Сорок пять лет на эстраде - Николай Смирнов-Сокольский

У меня даже голова закружилась.

— Товарищи герои, говорю, кандидатура на памятник — дело серьезное! Давайте но очереди! Антон Антонович, вы же городничий! Можете порядок навести?

— Могу, — отвечает. — Только имейте в виду, относительно памятников — я против. Еще в «Ревизоре» я говорил: «У нас только поставь памятник, или просто забор — черт знает откудова и нанесут всякой дряни».

— Успокойтесь, говорю, Антон Антонович! Памятник сразу еще не поставят. Поставят сначала только камень с обещанием поставить памятник. И простоит это каменное обещание до тех пор, пока наши художественные организации раскачаются. Ну а надеяться, что будет это скоро, может ведь только один литературный герой — это «идиот» из романа Достоевского. У нас его нету! Приступайте-ка к делу!

Городничий навел порядок, и, смотрю, первым входит ко мне Чичиков Павел Иванович — мошенник, скупщик мертвых душ, и сразу, по Гоголю, начинает, что вот, мол, «прибывши в этот город, почел за непременный долг…».

Я его перебиваю, говорю:

— Давайте без цитат, Павел Иванович. Цитаты у своих ораторов надоели. Рассказывайте просто — как, что?

— Извольте, — говорит. — Прибыл я из небытия в ваш город. Натурально побежал на службу устраиваться. Туда-сюда, в одном месте смотрю — директором старый знакомый Манилов оказался, милейшей души человек! Собакевич у него кадрами заведует. «Пишите анкету», — говорят. Ну, для меня это дело привычное, — я ведь в анкетах на все каверзные вопросы зигзаги ставлю. Состоял ли, скажем, под судом — зигзаг, чем занимался до революции — зигзаг, нахожусь ли в браке — волнистый зигзаг! Так на этих зигзагах и в учреждение въехал!

Директором Манилов чудеснейшим оказался! Все время о бдительности говорил, а сам спал сном беспробудным! Изредка только проснется и, словно атаман в Запорожской Сечи, спросит: «Чичиков, Павел Иванович, у нас служит?» «Служит», — отвечаю. «А как он там по анкете — горилку пьет?» — «Пьет!» — «В пресвятую троицу верит?» — «Верит!» — «Ну, значит, истинно христианская душа!» Зевнет, на бюст Карла Маркса перекрестится и опять заснет. Сверхбдительный человек оказался!

И ах, доложу я вам, — если бы все от одного него только зависело! Но вы же советские учреждения знаете? Тут тебе и партийные, и беспартийные, и активисты, и профработники! Ну, нет жизни! Из-за них о карьере моей в народе даже примерный театральный репертуар на неделю сложили. Дескать, в понедельник у Чичикова — «Доходное место», во вторник — «Не было ни гроша, да вдруг алтын», в среду — «Бешеные деньги», в четверг — «Ревизор», в пятницу — «Человек с ружьем», в субботу — «Далеко от Москвы», а в воскресенье — «Живой труп» сочинения Льва Толстого!

— Каким же образом, спрашиваю, вы опять в числе здравствующих оказались?

— Да ведь в настоящее время, отвечает, по амнистии. Статья подошла…

— Поздравляю, говорю, Павел Иванович! Только ко мне-то зачем? Неужто на памятник претендуете?

— Да нет! — отвечает. — Но поскольку затея ваша до неживых касается, я и подумал — не продадите ли вы мне мертвых душ, которые, однако…

— Э, говорю, Павел Иванович! Так вы за старые дела принимаетесь?! Позвольте тогда и мне языком театрального репертуара поговорить. Имейте в виду: акт величайшего доверия, которое сейчас даже героям вашего плана оказано, лишь для тех, кто за ум возьмется, пьесой «Весна в Москве» оборачивается. Для тех же, которые «Веселые расплюевские дни» почуяли и на темных улицах для граждан «Опасный перекресток» пытаются возобновить, из тех самых — «Мертвых душ» уже не по МХАТу, а по новому кодексу ставить будут…

Чичиков мгновенно испарился, вместо него вошло какое-то странное существо. Худое, изможденное, в розовых одеждах, за плечами ангельские крылья, а в руках туго набитый портфель…

— Кто вы? — спрашиваю я, а существо отвечает:

— Не узнаете? А я ведь положительный литературный герой. Я парторг из многих новых пьес и романов. Не пугайтесь! В жизни я не такой! Таким меня сделали авторы. Это по их воле я месяцами не выхожу из цехов, не завтракаю, не обедаю, не ужинаю… В некоторых произведениях я не ложился спать по нескольку лет! Критики устраивали дискуссии на тему — чем должен питаться положительный литературный герой и имеет ли он право переваривать пищу? Зарплату я не получал вообще, потому что деньги в литературе существуют только для отрицательных героев. Только они имеют в жизни какие-то расходы: одевают, обувают и кормят детей, а иногда разлагаются до того, что могут, например, помочь жене купить шубу! Я своей жене имею право помогать лишь повысить идейный и политический уровень. Впрочем, и общался я с женой только по телефону, и если у меня появлялись дети, зрители были убеждены, что они рождались на свет либо по указанию вышестоящих организаций, либо в результате рационализаторских предложений всего творческого коллектива трудящихся.

