Война Моря и Суши (litres) - Александра Ковалевская

И аплодисменты не стихали.

Проведя два года среди внешних, Мария научилась замечать инаковость людей Моря: едва заметная, она скрывалась в мелочах, в нюансах. Но главным было то, что подводники не имели ничего общего с образом, который культивировался в Надмирье. Из разговоров доктора Свенсена и Лукреции Фольк Мария знала причину такого отношения.

Первое Погружение восприняли как катастрофу – а иначе и быть не могло, ведь на Суше долгие тридцать лет считали погибшими всех, ушедших тогда под воду.

А новое потрясение земное человечество пережило, когда состарившиеся авантюристы и их дети обнаружили себя, явившись из недоступных морских глубин в блеске величия и могущества процветающей цивилизации. Подводников стали подозревать в том, что первое их поколение намеренно изолировалось от остального человечества. Вспомнили и причину погружения: чуждая миру, не прижившаяся на Суше идея церебрального сортинга, жесткой селекции человеческого материала, – так это преподносили.

Подводники тоже были виновны в возникшем напряжении – они не скрывали свою отстранённость. Суша их уже не интересовала. Просторы неба и моря, да, пожалуй, удивительный, поражавший воображение животный мир планеты, – вот ради чего люди Моря поднимались на поверхность.

Даже самые здравомыслящие умы планеты в то время не потрудились задаться вопросом, каким испытанием стало для первопоселенцев выживание в замкнутых глубинных коконах, обернувшееся тремя десятилетиями добровольной каторги. И всё ради нового поколения, первого поколения народа Моря, полностью прошедшего сортинг, окружённого заботой и пристальным вниманием, – ведь крах эксперимента одновременно стал бы крахом самой смелой идеи, осуществлённой земным человечеством. Поколение первых, рождённых в океанских глубинах, заслуживало того, чтобы застать не убогий лабораторный быт, но настоящий мир: замкнутый в себе самом, но полный великолепных возможностей и, более того, полный красот и чудес. Во имя этой великой мечты первопоселенцы работали с упорством и одержимостью фанатиков. Они отринули всё, что оставили на поверхности. Они разрешили себе забыть прежнюю жизнь и разлюбить всё, что любили когда-то на земле. И победили, проиграв лишь в одном: их дети стали особым народом и уже не принадлежали Надмирью.

С той поры прошло двести лет. Семя взаимного непонимания дало обильный урожай: на всех континентах представления о людях Моря обросли несусветными вымыслами. Даже тесный контакт во время военных стычек не разубедил внешних в том, что мир, населённый мутантами, посылает на поверхность только избранных красавцев, рождённых от украденных в Надмирье женщин.

Мария подумала:

«Нелепость, но в Аргентине многие всерьёз верят, что на самом деле рифы населены согбенными уродцами, да ещё маньяками-зомби – жертвами раннего воздействия на мозг. А на самом деле эти люди красивы, они по-настоящему фантастически красивы. Это ревность Суши к Морю… Но мне-то как быть?.. Какими глазами смотреть на них?..»

Её публика выражала свои эмоции ещё и синхронным движением обеих рук, похожим на часть затейливого танца. Мария решила забыть давний совет Лукреции насчёт левой руки, и ей легко удались замысловатые жесты людей Моря.

Зал был в восторге.

– Ма-ри-я!!! – скандировали офицеры, непосредственные, как мальчишки.

– Ма-ри-я-лю-бовь!!!

Саксофонист приближался к Агилар, галантно подавал карточку из падавшего к ногам дождя пластиковых визиток и, как и положено истинному портьерос, успевал шепнуть на ушко ничего не значащую чепуху. Златокудрый, с золотым саксофоном, эффектный в белом костюме, он преследовал свои цели на её концерте, откровенно рисуясь перед публикой.

На одном протянутом ей прямоугольнике Мария краем глаза успела прочитать: «Вуди Кольвиц, офицер. Позвони, душа моя!» Попался портрет мужественного парня в боевом экзоскелете с откинутым забралом. Дальше шли просто игривые намёки на продолжение знакомства, вписанные внутри виньеточного пульсирующего сердца.

Саксофонист был навязчив в своей галантности.

Карточки сыпались дождём.

Мария улыбалась шикарному саксофонисту, зрителям, музыкантам, ведущему; снова златокудрому позёру с саксом, слала воздушные поцелуи Лукреции с Евой на руках за кулисами…

Она была возбуждена, взволнованна, счастлива.

Когда она, уже уставшая, но наэлектризованная волнами восторга, исходившими от зрителей, предложила слушателям выбрать между своей песней и песней подводников, весь Зал Зрелищ, в котором к тому времени были заняты все проходы и люди стояли в дверях, заволновался:

– «Колыбель»! «Колыбель»!

