Тролльхеттен - Сергей Болотников

Там жили другие люди. И возможно счастливо.

Эти два сияющих желтоватым мягким светом проема были для Васька чем-то вроде Вечного огня — огненные символы его неудавшейся жизни. Глядя на них, Василий Мельников иногда раздумывал, а как бы было, если бы судьба обошлась с ним иначе. Если бы в далекие застойные годы не пристрастился он к пагубному зеленому змию?

Ваську было за сорок, он не был женат, у него не было детей. По большому счету, он был никому не нужен.

В конце концов, он перестал приходить к этому дому. И уже годы спустя, проходя мимо, опустившийся бомж Васек даже не бросал на здание ни единого взгляда. Прошлое окончательно умерло, похороненное под долгими месяцами дикой, волчьей жизни.

Тут Васек перестал качаться и замер, вперив стеклянный взгляд в неостановимо бегущую воду. Потом глаза его приобрели некоторую разумность, рот искривился в безумной усмешке, и Васек тоненько захихикал, роняя слюни на влажную землю. В конечном итоге, на старости лет и, наверное, под конец этой гнусной, не сложившейся жизни Василий стал кому-то нужен. Нужен настолько, что оторваться от преследователя Ваську уже не суждено.

— Витек… — проговорил Мельников почти с теплотой, его время истекало, и он это чувствовал, и скоро должен был начаться очередной акт этой эпической, апокалиптичной погони.

И он не заставил себя ждать.

На все том же философском факультете, куда собирался в самом начале своей несложившейся жизни семнадцатилетний Вася Мельников, он наверняка бы читал изречение одного древнекитайского мыслителя и по совместительству воина, звучавшее примерно так: «Если ты хочешь победить своего врага, сядь у реки и подожди, пока его труп проплывет мимо». По иронии судьбы именно нынешнему беглецу предстояло испытать подобный способ на своей шкуре. Пусть и с некоторыми нюансами.

Когда солнце опустилось к горизонту на расстояние двух своих дисков, со стороны запада показался Витек. Он неторопливо плыл по реке ногами вперед, и грязная водица обтекала голые и бледные, как у утопленника пальцы его босых ног. На лице у него застыла все та же закостенелая улыбка, и речная влага беспрепятственно заливалась к нему в рот, полоскалась там, оставляла между зубами клочки тины. Глаза смотрели в небо, а небо отражалось в зеркальных глазницах. Витька мягко покачивало, руки его были безмятежно сложены на животе, и он не совершал ни единого движения, однако плыл почему-то как раз по направлению к левому берегу. Одежда, ранее всегда грязная, сейчас была относительно чиста, прополощенная в речной воде, то же самое относилось и к белым расслабленным пальцам, с длинными, отросшими за это время ногтями (Васек помнил, что ногти у Витька, еще живого Витька, всегда были грязны и обломаны под корень). Преследователь, враг, выглядел неживым, но Васек прекрасно знал, что это не так.

Когда Витьку до берега оставалось метра три, так что цель его визита была ясна и понятна, Василий нехотя поднялся. Подышал, насыщая легкие кислородом. Взглянул в серебристые глаза своего бывшего напарника. На душе была тоска, тина и гнилая речная вода. Витек, улыбаясь, достиг мелководья, и стал подниматься и протягивать вперед скрюченные руки.

— Ненавижу! — прошептал Василий стоя на месте, — ненавижу тебя, Витек. Ненавижу, предатель!

После этого он все-таки повернулся и побежал. На бегу Васек хихикал, размахивал руками и бормотал себе что-то под нос. Он очень устал. Сам того не сознавая, он уже приблизился к той черте, когда загнанная до полной потери сил дичь оборачивается и в последней самоубийственной атаке бросается на преследователя.

* * *

Лишенный воды город замер в вечерней тьме. На улицах его практически не наблюдалось никаких шевелений, и лишь в точках, где работали водоколонки, все еще копошились сильно укоротившиеся очереди. Воду отключали не впервые, но впервые на такой долгий срок, и жители Верхнего города, возвращаясь вдоль Мелочевки с полными ведрами прозрачной воды, злобно ворчали на своих земляков, удобно устроившихся в Нижнем, где вода есть (совсем забыв при этом, как гордились они переездом в новые светлые квартиры из Нижнегородских трущоб).

Правду не знал пока никто. А заключалась она в том, что и в отделенном Мелочевкой Нижнем городе воды тоже не было. Но там это переносилось куда легче, колонок было больше, а проржавевшие коммуникации все время лопались, поэтому местное население приучилось обходиться без воды из-под крана, перейдя на подручные, использующееся еще с давних времен, методы.

