Физрук - Валерий Александрович Гуров

старшей пионерской вожатой Егоровой. Впрочем, откуда мне знать? Может Симочка только в школе вся такая плакатная, а потом переодевается и на тусовку с местными хиппарями и панками, курит «Мальборо» и гоняет на мотоцикле «Ява». Тогда все сходится. Представил Симу в таком образе, и сердце чаще забилось. Интересные у меня фантазии.

Впрочем, когда хозяйка дома открыла крышку фарфоровой супницы и я вдохнул пар, над ней поднявшийся, то всякие посторонние мысли вылетели у меня из головы. Это была солянка. Великолепно сваренная, с кусочками разного мяса и разрезанными пополам оливками. Я выхлебал тарелку и не отказался от добавки. За солянкой последовало жаркое в горшочках — со свининой и картошкой. И, о чудо, приготовленное именно так, как я люблю! Именно — я, а не Александр Сергеевич Данилов.

На третье оказался чай с тортом. Тоже — домашним. Я был уже набит под завязку, но отказаться от кусочка торта не посмел. После чая я совсем осоловел. С полчаса, вместе со всем семейством Разуваевых, добросовестно смотрел телевизор. Показывали программу «Время». Мне и в самом деле было интересно слушать зарубежные и советские новости. А вот на лицах хозяев читалась вежливая скука. А Пал Палыч так и вовсе морщился. Особенно, когда сообщали о встрече товарища Брежнева с очередным иностранным правителем, с которым он не преминул поцеловаться практически взасос.

Когда «Время» закончилось, Глафира Семеновна объявила:

— Мужчины сделают доброе дело, если не будут женщинам мешать убирать со стола и мыть посуду.

Я заметил, что отец и дочь быстро переглянулись и Антонина Павловна сказала:

— Папа, Александр Сергеевич любит музыку… Прямо — как ты!

— Ну что ж, — пробормотал Пал Палыч, нехотя поднимаясь из кресла, в котором он так уютно устроился. — Пойдемте в мой кабинет, Александр Сергеевич…

Когда он пропустил меня в святая святых каждого делового человека, я обомлел. Все, что я ожидал увидеть в комнате Тигры, оказалось здесь. И постеры на стенах и бобинный магнитофон и репродукции. Только что икон не было. Вместо них, висели фотографии, изображающие каких-то военных. Мне, как бывшему офицеру, без труда удалось опознать форму образца сороковых годов ХХ века. На одних фото военные были без погон, зато — с кубарями и ромбами в петлицах, на других — уже с погонами, полевыми и парадными.

— Узнаете? — спросил хозяин, показывая на снимок молодого сержанта — или, как тогда говорили, отделённого командира с двумя треугольниками в петлицах и в буденовке.

— Неужто это вы?

— Да, — кивнул он не без гордости. — В сороковом году, во время Финской компании… А это — сорок первый, под Смоленском…

В сорок первом, Разуваев уже щеголял кубарями младшего лейтенанта, а в сорок пятом — тремя золотыми звездочками и одним просветом старшего. Не слишком завидная карьера, особенно если учесть, как быстро во время войны росли в чинах. Впрочем, мало ли что бывало!

— Та-ак, вы же хотели послушать музыку! — спохватился Пал Палыч, и нажал на клавишу воспроизведения.

Громовая волна тяжелого рока качнула стены. Я оглох, а хозяин опустился в кресло, закрыл глаза и принялся отбивать такт ладонью по кожаному подлокотнику и постукивать ногой в мягком тапочке. Когда композиция отзвучала, Разуваев отключил магнитофон — за что я ему был весьма благодарен — достал из шкафчика бутылку и два стакана. Я почти не удивился, когда увидел на этикетке три цифры семь. Пал Палыч разлили портвейн по стаканам и мы выпили. Кажется, я уже начал понимать, в чем дело?

— Неужели вы и впрямь увлекаетесь тяжелым роком? — спросил я, дабы получить подтверждение своей идеи.

— Почему только тяжелым? — сказал он. — Я вообще люблю рок-н-ролл в частности и молодежную культуру в целом.

— Как, Пал Палыч, именно — вы⁈

— А вы полагаете, что в моем возрасте это уже невозможно?

— Нет, ну не то что бы… Вы ведь директор школы, ветеран Великой Отечественной, коммунист…

— Да вот так получилось… — Он развел руками. — А в общем-то случайно вышло…

— Расскажите, если не секрет, конечно…

Разуваев снова наполнил стаканы дешевым портвейном, который как раз был в ходу у неформальной советской молодежи семидесятых — восьмидесятых. Видимо, Пал Палыч не намерен был нарушать традиции. Я представил его на вписке с хиппующими бездельниками, такого милого, уютного в тапочках и невольно улыбнулся. Не монтировался директор школы с кучкой патлатых пацанов и девчонок в хайратниках, в расклешенных до невозможности брючатах, забивающих косячок и балдеющих под «AC/DC».

— ЧП у нас в школе случилось лет пять назад, ну или чуть больше, — начал свой рассказ Разуваев. — В общем-то по нашим меркам — серьезное… Притащил один десятиклассник в школу кассетный магнитофон, и не просто так, а на школьный вечер, ну и поставил ерунду в общем, «Doors», но Эвелина Ардалионовна услышала и давай копать. Форменный допрос устроила парню. Ему бы отмолчаться, а он возьми да ляпни, что передовая американская музыка превосходит музыку советских композиторов… Что тут началось! Из комсомола этого юного дуралея хотели попереть, еле отстояли… Сейчас он уже институт закончил, талантливый инженер, внедрил там что-то полезное на производстве… Ну и вот зацепила меня эта история, решил я разобраться, чего в этой музыке такого, что молодежь заманивает. Я же педагог с тридцатилетним стажем… Должен ребят понимать… Ну и не заметил, как втянулся. Представляете?

— Почему же тогда, Антонина Павловна, ходит в молодежном прикиде, а слушает Рахманинова?

— Это она придумала… Где-то же надо доставать записи, литературу, не мне же в косухе по городу разгуливать и на сейшены приходить… Вот она и стала моим, так сказать, чрезвычайным и полномочным послом в мире молодежной контркультуры.

— Я почему-то так и подумал, — кивнул я, — хитро, конечно… Но почему она в школу в прикиде ходит?.. Эвелина Ардалионовна наверняка зубы на нее точит…

— Определенный риск, конечно есть, — вздохнул Пал Палыч, — но, кроме внешнего вида, к моей дочери и придраться-то не к чему… Как отец я, конечно, пристрастен, но она общественница, ведет кружок иностранных языков в доме пионеров, ну и педагог неплохой… А вот, чтобы войти в доверие к молодежи иного образа мысли, нужны поступки неординарные… Разумеется, это должно остаться между нами.

— Ну что вы, Пал Палыч, о чем речь!

Мы выцедили еще по стаканчику и послушали еще одну композиции. И меня осенила идея.

— А