Аптекарша - Ингрид Нолль

Левину я попросила передать, что на несколько дней уеду. Пусть он на меня обидится, но я предпочла заботиться о своем еще не рожденном ребенке. И правда, эти три дня на свежем зимнем воздухе, длинные пешие прогулки и послеобеденный сон пошли мне на пользу.

Зато вечером после первого же рабочего дня, когда я снова сидела у койки Левина, он уже смог кое-как прогнусавить мне свои упреки. Он даже не спросил, где я была, только жаловался на свое горькое беззубое существование. Через два дня он уже будет дома, но потом ему предстоят мучения у протезистов.

— А как Дитер? — осторожно поинтересовалась я.

Как ни удивительно, Левин даже сподобился его навестить. Дитер уже переведен из реанимации и явно идет на поправку, но ужасно подавлен. Короче, выяснять отношения ни с одним из моих мужчин пока что невозможно.

Когда Левин приехал домой из больницы, у меня язык не повернулся гнать его на все четыре стороны; однако постель его я перенесла в его рабочий кабинет. Несколько дней спустя, как я и предполагала, зашел разговор об отце ребенка.

Никакого соломонова решения мне в голову не пришло. Я просто не стала отрицать, что спала с Дитером. Но поскольку сам Левин с Марго…

— Думаю, нам лучше сразу подать на развод.

Он не ответил и несколько дней на эту тему не заговаривал — наверно, обдумывал, как ему быть.

Теперь каждый день после работы я ехала к своему новому другу. Мы сердечно обнимались, но не более того. Дети начинали меня любить.

Развитием своих музыкальных вкусов я во многом обязана своим мужчинам. Один приобщил меня к Моцарту, другой к джазу. Левин обожал старые шлягеры и битлов. У Павла было фортепьяно, и он часто на пару с Леной пел детские песенки. У него оказался красивый баритон. Иногда он и для меня давал маленький концерт, пел что-нибудь из Малера или Брамса, немного стесняясь и громко, радостно смеясь, когда ему случалось сбиться или сфальшивить.

Я была в полном восторге.

Однажды он показал мне старые фотографии жены. Писаная красавица, или как там Дорит говорила. Но сейчас, уже зная о ее душевной болезни, я без труда разглядела приметы недуга и на этих снимках. У меня мурашки побежали по спине, словно я вижу существо из другого мира, всплывшее из неведомых и жутких глубин.

— Очень красивая, — осторожно заметила я.

— Красивая, но скрытная, — проронил Павел. — Болезнь впервые проявилась у нее еще в юности, но она мне об этом не сказала. Впрочем, кто про такое расскажет…

Мы доверяли друг другу. Павел был первым и единственным сторонним человеком, которого я посвятила в ужасную тайну двойного отцовства. Он совсем не смеялся, и я очень благодарна ему за это.

Но однажды я и его застала в мрачном настроении. Он показал мне заказное письмо: владелица дома предлагала освободить занимаемую площадь.

— Опять искать жилье, — вздохнул Павел. — Ненавижу переезды! Если услышишь, что где-нибудь квартира освобождается, дай мне знать.

Когда работаешь в аптеке, и правда много чего слышишь, впрочем, как-то все больше о смертях. Но ходить по родственникам умерших и расспрашивать насчет их освободившихся квартир Павел ни за что не соглашался.

Несколько дней я провела в раздумьях. Конечно, мне очень хотелось жить с Павлом под одной крышей. Места в доме достаточно, но как распределить комнаты? Я уж совсем было собралась сделать Павлу соответствующее предложение, когда из больницы выписали Дитера. Он еще нуждался в постельном режиме, но уже мог находиться дома.

Вероятно, сама я сумела бы сразу дать Дитеру от ворот поворот, но его принял Левин и даже оплатил такси. Теперь выздоравливающий, но все еще слабый Дитер лежал в своей спальне, а Левин с кислой миной носил ему туда еду. Все возвращалось на круги своя.

Терпение мое лопнуло, я решительно направилась наверх. Дитера я не видела почти месяц, с того злополучного новогоднего вечера, и хотя синюшные следы его пальцев на моей шее исчезли, душевные раны продолжали болеть.

Бледный исхудавший Дитер смотрел на меня глубоко несчастными глазами. У него был взгляд умирающего. У меня язык не повернулся ни упрекать его в чем-либо, ни выставить на улицу. Пришлось скрепя сердце смириться с его присутствием.

На следующий день я обрисовала Павлу создавшееся положение: оба гипотетических отца моего ребенка снова дома, оба больны, обижены и пребывают в хандре.

