Месть Танатоса - Михель Гавен

Единственное, что немного порадовало Маренн и заставило ее улыбнуться во время поездки — это Берлин. Он был прекрасен! Залитый светом низкого осеннего солнца, еще окутанный золотым и багряным убором опадающих листьев, которые так успокаивающе шуршали под ногами, — забытый шелест осыпавшейся роскоши каштанов на Елисейских Полях в Париже. Город почти не изменился за два года, что она отсутствовала в нем. Правда, ей показалось,что на улицах появилось гораздо больше людей в военной форме, и это настораживало. Германия явно наращивала свои военные «бицепсы».

Читая обнаруженные на вилле газеты, Маренн уже знала теперь о недавнем триумфе аншлюса. Она знала, что вступившие в Австрию войска немецкого фюрера австрийцы встречали на ура и забрасывали цветами. Все села и города украшали флаги со свастикой, а с шинели генерала Гудериана восторженные поклонницы сорвали все пуговицы на сувениры. Она знала, что танки Гудериана двигались по Австрии, украшенные флагами двух стран и зелеными еловыми ветками. Их заливали реками шампанского, а солдат и офицеров носили на руках.

Когда Маренн спросила о тех событиях Науйокса, тот ответил с привычной для него иронией: «Встречали здорово. Но наши там первым делом всю колбасу съели, а также скупили масло в магазинах. Как говорится, под общий шумок!»

Стотысячная толпа на площади в Вене в искреннем восторге встречала Гитлера. Немецкий фюрер посетил монастырь, где когда-то учился пению и гербом которого служила известная теперь всему миру свастика. Он возложил венок на могилу родителей, а 14 марта в сопровождении кортежа мотоциклистов въехал в австрийскую столицу.

Измученная кризисом и безработицей Австрия радовалась вступлению в рейх. За «великий союз германских народов и Единую Германскую империю» во время плебисцита высказалось девяносто девять процентов австрийцев. Над отелем «Империал» на площади Шварценберг свисали длинные красные знамена со свастикой. С балкона королевского «люкса» фюрер произнес перед австрийцами речь.

Все газеты опубликовали ее, и Маренн спустя почти полгода прочла, что сказал тогда германский фюрер. Гитлер вспоминал, как в юности он мечтал попасть в роскошный отель. «Я видел мерцающий свет и люстры в вестибюле, проходя мимо, — говорил он проникновенно с балкона отеля, — и знал, что и ногой ступить не могу внутрь. Однажды вечером после метели, когда выпало много снега, я получил шанс заработать денег на еду, сгребая снег. По иронии судьбы пятерых или шестерых из нашей группы послали чистить снег у "Империала". В этот вечер там давали прием Габсбурги. Я видел, как из императорской кареты вышли Карл и Зита и величественно по красному ковру вошли в отель. А мы, бедные черти, убирали снег и снимали шляпы перед каждым приехавшим аристократом. Они даже не взглянули на нас, хотя я до сих пор помню запах их духов. Мы были для них ничто, как падающий снег, метрдотель даже не удосужился вынести нам по чашечке кофе. И в тот вечер я решил, что когда-нибудь вернусь в "Империал" и пройду по красному ковру в этот роскошный отель, где танцевали Габсбурги. Я не знал, как и когда это будет, но я ждал этого дня. И вот я здесь». Что ж, замечательная картина, — грустно улыбнулась Маренн, прочитав мемуары бывшего чистильщика снега.

Итак, у Австрии новая миссия и новое название — Остмарк. Австрийская армия включена в вермахт, австрийские генералы проскакали на параде на конях вслед за фельдмаршалом фон Беком. Даже католическая церковь ратовала «за рейх». Конечно, в выступлении Гитлера чувствовалась львиная доля пропагандистской риторики.

Но он был австрийцем и, возможно, действительно когда-то и чистил снег перед отелем «Империал», но вряд ли он мыслил тогда так широко и далеко, как рассказывал два с лишним десятка лет спустя, находясь в зените своей славы.

Кто он такой, этот фюрер, этот вождь, спаситель и благодетель всех немцев, создавший на смену Австрийской империи Великую империю германских наций? Отверженная габсбургская принцесса, двоюродная племянница Карла Первого, имевшая все основания обижаться на своих именитых родичей, Маренн тем не менее часто, уже после падения Габсбургов, посещала отель «Империал» и танцевала на венских балах.

Теперь же, проведя два года в заточении в лагере, куда ее отправила полиция этого самого фюрера, и читая его речи у камина на безвестной и безымянной вилле, в глуши лесов, скорей всего, тоже принадлежавшей полиции, не имея ни малейшего представления о своем будущем, также полностью зависящего теперь от этой самой полиции и ее фюрера, Маренн, однако, иронически улыбалась про себя: напрасно Карл тогда не прихватил этого юнца с собой на банкет. Знаменитое высокомерие и напыщенность Габсбургов! Они дорого обошлись династии в восемнадцатом году, а теперь, двадцать лет спустя, так же дорого обходятся Австрии.

