Когда Бог был женщиной - Арина Холина

— Смотрят! — воскликнула Фая. — Просто смотрят! Знаешь, такие плейбои лет сорока — сорока пяти. Сначала кажется — они хотят тебя отодрать, не снимая трусов, так, знаешь, они себя ведут — почти разнузданно. И сразу все эти пошлые шуточки, и намеки, и все такое, а потом — опа! — и нет его. Был — и весь вышел! Соскочил! Бесит… — Фая покачнулась и ударила себя рукой в грудь, на которой висел кулон с потрясающим родонитом. — То, что тебе сначала даже неловко. Ты, как кисейная барышня, вся дрожишь и смущаешься…

— Фай… — Алиса расхохоталась. — Это ты-то дрожишь и смущаешься?

— А что? Я не человек что ли? — возмутилась Фая. — Дрожу! Смущаюсь! А когда ты уже серьезно замышляешь с ним переспать — оказывается, что у него жена, дети — взрослые, и обязательно один — лет пяти, и жена ему уже приготовила кашку и поставила HDVD в плеер. Они только и знают, что пялиться на твою грудь — это у них такой способ стать на час халифом — то есть молодым и дерзким. Вот! — Фая развернулась всем телом и ткнула пальцем в высокого лысого мужчину в белом свитере. — Вот он! Эй! Алекс! Сюда!

Алекс мило улыбнулся, что-то нашептал собеседнику, и они вместе подошли к девушкам. Спутник Алекса был примерно в таком же состоянии, как и Фая, только держался не в пример лучше. — Ну, скажи мне… — Фая повисла на Алексе. — У нас сегодня будет безудержный секс?

Алекс засмеялся.

— А что тут смешного? — нахмурилась Фая. — Тоже мне, шуточки!

— Алиса… — зашептала менеджер Наташа, взявшаяся ниоткуда. — Там с черного хода рвутся из «Экспресс-газеты»…

— Я же сказала, никаких папарацци! — зашипела на нее Алиса. — Пусть стоят у входа и ждут, когда выйдет пьяная Стоцкая! И все! Кстати, тех, кто совсем не в себе — выводите через столовую.

— А может… — засомневалась Наташа.

— Не может! — отрезала Алиса. — Я же тебе уже все объяснила. У нас закрытый клуб, пресса может только догадываться, что здесь происходит, и приветствуем мы исключительно журналистов из нормальных изданий: «Коммерсант», «GQ», «Эсквайр»… Только литературные репортажи «о новом клубе, который уже стал культовым»! — передразнила она газетные штампы. — Ты не забыла, что журналисты этих изданий — наши звезды, что мы обращаемся с ними, как с Мадонной, и что у нас здесь семейная VIP-атмосфера, в которой каждый гость — суперзвезда? А?

— Извини, — испугалась Наташа.

Алисе нравилось быть главной. Конечно, приходилось все повторять по сто раз — но оно того стоило. К ним рвались сотни людей, приехавших с отдыха. И они уже знали, что в клубе запросто расхаживают известные личности, которым внушили, что «Лунатик» — место, где все равны, потому что тут все звезды: и фрики в безумных нарядах, и телеведущие, тоже иногда одетые, как фрики — недавно не пустили лицо одного канала, которое явилось в шубе на голое тело. Лицо орало и топало ногами, и не могло поверить, пока его не отвели в офис и не выдали майку от «Готье», нарочно купленную для подобных случаев. Лицо купило столько шампанского «Кристалл», что майка окупилась с первым же бокалом. Здесь были самые заводные тусовщики, самые красивые девушки, самые стильные модники — и все они были любимыми гостями клуба, все были звездами — потому что здесь работали другие правила, первое из которых гласило: «Если ты зануда, тут тебе не место!».

На поддержание такой атмосферы и уходили все силы — неповоротливый персонал то тщился кому-то нахамить, то пропускал странных людей в безвкусных костюмах, то стоял на входе с негостеприимным лицом… Приходилось беспрестанно на кого-то орать, увольнять, грозить увольнением, вправлять мозги — словом, переделывать других под себя, и временами Алисе казалось, что это не она должна платить зарплату, а ей, за то, что она дает всем этим людям надежду, что в будущем их возьмут на работу только потому, что они трудились в «Лунатике».

