Живём ли мы свой век - Фёдор

— Я был вчера в долине, — начал Мирсаид и не узнал своего голоса: так он волновался. — Я видел экскаватор. Он рушит гору, выгрызает из неё камни. Машина очень большая. Очень!

Мирсаид замолчал и потупил голову. Чувствовал, как румянится от прилива крови его лицо, слышал биение собственного сердца. Утром он сказал ребятам, что лазил в кабину, устроился сторожем — и вообще много рассказывал диковинного, интересного. Уж не сболтнул ли он им чего лишнего?

— Ты теперь там работаешь, и тебе будут давать деньги? — спросил Сулаймон-ака.

— Я буду работать сторожем, и мне будут давать деньги.

Бабаи кивали головой, поглаживали бороды. Видно, они одобряли Мирсаида. «Значит, обошлось, — думал Мирсаид, — никто меня ни в чем не обвиняет».

И тут же про себя решил: впредь не говорить ничего лишнего. Упаси, аллах!

Из другого угла раздался голос:

— Бабаи верят, что ты, Мирсаид, будешь хорошим работником. Пусть русские инженеры и наши учёные таджики, которые строят станцию, знают: жители кишлака Чинар — честные, трудолюбивые люди. Мы им братья.

Мирсаид кивает головой. И все другие кивают. А молодой учитель в ярком шёлковом халате продолжил:

— Ты у нас первый пошёл строить станцию. В Душанбе наши люди есть, но на станции ты первый. Когда будут новости, приходи сюда, рассказывай. И если тебе будет трудно, говори, мы поможем.

Мирсаид поднялся, наклонил голову. Повернулся к Сулаймон-аке, тот кивнул, показал на дверь: дескать, свободен, можешь идти по своим делам.

Выйдя из клуба, Мирсаид направился к чинару — к десятиствольному гигантскому дереву, растущему посреди кишлака и дающему тень едва ли не всем саклям. Сел на выбившийся из-под земли корень, задумался. Перед ним внизу чернела падь Пулисангинского ущелья, в кромешной таинственной темноте серебряной нитью сверкал Вахш — река, которой, как и ему, Мирсаиду, суждена была новая жизнь.

Думал Мирсаид о жизни, о старом мудром человеке Сулаймон-аке, который хотя и живёт долго на земле, но не потерял интереса к жизни, умеет находить для каждого сердечные умные слова.

Молодые люди редко задумываются о быстротекучести дней, им кажется, что молодость будет продолжаться вечно, и они не представляют себя в преклонных летах. А если и заходит речь о стариках, то многие юноши полагают: старикам жизнь неинтересна, они устали от жизни и уж ничему не рады.

Но это, конечно, не так. Как правило, человек, если он здоров, не чувствует себя стариком. Французская пословица гласит: «Стариков не так много, как кажется семнадцатилетним».

Наш прославленный полевод, академик Терентий Семенович Мальцев в свои 85 лет замечательно сказал: «Говорят, старость — не радость. В моем возрасте пора думать о конце жизни, а у меня этого никогда не бывает.

Думаю, что я могу считать себя человеком счастливым. Все-таки в таком возрасте у меня интерес к знаниям, к жизни не уменьшается, а увеличивается — хоть верьте, хоть нет. Никогда мне не бывает скучно, земля меня не оставляет в покое, настолько я к ней привязан, настолько люблю её, так ею увлечен...

Я иногда думаю: некоторые люди уходят на пенсию в 60 лет, болтаются между жизнью и смертью, ничего не делают. Они уже только о смерти и думают. А ко мне смерть никогда не придёт... На самом деле, я просто об этом не думал. Некогда».

Французский философ Ренувье записал в восьмидесятивосьмилетнем возрасте: «Я нимало не заблуждаюсь насчёт моего старения. Я знаю, что я скоро умру, через неделю или через две. А между тем мне ещё так много хотелось бы сказать относительно моего учения. В моем возрасте непозволительно надеяться, дни уже сочтены, быть может, даже часы. Нужно примириться с этим. Я умираю не без сожаления. Мне жаль, что я никоим образом не могу предвидеть судьбы моих воззрений. Я умираю, не сказав последнего слова. Все умирают, не успев выполнить своей цели. Это самая печальная из печалей нашей жизни. Это ещё не всё. Когда человек стар и привык к жизни, то умирать очень тяжело. Мне кажется, что молодые люди легче мирятся с мыслью о смерти, чем старики. Перейдя за 80 лет, человек становится трусом и не хочет более умирать. И когда он видит, что смерть приближается, то душа наполняется большой горечью. Я изучал этот вопрос со всех сторон; вот уже несколько дней, что я переживаю всё ту же мысль. Я знаю, что я умираю, но не могу убедить себя в том, что я умру. Во мне возмущается не философ: философ не верит в смерть, но против неё возмущается старик. У старика нет силы для примирения со смертью. Тем не менее нужно примириться с неизбежностью её».

