Песня на два голоса - Кэтрин Кэтрин

Побродив между «скульптурами» и прочими шедеврами, подискутировав о том, что следующий совместный концерт нужно оформлять вот так же, Лора и Майкл решили покинуть гостеприимную секцию номер один и отправились на выход. Мимо ремонта Лора прошла не глядя, а Майкл приостановился.

— Эй, постой, — сказал он.

— Да? — обернулась Лора, пребывая во власти мыслей о том, что, может быть, здесь все-таки сыщутся пейзажики с пастушками.

— Это не просто провода, — таинственно пониженным голосом сообщил ей Майкл. — Это искусство!

— Быть не может! — недоверчиво сказала Лора и отправилась убедиться.

И верно. По проводам струилась водичка, непонятные приборы оказались насосами, эту водичку качающими, панельки мигали не просто так, а с глубоким смыслом, и называлось все это как-то пафосно — рядом висела табличка.

— Ну ничего себе, — пристыженно пробормотали посрамленные величием современного искусства туристы и поспешно ушли, немного смущенные.

13

— Почему ты это вспомнил? — спросила Лора.

— Не знаю. Странное утро. — Майкл зачем-то покосился на окно, как будто там имелся ответ. — Мы словно между двумя мирами.

— У нас еще несколько минут, чтобы вернуться в привычный мир.

— Да. Всего несколько минут…

Лора пожала плечами.

— Я не хочу никакой философии сегодня утром.

— Тогда и не будем философствовать. Просто мне вспомнилось, как хорошо нам бывало вместе.

— Я тоже это помню. Это что-то особое значит, Майкл?

— Разве нет?

— Это воспоминания. — Лора опасалась, что сейчас разговор все-таки свернет к дальнейшим отношениям. К счастью, Майкл, по-видимому, почувствовал ее беспокойство и встал.

— Да, воспоминания. Хотя и весьма приятные. Я об этом не жалею, особенно о современном искусстве.

— Пойдем, сотворим немного понятного нам искусства, — улыбнулась Лора.

Туфли пришлось надеть вчерашние — достаточно удобные, к счастью. В лифте Лора и Майкл держались за руки. Они решили, что не станут вести себя специально отчужденно. Зачем? В игре на публику нет никакого смысла в этом случае.

Двери лифта раздвинулись, и их ослепила череда вспышек. Лора опешила, отступила назад. Со всех сторон маячили лица, тянулись микрофоны.

— Мисс Бёркли, мистер Фонтейн, так вы снова вместе?

— Парочку слов!

— Мы можем договориться об интервью?

— Вы поженитесь?

Майкл зарычал и потащил Лору сквозь толпу. Растерянные охранники оттесняли журналистов из холла, но не слишком успешно. К счастью, верный Джо поджидал у лимузина. Лора и Майкл скользнули в машину, дверца захлопнулась, и автомобиль поспешно отъехал от тротуара.

— Что это?! — задыхаясь, спросила Лора. — Откуда они здесь?!

— Я не знаю. Я им точно не звонил.

— Но откуда-то они взялись!

— Ты никому не говорила?

— Только Алану. Он беспокоился за меня.

— Вряд ли твой продюсер… — Майкл помолчал. — Или он мог? Ради пиара?

— Я не знаю. Мне такой пиар не нужен. — Лора зло стукнула кулаком по коленке. — Как же я все это ненавижу!

— Ты звезда. Давно должна была привыкнуть.

— О, конечно! Если ты так высоко взлетел, у тебя не может быть слабостей! — Ее трясло. — Ты самый сильный на свете, ты Железный человек!

— Как-то так, — кивнул Майкл, глядя на нее внимательно. — А разве ты не такая? Не взрослая, не сильная? У тебя ведь не бывает слабостей? Да?

Лора почувствовала, что истерика подкатывает к горлу. Она знала, что сейчас сорвется, сорвется глупо, безбожно, перед самой репетицией, когда ей все это не нужно. Но Майкл был тут. Все это из-за него. Душевное равновесие нарушено из-за него.

— Ты такой же.

