Примаков - Илья Дубинский

А скорый поезд начальника Подольского боеучастка Примакова едва передвигался со споростью пешехода. К обеду только лишь добрались до Кожанки, а оттуда вслед за кустарным снегоочистителем двинулись на Попельню.

Уже под руководством комкора, вызывавшего к карте поочередно всех пассажиров вагона, отработали задачи на атаку, на оборону, на встречный бой, на разведку, на завесу, на сторожевое и боевое охранения. Уже Примаков, вспомнив дела не столь давно минувших дней, рассказал своим спутникам, как на этом самом перегоне осенью девятнадцатого года Якир вырвался из окружения. Тридцать полков 45-й, 47-й и 58-й дивизий знаменитой Южной группы, шедшей от самой Одессы сквозь захлестывающие атаки петлюровцев с запада, деникинцев с востока, махновцев с юга и кулацких банд со всех сторон, недалеко отсюда соединились с Красной Армией.

– Чем взяла Южная группа Двенадцатой армии? Взяла она многим. Но основное вот что – в обычной войне боец воюет с врагом отечества, в гражданской – еще и с личным врагом. Настоящий воин идет на него с удвоенной яростью, кролик – с утроенной силой от противника бежит. А отныне все обычные войны будут похожи на гражданские: капитал против труда, неволя против свободы, угнетатель против угнетенных. У Якира были настоящие воины… Об этом легендарном походе, – продолжал рассказ Примаков, – будут слагать песни, напишут книги. На героизме советских солдат Южной группы будут воспитывать новые поколения бойцов…

Уже Виталий Маркович рассказал бойцам о знаменитом восстании римских гладиаторов. Об их вожаке, которого Карл Маркс назвал великим генералом, а Ленин – выдающимся героем. О шести тысячах распятых на крестах гладиаторов вдоль «сработанной рабами» знаменитой дороги Рим – Капуя…

Казаки, возвращавшиеся с побывки, рассказали о том, как в Донбассе идет наступление на разруху, как пока еще не совсем сытые и обутые горняки подымают из руин шахты, а из их глубин гонят на-гора потоки угля, как в Кривом Роге разжигают потухшие за годы войны домны.

Любовь и страстность, с которыми казаки шахтерского племени говорили о своем крае и его мужественных людях, распалили казака Полещука.

– У нас, ясно, нет никаких шахт. Не варят у нас и сталь. Но и нам есть чем красоваться. Знаете наше богатство? Видали вы его? Вот на нашей стороне клады, так клады… Я говорю про хмель. У нас, на Волыни, он у каждого двора. У каждого двора стоит высокая стена зеленого и кудрявого этого самого хмеля. Хмель, если хочете знать, это и есть сама жизнь! Не верите? Так послухайте! Без хмеля нет ни пива, ни бражки. А без пива и без бражки нет танцев. Без танцев нет веселья. А без веселья нет радости. Без той радости нет любви, а без любви, сами понимаете, нет и жизни. Ну, что вы теперь скажете, товарищи, козацтво? Значит, хмель – это и есть жизнь. А хмель больше всех разводит наша Волынь! Вот вам, товарищи, и весь мой сказ…

– Ну, ты со своей Волынью не очень-то носись, – возразил Полещуку представитель Донбасса. – Вот Шепетовка – это тоже Волынь. Я раз на шепетовском базаре своими глазами видел такое. Босота торговала у мужика поросенка, а дошло до дела – в мешке оказался не поросенок, а песик. И еще мужика донимали за обман…

– Так то же гастролеры: «Рупь поставишь – два возьмешь!..» – пояснил Примаков. – А что ни говорите, здорово это получилось про хмель. Прямо стихи, поэма…

Стараясь убить время, попутчики комкора вспоминали разные забавные истории, участниками которых были они сами или же слышали их от других. И больше всего всяких былей и небылиц приписывали командиру 2-го полка Пантелеймону Романовичу Потапенко.

Вот и сейчас Полещук вспомнил один курьез. Послал Потапенко своего коновода за новым бельем. А тот вернулся с пустыми руками, говорит: «Начхоз не дает сподников. Требует, пусть сами придут!» Потапенко направился в каптерку. «Спрашиваю вас, батя, – расшумелся он там. – Долго будете вы меня конфузить? Командир полка я чи не командир?» А получилось так: когда пришлось оставлять Барвенково, за командиром полка потянулась вся родня. Боялась шкуровских плеток, а то и пуль. Родной отец стал в полку начхозом, а брат Федор – сотником. Старик и говорит сыну: «По части там тахтики-прахтики не спорю, ты у нас за главного, а по части сподников – главный во всем полку я. Недавно, когда всем давали, и ты получил. Шо? В кобуры складаешь, жених? Знаю, там уже у тебя два отреза на галихве и набор на чеботы…» Потапенко разъярился: «Кому какое дело? То не ворованное, не грабленое. Полученное по закону. Шо я таскаю штаны два срока – кому какое дело… А касаемо сподников, то я же нe слазю с седла, растер их на полоски…» Тут старик перебил командира: «Добре, Пантымон. Спускай штаны, мне надо самозрительно убедиться…» И что ж вы думаете, покорился Потапенко. Вот такой-то был у нас зажимистый начальник полкового хозяйства… Прижимал всех, а больше всего не щадил нашего комполка, родного сына…

Боец-криворожец тихо хихикнул в кулак. Чуть смутился, понимая, что не часто придется вот так просто вести дружескую беседу с тем, чье имя гремит на всю Украину.

– А знаете, товарищ комкор, – начал он, – кто у нас самый подрывщик дисциплины?

– Их не так уж много, думаю, – ответил Примаков, – Но ручаться не буду. Есть они и у нас…

– Так я вам скажу. Я из второго полка… И самый большой подрывщик дисциплины – это наш командир…

Заявление бойца вызвало иронические возгласы всей громады.

– Того быть не может! – твердо отрезал комкор.

– Так вот, – усмехаясь в свои тощенькие усы, продолжал казак. – Дневалю это я по конюшне нашей сотни. Ночь – на дворе гуляют ветры, а возле конячек затишно и тепло. Я и не понял, когда вздремнул. Слышу, кто-то тихонько меня тормошит. Раздираю глаза, а передо мной сами они – наш командир полка. Шевелят у моего уха своими рыжими усами: «Так вот, хлопче, знаешь, спать не полагается. И на случай боевой тревоги, и на случай огня, и на случай нападения. Хорошо – пришел на конюшню я. А если б старшина…»

Антон Карбованый поведал о схватках комнезама с бандитами, копошащимися еще в лесах, и о том, как вместе с нэпом ожили кулаки. Особо те, кто в апреле девятнадцатого года пошел за петлюровским атаманом Дубчаком, поднявшим восстание в Миргороде.

– Было время, – почесал казак затылок, – и я мечтал, сознаюсь, товарищи, знаете о чем? Иметь свой хутор, а вокруг него шоб поднялся тын с гвоздочками поверху. Ну, одно, шо все-таки наши червонноказачьи политруки ума вставили не мне одному. А другое – вот пока ездил до дому, насмотрелся на те заборы с гвоздочками. Пакость одна… Вот мое слово!

– По правде сказать, – повернулся Примаков к седобровому, – думал, что ты уже отказаковался. Считал: не вернешься в корпус…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});