Дела семейные - Лана Балашина

Лере становилось все хуже, врачи отводили глаза, а медсестры жалостливо смотрели на меня. А вчера ко мне спустился их начмед Лева Шабиневич, мой старый знакомый. Он поискал сигареты по карманам, взял мои и так долго прикуривал, что я не удержался и спросил:

— Что, это конец?

Он прищурился, молча посмотрел на меня, и буркнул:

— Ей осталось не больше недели.

Я опустил голову.

— Может, мне забрать ее отсюда? — Он покачал головой, нахмурился. — Боюсь, что в Питер я ее не довезу.

— О поездке и речи не идет. Если ты ее заберешь, у нее не будет и этой недели. Как ты не понимаешь, мы ей делаем поддерживающую терапию. Без уколов она уже не сможет. — Он отвернулся и сказал в сторону: — Вчера звонил ее отец. Хочет проститься. Я не смог отказать.

Я молча кивнул.

Последние полтора года болезнь Леры прогрессировала, мы с ней метались по заграницам и очередным светилам, дома, в Питере, не бывали совсем. А осенью она запросилась в Россию. Я созвонился с Левой.

Мы приехали в Москву, я с ребятами поселился в доме, где когда-то мы с Лерой провели наш первый месяц вместе. Дом достался мне от тетки, ее муж занимал довольно высокое положение в сталинские времена, за особые заслуги тогда было принято награждать такими вот тяжеловесными хоромами. Он совсем не походил на дачи, которые понастроили в окрестностях поселка в последние годы. Лера почему-то любила его. Первое время я привозил ее сюда, мы гуляли по усыпанным листьями дорожкам, сидели вместе на веранде вечерами. А потом Лере стало совсем плохо, и поездки пришлось прекратить.

Первую химиотерапию она перенесла лучше, у меня появилась очередная призрачная надежда, а потом опять ухудшение. Она сама приняла решение прекратить лечение. Посмотрела на меня огромными своими глазищами, и сказала:

— Жалко оставлять тебя, но и ты меня пойми: я хочу уйти из жизни достойно, а мне так плохо, что продолжать это полуживотное состояние просто нет смысла. Поговори, пожалуйста, с врачами, пусть оставят все, как есть.

Теперь я просто ждал. Мне кажется, я покрылся какой-то толстой коркой, и даже звуки и запахи доходят до меня с задержкой. Ребята раньше переговаривались между собой, перешучивались. Теперь, по молчаливому уговору, они притихли, по вечерам, когда мы попадаем домой, все хмуро расходятся по комнатам… Надо сказать, Леру любили все. Я поймал себя на мысли, что подумал о ней в прошедшем времени и сжал челюсти до боли.

За последнее время я совершенно забросил дела. Хорошо, что ребята меня прикрывают. Сначала я вырывался в Питер на короткие промежутки времени, а потом мне стало жалко тратить время, которое я могу провести с Лерой, на эти совершенно мне ненужные поездки. Постепенно все научились справляться сами, звонили уже не по делу, а просто поинтересоваться, как идет лечение. Поэтому вчера я искренне удивился, когда мне позвонил давний питерский приятель с необычной просьбой. Он сказал, что к нему обратился человек, которому он очень обязан, и просил посодействовать встрече со мной.

Имя Максима Соколова мне ничего не говорило. Нет, конечно, я помнил эту историю с нефтью и налогами, кажется, он даже провел в СИЗО какое-то время, но что за вопрос у него мог быть ко мне? Честно сказать, я не обнаружил в себе и искры любопытства.

Однако мне хотелось занять себя чем-то на время приезда Лериного отца, и я дал согласие на встречу.

От ворот в сопровождении ребят из моей охраны шли два мужчины и молодая девушка. Соколова я узнал сразу. Что ж, он хотя бы пунктуален. Впрочем, там, где он раньше вращался, иначе нельзя.

Я кивнул ребятам, и они оставили нас. Соколов представился сам и представил мне своих спутников. Фамилия высокого темноволосого парня показалась мне смутно знакомой, и не зря. Соколов извинился за беспокойство, и пояснил, что только крайняя нужда вынудила их искать встречи со мной.

Я пожал плечами.

— Давайте без политеса.

Высокий парень хмуро посмотрел на меня и вступил в беседу:

— В феврале прошлого года здесь, в Москве, убили Веру Шумилову. Она была моей женой. Так получилось, что против меня свидетельствовали определенные обстоятельства, и следователь предположил, что я имею отношение к ее смерти. Я провел в СИЗО больше восьми месяцев. Адвокатам удалось добиться изменения меры пресечения, но все равно обвинения с меня не сняты. А в последнее время в расследовании ее гибели появились некоторые обстоятельства, которые вынуждают меня задать вам несколько вопросов.

