Сальтеадор - Александр Дюма

— Таково твое мнение?

— Да, государь, — смиренно проговорил дон Иньиго, опустив глаза перед орлиным взглядом молодого короля.

— В таком случае сожалею, что отослал к тебе дона Руиса. Я сам займусь этим делом… И думаю, что решу его по совести, — заметил король.

Затем, обернувшись к группе гостей, стоявших рядом, он сказал:

— К столу, сеньоры! И не будем задерживаться! Вот мой верховный судья дон Иньиго Веласко считает, что я слишком строгий судья, и я хочу поскорее доказать ему, что я не судья, а само правосудие.

И снова обращаясь к дону Иньиго, ошеломленному проявлением могучей воли у девятнадцатилетнего юноши, едва вышедшего из детского возраста, он приказал:

— Садись справа от меня, дон Иньиго. Когда выйдем из-за стола, вместе посетим тюрьмы Гранады, и там мы найдем, без сомнения, людей, более заслуживающих помилования, чем тот, за кого ты меня просишь.

Он подошел к месту, предназначенному для него, и, положив руку на корону, венчавшую спинку кресла, прошептал:

— Король, король! Да и стоит ли быть королем! На свете существуют только две вожделенные короны: корона папы и корона императора.

И король дон Карлос сел за стол; по правую его сторону сел дон Иньиго, а по левую — кардинал Адриан; гости заняли места по своему рангу и званию.

Четверть часа спустя — а это доказывало, как королю некогда, ибо он был неутомимым едоком и обычно просиживал за обедом не меньше двух часов, — итак, четверть часа спустя дон Карлос поднялся из-за стола и, отказавшись от эскорта своих фаворитов — фламандских дворян, в сопровождении одного лишь верховного судьи собрался посетить тюрьмы Гранады.

Но у входа в сад Линдарахи его ждала молоденькая девушка — стража не пропустила ее во дворец, но ей разрешили остаться здесь.

Девушка, несколько причудливо одетая, была удивительно хороша собой. Она опустилась на колено, заметив приближение короля, и протянула ему одной рукой золотой перстень, а другой — пергамент.

Увидев их, дон Карлос вздрогнул.

Это был перстень герцогов Бургундских, а на пергаменте, под строчками, написанными готическими буквами, стояла подпись, хорошо известная всем, а особенно королю дону Карлосу, ибо была подписью его отца:

«Der Koenig Philipp»[15].

Дон Карлос с удивлением смотрел то на перстень, то на пергамент, то на девушку в странном одеянии.

— Прочтите, государь! — сказала она на чистом саксонском наречии.

Она нашла наилучший способ угодить дону Карлосу, — он любил, когда с ним говорили на языке Германии, в которой был воспитан и которая была так близка его сердцу.

И король принялся читать строки, написанные таким знакомым почерком, то и дело переводя взгляд с пергамента на молодую девушку и с девушки — на пергамент. Закончив чтение, он произнес:

— Дон Иньиго, так случилось, что я вынужден отложить посещение нами тюрьмы на другое время. Если у вас есть дела, располагайте своим временем как вам угодно; если нет, подождите меня здесь.

— Я подожду, ваше высочество, — ответил дон Иньиго, узнав в девушке с золотым перстнем и пергаментом цыганку из харчевни «У мавританского короля» и догадываясь, что существует какая-то связь между появлением Хинесты и судьбой Сальтеадора, о помиловании которого тщетно просили короля и дон Руис, и он сам.

Король дон Карлос ограничился тем, что обратился к девушке на том же языке, на каком она заговорила с ним:

— Следуйте за мной!

И он показал ей на дорожку, ведущую в небольшой павильон — Мирадор королевы, названный так потому, что Изабелла Католическая любила в нем останавливаться, когда бывала в Альгамбре.

XVI

LA REYNA TOPACIO

Нам уже известно, что дон Карлос не обращал внимания на то, что окружало его, когда он сосредоточенно и самоуглубленно размышлял о чем-то. Так было и сейчас. Он поднялся на несколько ступеней, ведущих в старинные покои султанш, превращенные после победы над Гранадой в молельню кастильских королев, и не обратил никакого внимания на чудесную скульптуру, украшавшую стены и потолок, на изящную колоннаду такой тонкой работы, что король должен был бы ее заметить.

Но мы уже упоминали, что молодой король по какой-то причуде своей мысли, своего воображения или своего желания, казалось, нарочно закрывал глаза на все чудесные творения искусства, которые представали перед ним на каждом шагу, словно напоминание о Востоке.

Он вошел в Мирадор и остановился, даже не взглянув на чудесную панораму, которую искусство и природа развернули перед его глазами, затем обернулся к Хинесте и сказал:

— Я узнаю перстень, узнаю пергамент; но каким образом они очутились в ваших руках?

— Передала мне их матушка перед смертью, — промолвила девушка. — Это мое единственное наследство, но, как видит ваше высочество, наследство королевское.

— Значит, ваша мать знала короля Филиппа Красивого? Как это произошло? А письмо, написанное ей моим отцом по-немецки?.. Как случилось, что вы знаете немецкий язык?

— Матушка познакомилась с королем Филиппом Красивым в Богемии, когда он еще был эрцгерцогом Австрийским. У него было много любовных увлечений, но его чувства к моей матери, быть может, никогда не остывали. И вот, в тысяча пятьсот шестом году король отправился в Испанию и, перед тем как его провозгласили королем, велел моей матери следовать за ним. Матушка согласилась, но при одном условии — чтобы король признал своей дочерью девочку, родившуюся за два года до того. Вот тогда-то он и вручил ей пергамент, который вы держите, государь.

— Ну, а его дочь?.. — спросил дон Карлос, бросая косой взгляд на девушку.

— Его дочь перед вами, ваше высочество, — горделиво отвечала цыганка, не опуская глаз.

— Так, — произнес дон Карлос. — Вы рассказали о пергаменте, ну, а перстень?

— Матушка не раз просила короля, своего возлюбленного, подарить ей перстень, который был бы символом их союза если не перед людьми, то, по крайней мере, перед Богом. И король обещал ей подарить не простое кольцо, а перстень с его печатью, говоря, что в будущем это, быть может, ей пригодится, ибо, взглянув на перстень, законный сын короля признает его незаконную дочь. Матушка, полагаясь на это обещание, не торопила венценосного возлюбленного. Зачем ей было торопить его, зачем просить у сына то, что отец сможет сделать сам? Матушке было тогда двадцать лет, а ее возлюбленному — двадцать восемь… Но, увы, однажды мы увидели, что какой-то человек скачет во весь опор на лошади по дороге, ведущей из Бургоса в Сантиваньес. Матушка стояла на пороге дома, а я играла в саду среди цветов, вместе с бабочками и пчелками.