В этих словах — вся трагедия преждевременной смерти, хотя, казалось, человек, достигнув столь преклонного возраста, должен бы относиться к мысли о смерти с философским спокойствием. Нет. Пока мозг работает нормально, он не может примириться с мыслью о смерти. И этому не противоречат примеры, когда смерть воспринимают спокойно и с достоинством.

И. С. Тургенев в своих воспоминаниях рассказывает о последних днях Петра Александровича Плетнева — профессора русской словесности, поэта, близкого друга Пушкина (это ему Александр Сергеевич посвятил своего «Евгения Онегина»).

«...В последний раз, — пишет Иван Сергеевич, — я видел его в Париже, незадолго до его кончины. Он совершенно безропотно и даже весело переносил свою весьма тягостную и несносную болезнь. «Я знаю, что я скоро должен умереть, — говорил он мне, — и, кроме благодарности судьбе, ничего не чувствую; пожил я довольно, видел и испытал много хорошего, знал прекрасных людей; чего же больше? Надо и честь знать!»

Ему в то время было семьдесят три года.

Страх перед смертью, тоску и уныние здесь побеждает высокоразвитый ум человека, большой интеллект поэта и учёного, философский склад мышления.

Байрон воспринимал смерть как освобождение от всех земных тягот:

— Ещё одно усилие — и я свободен.

Силой ума, волей и чувством рыцарского достоинства подавил в себе страх перед смертью другой близкий друг Пушкина — учитель его и наставник Василий Андреевич Жуковский.

В стихотворении, посвященном памяти Жуковского, Ф. Тютчев скажет:

Я видел вечер твой,

Он был прекрасен.

Нам думается, что смерть настолько страшна и нелепа, настолько противоречит всему существу человека, что вряд ли в здоровом мозгу, в здоровом существе возникнет желание умереть. Если мозг, так же как и тело, одряхлел настолько, что уже не осознает всего окружающего, то ему, может быть, безразлично, жить или умереть. Бывает, что из-за тяжких недугов, очень трудных условий жизнь кажется человеку невыносимой, и он готов произнести роковое: «Хочу умереть», но как только встанет перед ним реальная угроза смерти, он тут же скажет: «Нет, я жить хочу».

Известна глубоко философская, основанная на знании природы человека притча Л. Толстого «Старик и смерть». Старик несёт тяжелую вязанку дров. Он изнемогает от тяжести и взмолился: «Где ты, смерть моя? Хотя бы пришла скорее ко мне». Тут же перед ним предстала смерть. «Ты звал меня, старик? Зачем?» Старик сразу же опомнился и говорит: «Я звал тебя, чтобы ты помогла нести мою вязанку».

Смерть не в старческом, а в пожилом возрасте не может считаться естественной, хотя она и наступает в результате перенесённых ранее тяжёлых заболеваний, принявших хроническое течение. В пожилом возрасте защитные механизмы резко ослаблены и какой-нибудь, иногда незначительный, толчок может нарушить равновесие и привести к печальному исходу. У пожилого человека, да ещё ослабленного болезнями, небольшая травма, легкая инфекция и даже рюмка водки может прервать жизнь организма.

И. Мечников приводит рассказ одного француза, переданный Токарским: «Моя бабушка 93 лет была при смерти. Хотя она уже некоторое время не покидала постели, но ещё сохранила все свои умственные способности, и мы заметили её состояние только благодаря уменьшению аппетита и ослаблению голоса. Она всегда выказывала мне большую привязанность, и я оставался у её кровати, нежно ухаживал за ней. Это не помешало мне наблюдать её тем же философским взглядом, какой обращал на всё окружающее.

— Здесь ли ты, племянник? — сказала она едва внятным голосом.

— Да, бабушка. Я к вашим услугам и думаю, что вам бы хорошо выпить немного славного старого вина.

— Да, милый друг. Жидкость всегда может пройти. Я поторопился, тихонько приподнял её и заставил проглотить полстакана моего лучшего вина. Она тотчас оживилась и сказала, обратив на меня некогда очень красивые глаза:

— Спасибо за эту последнюю услугу. Если ты доживешь до моего возраста, то увидишь, что смерть становится точно такой же потребностью, как сон.

Это были её последние слова. Через час она уснула вечным сном».

И. Мечников приводит этот случай как пример инстинкта естественной смерти. Нам же кажется, что это пример насильственной смерти. Ослабленной годами, а может быть, и какой-нибудь болезнью, престарелой женщине оказалось достаточно полстакана вина, чтобы прервалась её жизнь. И с точки зрения врача-клинициста, это вполне объяснимо. Вино вызывает резкое и быстрое действие на сердце, заставляя его работать усиленно. При этом чем старше человек, тем меньшая доза вина ему нужна, чтобы получить тот же эффект. Здесь у 93-летней женщины полстакана вина оказались непереносимой дозой. Что же касается её слов, то они скорее говорят о быстро наступившей эйфории, чем об инстинкте естественной смерти.