На изломе - Олег Бажанов

В полном молчании летчики поднялись и склонили головы. Каждый понимал, что завтра о любом из них командир полка может произнести такую же речь. Через минуту всем разрешили сесть.

Сразу после сообщения командира Иванов почувствовал беспокойство. Наташа должна была лететь этой ночью. Но летал не один экипаж Крапивина, по этому маршруту работали три экипажа. Иванов без разрешения задал вопрос:

– Командир, а кто у Крапивина был на борту?

– Семеро раненых и сопровождающая медсестра.

– А фамилию медсестры не подскажете?

– Списки у диспетчера, – ответил командир полка и начал давать предполетные указания.

Иванов ничего не видел и не слышал вокруг; он думал о Наташе: вдруг это она? Но успокаивал себя тем, что говорили о погибшей медсестре, а Наташа была фельдшером. Кое-как дождавшись окончания предполетных указаний, Иванов бегом кинулся к диспетчеру.

– Дай взглянуть на список пассажиров экипажа Крапивина! – крикнул он с порога диспетчерской. Диспетчер протянул бумажку с фамилиями. Иванов судорожно пробежал глазами весь список: экипаж – нет, раненые – нет, в графе «сопровождающий» – прапорщик К… Острая боль резанула по глазам и вошла глубоко в сердце, буквы стали расплываться, Иванов почувствовал, как слабеют ноги. Нет – это не она! Он прочитал еще раз. В графе «сопровождающий» значилось: «прапорщик Кубарова Н. Н.»… Иванов не помнил, кто и о чем его спрашивал, что говорил. Все происходящее потеряло смысл, вокруг сгустилась глухая пустота. Наташи нет. Наташи больше нет! Такой замечательной, хорошей, милой, родной Наташки больше нет! Почему, Господи?! Почему она? Этого не может быть! Господи! Не может быть! Не может!..

Через какое-то время Иванов начал понемногу воспринимать происходящее: он сидел на стуле, кто-то входил в диспетчерскую, кто-то что-то говорил, но Иванов не мог пошевелиться, казалось, что мороз прошел по телу и сковал позвоночник, руки и ноги. Наконец, до него дошло, что рядом стоит Ващенка и что-то говорит. Он уловил одно лишь слово «летать». Постепенно смысл этого слова стал доходить до него. Подумав о том, что сегодня нужно летать, Иванов произнес:

– А Наташи нет…

– Я знаю. Летать сможешь? – Ващенка смотрел в упор.

Иванов кивнул:

– Андрюха, оформляйся на вылет. Я буду ждать на вертолете.

Он встал и на ватных ногах вышел на улицу. Душу Иванова разрывала потребность побыть одному. Но на аэродроме люди находились везде: в классах, на стоянках, даже в здании профилактория жили экипажи. Иванов медленно побрел к своему вертолету. Сказав ничего не понимающему борттехнику «Ваня, погуляй, пока Ващенка не придет», Иванов залез в грузовую кабину и закрыл за собой дверь. Только тут он смог найти уединение и позволить себе расслабиться.

– Наташка! – простонал Иванов, упав на откидные сиденья, и почувствовал близкие слезы. Что это? Он не плакал с самого детства. Он не плакал, хороня товарищей, он сдержал слезы, даже узнав о гибели близкого друга, а сейчас ему хотелось плакать. И Иванов плакал. Ему припомнился последний вечер, проведенный с Наташей: она такая красивая, жизнерадостная! Нет, Наташа не могла умереть! Это ошибка… «Господи, ну почему ты не сделал так, чтобы мы летали вместе? Зачем мне жить без нее! Дай мне погибнуть, Господи!» – просил Иванов.

Вдруг ему вспомнился недавний сон: Наташа стоит на вершине башни, протянув руки навстречу Иванову, а вокруг льется вода, пол под Ивановым опускается, и он не может добежать и докричаться до Натальи, а она не видит его. Монах появляется из ниоткуда и произносит: «Еще не время!». Что «не время»? Господи, услышь меня! Что «не время»?

В дюралевый борт вертолета постучали, и послышался голос Ващенки:

– Командир, пассажиры прибыли!

Иванов вытер лицо носовым платком, поправил комбинезон и открыл дверь: с улицы на него смотрели двенадцать пар глаз пацанов в военной форме и с вещмешками. «Соберись, Александр Николаевич, возьми себя в руки! Ты же не хочешь, чтобы эти молодые жизни остались на твоей совести?» – приказал себе Иванов и дал команду на посадку в вертолет.

Экипаж делал все операции без лишних напоминаний и в полном молчании. Лишь перед самым запуском двигателей заговорил Ващенка:

– Саня, прими мои соболезнования.

– И мои, – негромко произнес Мельничук. – Яка гарна дивчина была. Несчастье-то какое!