Но, с другой стороны, это было забавно: если вся твоя работа — приезжать вечером в клуб, общаться со знаменитостями, орать на официантов, а утром в кафе пить морковно-апельсиновый фрэш, болтать с подругами и невзначай, по ходу беседы, придумывать темы для новых потрясающих вечеринок.

— Смотри… — застонала Фая. — Он исчезает… Бежит к жене в кровать!

— Ты так говоришь, как будто это преступление! — хмыкнула Алиса.

— Это и есть преступление, если речь идет обо мне! — кивнула Фая. — Потому что нечего было пялиться! Пусть на жену свою пялится! Слушай! — она шлепнула Алису по плечу. — А ты меня раздражаешь! Ты зануда! Я пойду к Билану приставать!

И она ушла — куда, неизвестно, но в том, что она найдет к кому приставать, сомневаться не приходилось.

Алиса выплыла было в зал, но резко развернулась, присела — и вот так, на полусогнутых, бросилась прочь. На нее надвигалась (к счастью, обернувшись к подруге, которая плелась сзади) ужасная в своем великолепии Элеонора. Элеонора была женой одного из тюменских магнатов. Она была неглупа — поэтому не стала сразу рваться в клуб, а сначала прислала Алисе роскошный букет и сумку от «Хлое», а когда Алиса позвонила, чтобы выразить благодарность, пригласила ее на обед. Без предисловий она предложила весьма убедительную сумму за клубную карту, но дело было не только в этом. Она была смешная. Такая чудаковатая богачка, каких всегда не хватает для контраста. Она была нелепая, забавная, сообразительная и могла уйти в трехдневный отрыв. Карту она получила бесплатно, зато поила, наверное, двадцать тусовщиков — и всех лучшим шампанским и фирменным коктейлем.

Но на прошлой неделе Элла отчебучила такое, что Алиса предпочитала с ней не встречаться. Каким-то образом они умудрились вместе напиться, и Элла призналась, что влюбилась. Но влюбилась она не в какого-нибудь модельного мальчика, которого можно арендовать на пару недель и под благовидным предлогом выставить вон, а в шестидесятилетнего представителя жуткой политической партии, то ли что-то вроде коммунистов, то ли еще каких-то фашистов — старого, бедного человека, который каждый год отмечал день рождения то ли Сталина, то ли Гитлера.

Конечно, он неплохо выглядел — загорелый такой, подтянутый, с обаятельной улыбкой, но это не искупало дешевых сандалий и всех этих левых взглядов вкупе с преданностью одному из мертвых диктаторов. Звали его Михаил Алексеевич, и в клуб он попал с молодежным движением партии — а точнее, с женой лидера молодежного движения, которая писала рассказики и считалась флагманом молодой русской литературы. «Серое зимнее утро непроходимой тоской впивалось в плоть. Опять хотелось покончить с собой. Трудно жить, если весь твой багаж — одиночество. Бритвы, таблетки — все эти доказательства фантазий в готическом стиле были наготове, но, увы, это была лишь поза. Собственное малодушие угнетало дух, и она решила переспать с Гиви — в знак протеста» — такие истории Алису мало интересовали, но они все-таки сделали в журнале (это еще когда она работала в «Глянце») материал о молодых писательницах, после которого фотограф слег с нервным срывом. Писательницу звали простым русским именем Маша — от такого имени Тимур, фотограф, на две недели вернувшийся из Монако, где жил уже долгие годы, никаких сюрпризов не ждал. Но когда он явился в писательскую квартиру ее родителей, которые уже давно жили на даче, и застал в одиннадцать утра пьяную Машу, встретившую его в нижнем белье и с сигарой во рту, он, конечно, маленько расстроился. Через пять минут после начала сессии она уже предложила ему «трахнуть ее» — и это несмотря на то, что по квартире носился пятилетний малыш — ее ребенок от какого-то байкера, как она заявила, но это предложение мудрый Тимур расценил как выпендреж. От сангрии тоже отказался. В те времена Маша-писательница носила чудовищные свитера из секонд-хенда и джинсы с хипповыми цветочками, но за год поумнела и сообразила — если ты выглядишь, как памятник Вудстоку, всерьез тебя никто не воспримет.