Я вздохнул. Меньше всего мне хотелось бы сегодня говорить о моих сложных отношениях с Верой. Дело прошлое, да и сегодняшние мои проблемы бесконечно далеки от этих воспоминаний. Я приготовился было отказаться от разговора, но тут увидел лицо его спутницы. Она тревожно смотрела на меня, сжимая в руках пушистую муфточку. Эта ее муфточка и мех капюшона, обрамлявший лицо с нежным румянцем, почему-то растрогали меня. Я подумал, как она сама непохожа на Веру. Вот уж кому никогда не пришло бы в голову выбрать такой наряд, так это ей. Интересно, кем она приходится ему, неужели человек, женатый на такой холодной и расчетливой стерве, как Вера, может потом встречаться с девушкой с таким лицом и глазами, как у этой? Хотя чему удивляться, как раз я сам познакомился с Лерой, еще не порвав с Верой всех отношений. Может быть, это так сильно ее и задело.

Неожиданно для себя я спросил:

— А вы действительно не имели отношения к ее смерти?

Он хмуро буркнул:

— Нет. А что, должен?

Я хмыкнул:

— Ну, я бы не удивился. Вера никогда не была ангелом. Впрочем, было время, я тоже был ею увлечен, так что можете считать меня товарищем по несчастью. — Я нашел в кармане сигареты, закурил сам и предложил своим собеседникам. Мы затянулись, и я продолжил: — Однако, возвращаясь к теме нашей встречи, хочу сказать, что саму Веру не видел к моменту ее гибели уже года три, а в прошлом феврале даже не был в стране. Так что, боюсь, не смогу быть вам ничем полезным.

Соколов и парень переглянулись, и Максим протянул мне небольшую папку с документами. Я открыл ее и подумал, что не надо было ввязываться в эту беседу. Там были документы, которые Вера тогда передавала мне, и которые я вернул ей, отказавшись платить. Я совершенно равнодушно просмотрел документы и фото и пожал плечами:

— Я все это уже видел. Вы их нашли у Веры? Что же раньше не показали следователю?

Максим сказал:

— Дело в том, что мы сами нашли их только недавно. Там, в пакете, еще диск с фотографиями, можете оставить все себе. Я не думаю, что для кого-то, кроме вас, это представляет интерес.

Я с интересом посмотрел на него:

— Зря. Если отдать эти документы следователю, то у него появится еще один подозреваемый по делу.

Сергей Шумилов вынул из пакета еще один документ. Это было последнее письмо Веры ко мне, вернее, ее записка, которую я нашел в пакете с фотографиями и документами.

Я бегло глянул на нее и пожал плечами:

— Я вернул ей эту записку тогда же, вместе с документами. Я любил Леру по-настоящему, и не хотел, чтобы между нами стояла ложь или умалчивание. Я сам показал ей эти документы. Она просмотрела их, а снимки даже не стала брать в руки, и сказала, что верит мне и знает, если я так поступил тогда, значит, это было правильно. Платить Вере я отказался, а документы и записку в одном пакете вернул через курьера. Примерно через месяц после этого у меня состоялся крупный разговор с отцом Леры, он обвинял меня в пособничестве бандитам, участии в денежных махинациях при восстановительных строительных работах. Обвинил меня даже в гибели своего сына. Я понял, что Вера выполнила свою угрозу, отправила ему часть документов. Я не стал ни оправдываться, ни переубеждать его. Лера верила мне, все остальное для меня не было важно.

Сергей внимательно глянул на меня и медленно сказал:

— Записку нашли в моем сейфе на работе. И, конечно, решили, что она адресована мне. Я ее не только не получал, но и не видел никогда.

Я кивнул. Внезапно девушка шагнула вперед, положила руку мне на рукав и встревожено сказала:

— Кажется, вас ищут.

Я оглянулся и увидел, что от подъезда к нам спешит молоденький врач. Сердце глухо ухнуло и забилось где-то у горла. Я решил, что Лера… Наверное, у меня было ужасное лицо, потому что спутница Шумилова подняла руку и перекрестила меня.

От стука крови в ушах я едва понял то, что говорит мне врач:

— Меня послал Лев Николаевич, он просил предупредить, что у больной Ивановской посетители, о которых он вас предупреждал.

Я отвернулся от него и, уже не заботясь о том, что обо мне подумают, набрал в руки снег и растер лицо до боли. Стало чуть легче, и я оглянулся на своих собеседников.

Девушка со слегка побледневшим лицом вцепилась в рукав Шумилова, и он одной рукой притянул ее к себе. Максим сказал:

— Простите, мы не будем вас больше задерживать.