– Все там будем… Давайте думать о полете, мужики, – спокойно ответил Иванов и дал команду на запуск. Но он был благодарен экипажу за понимание.

Как ни пытался Иванов сосредоточиться на задании, но часто ловил себя на том, что совсем не контролирует по приборам режимы полета и работу двигателей. Но, видимо, руки знали свое привычное дело: все режимы выдерживались в пределах установленных норм, взлеты и посадки выполнялись, как положено. Пролетая по тому же маршруту, на котором ночью упал экипаж Крапивина, Иванов пытался отыскать сопку, ставшую причиной гибели Наташи. Но не нашел. Видимо, их экипаж отклонился ночью от маршрута.

В перерывах между полетами Иванов, чувствуя слабость во всем теле, отходил от вертолета и ложился где-нибудь в тенечке. Он лежал с закрытыми глазами и в мыслях уносился далеко от всего, что окружало его сейчас, туда, где они снова были вместе с Наташей: он видел ее легкий поворот головы, улыбку, так нравившуюся ему, ее живой взгляд серо-голубых глаз, слышал красивый голос, серебряный смех. Нет, он не мог поверить, что больше никогда не увидит ее живую! Его руки еще помнили прикосновение ее пальцев. Она так любила переплетать его пальцы со своими… Они же договорились, что сегодня Наташа будет ждать его в гости. Она не могла погибнуть!

Когда Иванова окликали, он медленно приходил в себя, начиная воспринимать окружающую реальность, через силу поднимался и шел к вертолету. В полете он думал о Наташе. О живой Наташе…

После окончания полетов Иванов узнал, что тела погибших уже перевезены в городской морг. Никому ничего не сказав, он не зашел ни в столовую, ни в общежитие, а отправился на квартиру Ковалева. Пьяный хозяин открыл дверь.

– Помянешь? – спросил Михаил, проведя Иванова с порога на кухню.

– Налей.

– Тебе сколько?

– Полный, – Иванов взял граненый стакан.

– Пусть земля, как говорится, ей будет пухом!.. – Ковалев резко опрокинул в рот свою рюмку. Иванов выпил стакан водки как стакан воды, почти не почувствовав вкуса.

– Хочешь увидеть ее? – догадался Михаил.

– Проведи меня… в морг, – произнес Иванов.

– Не стоит на это смотреть, – вздохнул Ковалев. – Я уже видел. Не ходи.

– Проведи меня в морг, – настойчиво повторил Иванов.

– Ну что ж. Как хочешь… – Ковалев пошел одеваться.

В полутемном и холодном помещении стоял тяжелый, смешанный с чем-то сладким запах формалина и жженого мяса. Неяркий свет освещал просторную серую комнату, пол и столы в которой были заполнены чем-то похожим на тела людей или тем, что от них осталось. Михаил подвел Иванова к группе бесформенных тел, лежащих на полу без одежды. Чуть в стороне одно тело скрывала белая простыня. Ковалев остановился перед ним и показал глазами на простыню:

– Она тут. Это я ее…

– Спасибо… – Иванов неотрывно смотрел на белую материю, скрывающую то, что осталось от Наташи. Он испытывал ни с чем не сравнимый ужас, который охватил его перед тем, как должно было случиться неотвратимое. «Там не она…» – стучала в голове последняя надежда.

Михаил отвернул край простыни, открывая незнакомое лицо:

– Дальше не надо, там… – он махнул рукой. – Может, я подожду тебя на улице? Ты не боишься?

Иванов не мог ничего ответить. Потрясенный увиденным, он уже не мог чего-то бояться: перед ним лежала отдаленно похожая на живую мертвая Наташа. Постояв немного и не дождавшись ответа, Михаил оставил Иванова одного.

Александр долго стоял, не шевелясь, неотрывно глядя в одну точку на переносице девушки, будто ожидая, что произойдет чудо, и вот-вот приоткроются любимые серо-голубые глаза. Наконец, он приблизился к Наташе и опустился на колени. Ее правильные черты сковывала неестественная бледность, отчего лицо казалось чужим и восковым, но это было ее лицо: глаза закрыты, на чистой обескровленной коже – ни царапинки, выражение спокойное и строгое, как у человека, выполнившего свой долг до конца. Она спасала раненых ребят и была с ними до последнего мгновения. Смерть лишь подчеркнула ее красоту. Но в то же время что-то новое наложила смерть на дорогие черты: заострились нос и губы, они приобрели мраморный оттенок, отчего лицо, не потеряв красоты, приобрело выражение неземного спокойствия, уже прикоснувшегося к холодному дыханию вечности.

– Здравствуй… – произнес Иванов тихо. В ответ – давящая тишина.

– Я пришел… Как же так… – и снова только леденящая душу тишина.

– Как же так, Наташа? Зачем ты здесь? Мы же договорились, что ты будешь ждать меня сегодня. А ты… здесь…