— Так что ж вы хотите? — спрашиваю. — Памятника?

— Нет, — отвечает. — Забвения! Пусть вместо меня появится настоящий парторг. Не ходячая фальшивая добродетель, а живой человек! Слышите ли — живой! А пока…

Существо, кряхтя, замахало крыльями, пытаясь поднять чей-то отстающий промфинплан на недосягаемую высоту…

Вместо него в комнате вдруг появилась какая-то чистая, светлая, но совершенно незнакомая девушка.

— Кто вы? — спрашиваю. — Литературная героиня?

— Нет, — отвечает. — Я всего только тема. Тема любви! Простой человеческой любви… Я была главной темой у Пушкина, желанной гостьей у Горького, Маяковского, а сейчас я встречаюсь в печати только на четвертой странице «Вечерней Москвы» в объявлениях о разводе. Но в этих объявлениях люди узнают не о том, что я есть, а о том, что меня уже нет! Это не пушкинское «Повсюду следовать за вами», а совершенно наоборот — «дело подлежит рассмотрению в народном суде Краснопресненского района»…

Тема заплакала. Я начал утешать, как умел.

— Не волнуйтесь, говорю, в жизни вы вечны! Да и в литературе сейчас уже намечаются сдвиги… Я сам, например, читал недавно какой-то новый роман, в котором жена просто горячо, по-настоящему любит мужа. Правда, муж этот не ее, а подруги, но все-таки уже любит! Можно и о памятнике поговорить…

Тема любви удалилась, и городничий (за взятки, очевидно!) начал пускать ко мне что-то уже совершенно немыслимое… Благородный смех пришел, замученный статьями о том, каким он должен быть, до того, что на смех этот без слез смотреть стало невозможно!

Даже машинист поезда, который на Анну Каренину наезжает, и тот заявился! Зачем, кричал, теперь его в кино по десять сеансов в день на народную артистку налетать заставляют? Дозвольте, говорит, я один раз паровоз на инсценировщиков направлю! Что ж они с транспортом делают!..

Наконец, уже совсем черт знает что: открывается дверь — вдруг вошел НОС! Такой же самый нос, который, помните, пропал у гоголевского майора Ковалева и один путешествовал по Петербургу…

— Уж не считаете ли вы себя любимым литературным героем? — спрашиваю я. — Ведь вы всего-навсего нос!

А нос отвечает:

— Вы правы! Я действительно всего только нос. Поэты, забыв обо мне, воспевают глаза, губы и розовые щечки любимой. Но снимите меня с лица любой красавицы — что останется? Блин! Совершеннейший кочан капусты!

Недаром сами они, промазывая гуталином ресницы, крася губы химической ядовитой помадой, меня — только почтительно пудрят.

О носе человек не должен забывать ни на минуту! Я обладаю способностью, например, вдруг задираться кверху. А люди, задравшие нос, неминуемо забывают, что они только слуги народа и что без народа — они выше носа не прыгнут и дальше носа ничего не увидят.

А между тем люди, узнавшие о том, что ложу в каком-нибудь периферийном театре, которую они посещают, не по чину называют «правительственной» и что для входа в жалкий их кабинет существует «бюро пропусков», а на улице их сопровождает охрана, хотя напасть на такую «персону» могут только либо собственная жена, либо теща, — так вот, узнавшие об этом советские люди сначала начинают смеяться, а потом в этом смехе появляются нотки, от которых уже никакие «пропуска» не спасают… И тогда, хоть сегодня они еще гордые, но пустые «вельможи», а назавтра — от них ни кожи, ни рожи!

Роль народа в истории очень подчеркивал товарищ Дзержинский. Когда, помните, шпион Локарт пытался доказать ему на допросе, что ЧК раскрыла его дело случайно, так как дочь его случайно обронила документы на улице, а проходивший красноармеец случайно их поднял, — товарищ Дзержинский ответил: «Вы ошибаетесь. Дочь ваша обронила документы случайно, но бдительность рядового красноармейца — не случай. В этом вся наша сила. Если бы весь народ не поддерживал нас, не считал паше дело своим — вы не сидели б сейчас предо мною…»

Нос — это инструмент чрезвычайно разносторонний!