— Какой? — Он склонил голову набок: щетина снова пробивается, все-таки образ должен быть образом. — Сильный? Непререкаемый? Лора, ты убеждаешь меня, что ничего тебя задеть не может. Что ты со всеми слабостями рассталась. Тебя же не должны задевать такие мелкие неприятности, как наличие папарацци у лифта. Что ты завелась, в самом деле?

Он искренне не понимает, подумала Лора. Она уже не могла сдерживаться. Ей просто необходимо было выговориться сейчас, перед Майклом. Чтобы он понял, что с ней происходило все эти годы. Как она менялась, как ломала себя. И что она собою сейчас представляет.

— Я сейчас расскажу тебе, только ты никому не говори.

Он кивнул. Лора сглотнула и начала:

— Иногда бывает, я стою перед зеркалом и смотрю на себя. На себя вообще полезно смотреть — загляни в глаза чудовищ, что уж там. Я стою и в какой-то момент говорю себе: о'кей, сейчас ты позволишь себе то, чего обычно не позволяешь. И я говорю: эй, я себе не нравлюсь, мне плохо, мне не нравится эта физиономия, мне все надоело, я устала, я себя ненавижу, я сама во всем виновата, ничто никогда не будет так, как я хочу, и я пропаду в безвестности, я никогда не стану человеком, каким хочу стать, я слабая, я не могу, я не люблю тебя, ты, там, в зеркале. Я стою и не люблю себя, потому что ну как ее, такую, любить? Она же ничего не может на самом деле, просто всех обманывает. И вдруг — я ничего не делаю для этого — из моих глаз смотрит зверь.

Майкл молчал. Он отлично умел слушать, по-прежнему.

— Я не знаю, как зовут моего зверя, — продолжала Лора все торопливее и торопливее. — Знаю, что у него глаза дракона, острые когти и еще много разных полезных штучек — любой компьютерный монстр умрет от зависти. Зверь смотрит на меня из моих глаз, зверь медленно раздвигает в улыбке черные губы, и острые зубы так сияют в свете призеркальной лампочки, что впору зажмуриться. Здравствуй, говорит мне зверь. Что ты тут только что наврала? Что я слабая, говорю я. Ну-ну, говорит зверь и разворачивает хвост. Что я ничего не могу и я устала, говорю я. Ну а еще? — подначивает зверь. Что я себя не люблю. И зверь усмехается. И я усмехаюсь вместе с ним, Майкл.

Она сглотнула. Только однажды Лора рассказывала про это своему психоаналитику, какому-то из, и тот молча выслушал, после чего прописал антидепрессанты.

Вряд ли Майкл посоветует ей пить таблетки. Вряд ли ему это все важно. Она не могла остановиться. Утром в несущейся по Нью-Йорку машине, в момент, когда будущее кажется глухой бетонной стеной, Лора приоткрывала для Майкла себя.

— Мой зверь может быть добрым. Он может быть, по его понятиям, справедливым, может быть нейтральным. Он очень хорошо умеет быть жестким, не любит быть жестоким, но иногда ему приходится. Он не дает мне пощады. Все, что я могу выторговать у него, — это несколько минут у зеркала, чтобы пожалеть себя до глубины души и не возвращаться к этому некоторое время. — Она всхлипнула и глубоко вздохнула, чтобы не заплакать. Момент слабости, сейчас пройдет. — Мне стоит некоторых усилий не давать ему сожрать все, что движется. Он любит сырое мясо, это верно. Мои понятия о морали и чести сдерживают его, хотя частенько он недовольно бьет хвостом и ворчит: Что ты тянешь? Зачем ты тратишь на это свое время? Чем дольше я живу, тем чаще прислушиваюсь к этому ворчанию. Мне становится неинтересной трата времени. Чем дальше, тем чаще я предпочитаю резко высказаться, а не разводить дипломатию. Зверя сильно раздражает человеческая глупость и желание сделать из своей жизни жвачку. Я уговариваю его, глажу, чешу за ушами. Каждый сам кузнец своего счастья, говорю я ему. Мы с тобой никогда никому ничего не навязываем, равно как и нам никто не может навязать. Мы не позволим себя обмануть, остальные же вправе заниматься этим с утра до ночи — но не с нами. Успокойся, мой зверь, успокойся. Так я ему говорю. Потому что у зверя есть крылья. Настоящие, с железными прожилками.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});