гуссерле и т. д.». Но, по сути, Жаки, похоже, недоволен именно самим собой:

Хотя я решил работать в одиночку, пока еще ничего особенного не сделал. И уже растревожен тем, что вижу, как подходит к концу этот год полной свободы, какого у меня еще долго не будет… и которого я так ждал… От этого года у меня останется четкий привкус бессилия. До