Сложись иначе, и сейчас фюреру не о чем было бы рассказывать. То, что было для него мечтой, для нее, Маренн фон Кобург, всегда или почти всегда каждодневной реальностью. Но его мечта сбылась, а ее реальность теперь казалось очень печальной. Что ж, если Австрия выбрала, если Австрии так хорошо…

У Маренн и прежде имелось не так уж много нрав при австрийском дворе, а теперь, когда положение ее и вовсе скверно — тем более. Хорошо, что не пролилась кровь. Так значит, теперь она гражданка рейха? Подданная этого самого фюрера? Она, принцесса фон Габсбург?! Ну и дела… Впрочем, то, что она — принцесса фон Габсбург, знает пока только она одна. И это очень хорошо, потому что, судя по статье в газете, фюрер Габсбургов недолюбливает.

Представить только: он топал своими сапожищами в Шенбрунне и в Хофбурге, нашлепал на красном ковре в «Империале», наверняка забыв вытереть ноги… А как же Фрейд? Маренн переживала за учителя. Удалось ли ему выехать из Вены? Ведь Фрейд —еврей, а Гитлер, как известно, евреев не жалует. Ответа ца этот вопрос в газетах не нашлось, имени знаменитого ученого в них не упоминалось.

Зато полосы пестрели хвалебными и восторженные речами в адрес фюрера и его сподвижников. Вот Геринг… Маренн помнила его по мировой войне. Раздобрел и тоже стал большим человеком на волне политической деятельности. Теперь — правая рука фюрера. А вот и очень знакомая фамилия: в свите Гитлера — принц Саксен-Кобург Готтский, ее родственник. «Очень мило, — подумала Маренн с сарказмом, — как это в его стиле, уметь пристроиться». Наверняка подметал веничком ковер, прежде чем на него ступил фюрер, и шаркал ножкой. Или нет, как это модно теперь, усердно махал рукой: «Хайль Гитлер!» Как он поживает там сейчас, в ее Кобургском бастионе? Безумно рад, что она исчезла, и можно не сомневаться, что уже обосновался со всей семьей.

* * *

После обеда на виллу снова приехал знакомый, а в сущности, совершенно незнакомый Маренн офицер, который доставил ее и детей из лагеря. Что она о нем знала? Да ничего. Даже имени не удосужился назвать.

— Барон Ральф фон Фелькерзам, — любезно представила Маренн молодого человека Ирма. — До вечера — отдаю Вас на его попечение. У него есть к Вам какое-то дело. Он сам Вам объяснит. А я не прощаюсь, — она ласково пожала руку Маренн, — увидимся вечером. Надеюсь, сегодня мы проведем время повеселее.

— Прошу в машину, — без излишних вступлений предложил фон Фелькерзам.

— Мы куда-то поедем, барон? — поинтересовалась Маренн.

— Да, — коротко ответил он, подавая ей пальто.

— А дети?

— С детьми пока побудет фрау Кох.

Фон Фелькерзам проводил Маренн к автомобилю. «Так значит, фамилия Ирмы — Кох, — размышляла она по пути. — Странно, почему же Ирма не носит фамилию мужа?» Она удобно расположилась на заднем сиденье автомобиля — уже знакомое ей место, в очень знакомой машине…

Как и в первый раз, Ральф фон Фелькерзам сам сел за руль. Мягко шурша шинами по гравиевой дорожке, автомобиль тронулся. Ворота автоматически распахнулись перед ними, как по мановению волшебной палочки.

Гуляя по саду, Маренн несколько раз подходила к ограде — ворота казались наглухо запертыми. Наверное, ими кто-то управляет.

А Ирма… Ирма… Мысленно Маренн снова перенеслась к своей новой знакомой. Сегодня утром, во время их совместной поездки в Берлин, Маренн стала невольной свидетельницей странной картины.

На перекрестке машину остановили полицейские, чтобы пропустить кавалькаду черных автомобилей с флажками «СС» на крыльях — должно быть, ехал какой-то важный чин. Увидев их, Ирма побледнела и вся подалась вперед, как будто хотела рассмотреть кого-то за затемненными стеклами автомашины, промчавшейся по центру. Лицо ее напряглось, губы нервно дрожали, она судорожно сжимала пальцами обшивку переднего кресла, весь облик выражал растерянность и смятение. Буря чувств, обычно тщательно скрываемых, проскользнула по ее лицу, исказив его почти до неузнаваемости.