Особой засухи не ожидалось, лето было теплым, но влажным, и дождик регулярно увлажнял землю. Тяжелее всего пришлось, пожалуй, дачникам, на грядках которых вдруг перестали крутиться модные, цветасто раскрашенные опрыскиватели. В теплицах теперь установился пустынный зной, и нежные растения стали удручающе быстро вянуть, чем привели не один десяток дачников в состояние маниакальной депрессии. Доходило даже до того, что владельцы крохотных земельных участков взаимно обвиняли друг друга во вредительстве, и так и не договорившись, начинали серьезно гадить своим недругам.

Александр Петрович Каточкин глухой безлунной ночью подсыпал соседскому псу Тою крысиной отравы, коварно выполненной в виде шоколадных кубиков. Той, очень любивший шоколад, подношение съел, а наутро привел своего хозяина в ужас зрелищем своей агонии. Евгений Палин — мирный пенсионер-дачник, не думал ни секунды о том, кто мог проделать над Тоем такую гадость, и такая же порция псевдошоколада отправилась в мелкоистолченном виде в комбикорм к Каточкинским курам, большая часть из которых в тот же день покинула этот не очень гостеприимный мир. Каточкин пришел в ярость, и некоторое время скрежеща зубами ходил по своей крохотной комнате, иногда кидая дикие взгляды в сторону соседского участка. Никто не знал как, но еще более мелко истолченная порция отравы каким-то образом оказалась у Палина в растворимом супе, который он и съел с превеликим удовольствием (подумывая, кого бы еще отравить у ненавистного соседа).

С этими же мыслями через два часа его увезли на скорой, а Каточкин стоял, прислонившись к ограде своего дачного участка и, улыбаясь, махал вслед.

Иногда кажется, что дачный народ, поработав на своем участке, проникается какими-то древними инстинктами, побуждающими его охранять земельный надел до последней капли крови, а также подсознательно строить захватнические планы по отношению к участку соседа.

В одной из двух городских школ, шестикласснику Васе Манину сильно разбили нос, и Вася весь в слезах побежал в школьный туалет, дабы смыть кровавые пятна, стремительно расползающиеся по его дорогой куртке. Но перекошенный кран в сортире отозвался лишь невразумительным хрипом, так что пришлось Васе идти домой, где он до смерти напугал свою мать зрелищем окровавленной одежды.

Проснувшийся хмурым утром постоянный посетитель бара «Кастанеда» по фамилии Хромов испытывал тяжелейшие последствия своей вчерашней наркотической гулянки. На четырех конечностях дополз он до кухни и там жадно припал к кухонному крану, одновременно вертя обе ручки смесителя. Ничего не добившись, Хромов взвыл от тоски и вцепился зубами в холодный металл смесителя, здорово обкорябав себе губы. Но тут ему в голову пришла гениальная по силе воздействия мысль, и он проковылял на улицу (благо квартира была на первом этаже), где и припал к первой попавшейся лужице.

Тяжело пришлось пожарникам — эти с мигалками, воем и ревом, разгоняли собравшуюся у колонок толпу, чтобы наполнить свои далеко не безразмерные баки машин. Из-за этой ограниченности, они уже выпустили из-под контроля два серьезных пожара, обречено наблюдая, как пламя набирает силу. В обоих случаях дома выгорали дотла.

А не понимающая этого толпа упорно не хотела подпускать пожарных к водопою, и даже как-то раз бравых борцов с огнем крепко избили.

В Нижнегородском баре «Вишневый садик» посетителям подали грязную посуду с липкими жирными следами чьих-то пальцев. Отдуваться за это пришлось бармену, который через двадцать минут после инцидента уже валялся под стойкой в бесчувственном состоянии, а кружки горой битого стекла громоздились вокруг него.

Федор Рябов заявился домой мрачнее тучи, набычившись, и взгляд его, казалось, прожигал дырки в предмете, на которой он его обращал. Его жена в ужасе отступила от него, и прижалась к обшарпанной стене квартиры. На щеке у Рябова красовалась теперь рваная рана с легко угадывающимися следами зубов.

— Ой, Федя… — привычным плачущим тоном заголосила жена, — покусал кто?

— Да. — Твердо сказал Федор и не менее твердо заехал жене в глаз, отчего она замолчала и сползла вниз по стене.

Пятнадцатилетняя дочь Федора, видевшая все это из своей комнаты, с плачем метнулась к матери, а от нее к раскрытому окну, намереваясь выпрыгнуть наружу. По пути она запнулась об ножку стола и сверзилась на пол вместе с приготовленной для него, Федора, снедью.