— А как они друг с другом-то уживаются? — поинтересовался Павел. — Они же друг друга ненавидеть должны.

— Может, и должны, но пока что вместо этого трогательно помогают друг другу переносить недуги и страдания.

— И который же из них считает себя настоящим отцом? — изумлялся Павел.

— Оба. Но я выбираю отцом тебя, а тех двоих лишаю отцовства — за недостойное поведение.

Павел рассмеялся.

18

— Между прочим, Павел вполне мог бы контрабандой протащить сюда банку растворимого кофе, — замечает Розмари. — Как-никак мы в изобилии снабжаем его маслом.

— А кипяток?

— Добуду у нас на кухне, нужен только термос.

Я кивнула, все это только вопрос организации.

Тут вдруг объявился главный врач, да еще без свиты. Розмари просияла, хотя сегодня она еще не успела полить себя духами и надеть свежую ночную рубашку.

У главного для нее хорошие новости: в последнем анализе никаких раковых клеток.

— Я так и знала, — торжествует она.

— Завтра вынимаем катетер, а в субботу можете отправляться домой, — улыбается главный.

Ну и дела.

— Да и у вас срок приближается, — говорит он мне. — Будем переводить вас во второе отделение.

Значит, скоро нам расставаться.

После травматических событий новогоднего вечера Дорит уже несколько раз мне звонила, и мне под разными предлогами приходилось от нее отделываться. То у меня убегал суп, то я устала до смерти, то в дверь позвонили, то я от шефини жду звонка. Заподозрив неладное, Дорит решительно вызвала меня к себе.

— И брось мне эти отговорки, — заявила она.

Оказалось, ей и так уже известно слишком много. Лена играла с дочкой Дорит и рассказала ей, что я прихожу в гости к Зибертам каждый день. Словно строгая гувернантка, Дорит потребовала объяснений.

— Просто мы нравимся друг другу, — сказала я как можно непринужденнее. — Но если ты что-то подозреваешь, то это не так.

— Да какие подозрения, ведь ты же беременна, — деланно отмахнулась Дорит. — Известное дело, дети в этом возрасте любят пофантазировать. Эта Лена рассказывает, что ты будто бы спала с Павлом в одной комнате — в гостинице — и они, дети, при этом присутствовали. Сразу видно: самовнушение ребенка, растущего без матери…

И мы пристально посмотрели друг другу в глаза.

— А как Левин к этой вашей дружбе относится? — продолжала она свой допрос.

— Так он в больнице лежал, — брякнула я не подумав.

Но именно этот отвлекающий маневр неожиданно сработал.

— А что с ним такое? — всполошилась Дорит.

— Дитер выбил ему четыре передних зуба.

Дорит вытаращила на меня глазищи.

— А за что?

— По пьянке, — объяснила я.

— Хотелось бы надеяться, что ты в тот же день вышвырнула этого Дитера из дома, хотя с тебя станется…

Она говорила со мной как с тяжело больной. Послушать ее, так я если не совсем святая, то уж не от мира сего, это точно. Она поговорит с Левином, чтобы тот выставил Дитера, причем сегодня же…

Впервые за нашу многолетнюю дружбу мы всерьез разругались. Она обозвала меня дурехой и обвинила в том, что у меня сдвиг на почве благотворительности.

Тогда, собравшись с духом, я выпалила:

— Да может, ребенок у меня от Дитера!

Но Дорит мне просто не поверила. Безнадежный случай, сказала она.

Когда Дитеру стало лучше, я призвала Левина к постели болящего для решающей беседы. У Левина уже были искусственные зубы, он их люто ненавидел, но свою ярость по этому поводу почему-то вымещал не на обидчике, а на мне.

— Она хочет, чтобы мы бросили жребий, кому быть отцом, — сказал Левин.

Дитер вперил в меня скорбный взгляд.

«Сейчас оба начнут реветь», — подумала я.

— Нет, — сказала я, — я совсем не этого хочу, я хочу, чтобы вы оба подыскали себе новое пристанище. Не желаю больше жить с вами под одной крышей.

— Что мы тебе сделали? — плаксиво заныл Левин.

— Дитер меня чуть не убил, а ты с самого начала обманывал меня с Марго.

— Допустим, но теперь-то мы квиты.

Дитер, который теперь вообще почти все время молчал, на этот раз тоже решил высказаться.

— Если вы меня выкинете на улицу, я покончу с собой, — сказал он таким загробным голосом, что не поверить ему было нельзя.