– Хорошо, – кротко сказала Мария.

И улыбнулась одному: офицер Армии Моря сидел за ближним столиком и весь вечер не спускал с неё взор. И она ясно читала эмоции на благородном лице, в наметившейся глубокой межбровной складке, в крыльях носа, трепетавших, как только к ней подходил красавчик саксофонист, в выразительных глазах, опушённых густыми ресницами и оттого казавшихся темнее, чем были на самом деле…

Сердцем Мария чувствовала нечто большее, чем интерес к её песням.

Мужчина запоздало спохватывался, когда зал уже взрывался аплодисментами, он наблюдал, он был внимателен… Не считая нужным аплодировать вместе со всеми, он воздел к ней руки. Подался вперёд, просительно покачал головой, не сводя с неё пытливых глаз, словно приглашая…

И Марии захотелось шагнуть со сцены.

Её сотрясла чувственная дрожь. Ей захотелось на колени к этому мужчине – к нему одному. Он был один в поле её зрения, рисуясь даже на полуопущенных веках: в своём тёмном кителе с отороченными серебром погонами и серебряными галунами. В длинной хакама, образующей особенную, ценимую художниками пластику мелких складок и заломов ткани на широко разведённых, как у всех сидящих мужчин, бёдрах.

Мария приказала себе отрезветь, вспомнить, что стоит на сцене и принадлежит каждому слушателю и никому отдельно.

И отвела взор от офицера Армии Моря.

– «Колыбель»! «Колыбель»! – просил зал.

…Она долго и тщательно готовила фонограмму и репетировала «Колыбель» – малый гимн всех подводников, который увидела в одном журнале.

Статью о подводных жителях предваряла фотография изящной, как фарфоровая фигурка, журналистки. Девушка описывала жизнь в Подводных Колониях.

Необъяснимая тоска овладела Марией.

«Утонуть», – сказала она себе, ещё раз убедившись, что после двух лет, проведённых в Бу-Айсе, это слово окончательно потеряло свою слезоточивую силу, но по-прежнему вызывало ностальгическую грусть.

Выплакаться не удалось. Слёзы принесли бы облегчение, но слёз не было.

Мария, раздумав читать, медленно закрыла журнал. Ей не хотелось знать, как живут люди в немыслимой океанической глубине: не чувствуя напряжённого, почти осязаемого воздуха, меняющегося в зависимости от времени года, полного, как волшебный сосуд, запахами и звуками, холодной моросью или влажными испарениями, остужающего или тягостно-вязкого в жаркую пору; они там незнакомы с бесконечностью здешних пространств, с великолепием этой вечно и буйно цветущей земли, пусть даже в коросте ветшающих городов и заводов.

Она прочитает журнал потом.

Эмоциональная перегородка, искусственная, без сомнения, – она это понимала, – с неведомой целью поставлена кем-то между Марией сегодняшней и её недавним прошлым. Так поступают с больными, пережившими катастрофу. Но какой была её катастрофа, Мария не знала. Сейчас казалось, что прошлое – плод её больного воображения и на самом деле она рождена и всегда жила в Надмирье. Только не здесь. Не в Аргентине…

Но статья неизвестной фарфоровой девушки снова напомнила о себе. На обложке тёмно-синего цвета золотыми буквами выведен текст песни подводников и к нему ноты. Мария пробежала глазами по строкам. Слова легко наложились на мелодию. Не в силах отвязаться от мелодии, прокручивавшейся в голове и мешавшей работать, она решила включить «Колыбель» в свой репертуар. Это всегда помогало избавиться от навязчивого мотива.

Сейчас впервые выпал случай исполнить эту таинственную песню.

Мария продекламировала начало:

– «В материнских ладонях Великой Глуби…»

Благодарные зрители выдохнули:

– «В материнских ладонях».

– «Крепко спи, дорогой, здесь печаль не догонит…»

– «И беда не догонит», – подхватил зал.

Мария сделала знак музыкантам. Саксофонист вывел первые ностальгические ноты.

Она запела.

Песня в её обработке звучала превосходно. Она поняла это по тому, как затаил дыхание зал.

Мария слышала, как сначала перестал играть саксофонист, затем стихли инструменты остальных музыкантов и остался только её голос, звеневший и переливавшийся под сводами Зала. Никогда ещё ей не пелось так легко.

По боковому проходу к сцене проталкивался совсем молоденький парнишка с огромным букетом цветов. Такой букет стоил целое состояние. Парня останавливали, что-то говорили. Тот презрительно отказывался, дёргал плечом и двигался дальше. Парень готов был уже запрыгнуть на сцену, когда в первом ряду поднялся мужчина, вложил портмоне в букет, прямо перед носом парнишки, сопроводив щелчком пальцев, мол, «за услугу», – и отчётливо, самоуверенно произнёс: