Нулевое досье - Гибсон Уильям

Нечто в форме пингвина, фута три-четыре от клюва до кончика хвоста, и сделанное, как казалось, из ртути. Пингвин в жидкой зеркальной оболочке, отражающей свет уличных фонарей. Плывущий. Как пингвин под водой, но в воздухе Латинского квартала чуть выше окон второго этажа. Вдоль середины улицы, пересекающей ту, по которой шел Милгрим. Затем по той же улице в противоположную сторону проехал велосипедист.

– Вы видели? – спросил Милгрим велосипедиста, который уже проехал да и в любом случае его бы не услышал.

31

Тайные механизмы

Холлис изо всех сил пыталась отбросить навязчивую тревогу после разговора с Хайди. Она надела чулки, платье, туфли, накрасилась. Ванная здесь была тесная, меньше уэллсовского душа в «Кабинете».

С самого начала она мудро внушала себе: лучше не тревожиться о Гаррете, иначе не остановишься. Опасность – его призвание. Ему не капала денежка от былой музыкальной славы, зато у него был старик, похожий на фотографии Сэмюэла Беккета в старости, с таким же яростно-пристальным взглядом, возможно, сумасшедший. Старик, который прежде был кем-то (кем – не говорилось) в американской разведке, выступал продюсером и режиссером череды тайных перформансов Гаррета. Финансируемых, по смутным намекам, другими отставными разведчиками. Некой лигой старперов, объединенных неприязнью к действиям и склонностям правительства. После Ванкувера Холлис уже не видела старика, но во все время ее отношений с Гарретом он присутствовал фоном, как негромкое радио за стеной. Самый частый голос в постоянно меняющихся мобильных Гаррета.

Холлис догадывалась, что старик не одобряет их роман, однако при всем желании он не нашел бы себе другого Гаррета. Человека, для которого главная радость жизни – прыгать с небоскребов в нейлоновом костюме с перепонками между ног и по бокам: планировать летучей мышью между смертельными обрывами стекла и стали. Типаж абсолютно не в духе Холлис, как заметила однажды Хайди. Спортсмены, военные – их она обходила стороной. Все ее прежние бойфренды были из арт-тусовки, самого разного сорта, в том числе, к несчастью, гибридного: арт-бизнесмены с натурами требовательными, как у собак дизайнерских кроссбредных пород. И она на горьком опыте научилась худо-бедно их понимать. А тут безумный бейсджампер из Бристоля, который носил простые свитера и водолазки, ничего не желая этим сказать, и читал наизусть не самые известные стихотворения Дилана Томаса. «Потому что петь не умею», – объяснял он. И все это время он рисовал граффити на тайных механизмах истории. Человек, которого – косвенно признала она сейчас, в бронзовой телефонной будке лифта, – она по-настоящему любила. И быстро упрятала эту мысль, как только лифт остановился на первом этаже.

Хотелось верить, что хаундсовская куртка поверх платья в темноте сойдет за что-то вроде болеро. Долго ли еще она сможет позволять себе такое смешение стилей и не выглядеть нищенкой? Вопрос для Бигенда с его тревогой о стареющих представителях богемы.

Молодой человек за стойкой регистрации читал книгу. Холлис кивнула ему, подняла воротник куртки и вышла наружу, оставив за собой легкий шлейф индиго.

Воздух на улице был промыт дождем, мостовые блестели. Холлис взглянула на айфон. Без десяти восемь. «Лез Эдитёр» и впрямь было видно сразу от гостиницы, не на этой улице, а на соседней, идущей под углом. Холлис прошла вправо, мимо навороченной аптеки, и, чтобы не прийти слишком рано, снова свернула вправо. На узенькой улочке за отелем располагались магазин английских букинистических книг, коктейль-бар, солидного вида ресторан суши, переплетная мастерская и салон оборудования для китайской рефлексотерапии: садистского вида массажеры, руководства, макеты частей тела, размеченные акупунктурными меридианами и точками. В том числе огромное фаянсовое ухо, как в кабинетовском номере Хайди. Не зря Холлис подумала тогда, что где-то уже такое видела.

Она вернулась к переплетной мастерской, где витрина была поменьше. Интересно, кто отдает старые книги в дорогостоящий ручной переплет, заказывает индивидуальный пошив одежды для древних мыслей? Бигенд мог бы, наверное, хотя, если у него и есть библиофильские наклонности, при Холлис он их не проявлял. Она вообще не видела в его окружении ни одной книги. Бигенд – человек экранов, больших голых столов, пустых полок. Насколько знала Холлис, у него не было картин. Возможно, он в какой-то мере рассматривал их как конкурентов, шум для его сигнала.

Одна из книг в витрине была в форме веера – ломтик торта из белой, тисненной золотом кожи, плавно вырезанный изгиб.

Стоя в абсолютно пустой улочке, Холлис безмолвно помолилась о Гаррете. Кому, сама не знала. Ненадежной вселенной. Или механизмам, на которые он наносил свои граффити. Пожалуйста, пусть с ним не будет ничего плохого.

Книга-веер, не читанная, возможно, несколько столетий, чопорно смотрела на нее из витрины.

Холлис повернулась и пошла к Рю-Одеон. Перешла на другую сторону и двинулась к ресторану.

Перед которым, подсказывал ей остаточный опыт знаменитости, сидели папарацци. Холлис заморгала, не сбавляя шага. Да, они. Те же позы, та же нервная напряженность за напускным пофигизмом. Злость от долгого ожидания. На красных скатертях – нетронутые бокалы с самым дешевым вином. Мобильники возле уха. Темные очки (не на всех). Папарацци смотрели, как она приближается.

Инстинктивно Холлис ждала, когда первый из них вскинет фотоаппарат. Ждала звука механической съемки. Внутренне подобралась. Готовясь то ли бежать, то ли выглядеть как можно лучше.

Однако никто ее не снимал. Все просто смотрели, как она подходит. Они охотились не за ней – этого не было уже много лет. Она временно заинтересовала их тем, что пришла сюда. Почему?

Интерьер «Лез Эдитёр» был выдержан в стиле ар-деко, но не в том, что с хромом и черной эмалью. Алые кожаные кресла – оттенка послевоенного лака для ногтей, полированное дерево, книги-на-метры, портреты незнакомых французских лиц в рамах.

– Он мог бы вас не присылать, – сказал Рауш, бывший редактор несуществующего журнала «Нод», фантомного дайджеста цифровой культуры. – Все идет очень гладко.

Рауш смотрел на нее поверх очков в толстой темной оправе, по ощущению закрывавшей ему все поле зрения. Его темные волосы походили на ковролин.

– Меня никто не присылал. Что вы здесь делаете?

– Если он вас не присылал, то как вы тут оказались?

– Я обедаю с друзьями. В Париже по делам Губерта, но никак с вами не связанным. Ваша очередь.

Рауш взялся за лоб, нервно взъерошил несуществующую челку.

– Фридрикка. Доттир. Они на этой неделе выпускают новый альбом. Она здесь с Брэмом.

У него дернулся глаз.

– Кто такой Брэм?

– Брэм, из «Стокеров». Вампиры. – Он выглядел по-настоящему смущенным. – Якобы Эйдис в него влюблена, а он сейчас с Фридриккой. В Штатах «People» – за Эйдис, «Us»[28] – за Фридрикку. Здесь такого четкого разделения еще нет, но к завтрашнему дню должно быть.

– Это разве не устаревшая тактика?

Рауш дернул плечами:

– Бигенд считает, в том и смысл. Он говорит, это двойной возврат, настолько заезженное, что уже новое. Ладно, не новое, но умиротворяющее. Знакомое.

– Поэтому он вечно с ними? Они – клиентки «Синего муравья»?

– Насколько я знаю, – Рауш понизил голос, – он тесно связан с их отцом.

– Кто их отец?

Холлис как-то прежде не думала, что у двойняшек есть отец. Ей казалось, их из чего-то отформовали.

– Большая шишка в Исландии. Послушайте, Холлис, он точно вас не посылал?

– Кто решил отправить их сюда?

Она заметила в дальнем конце зала одну из близняшек, но уже забыла, которая, по словам Рауша, должна быть здесь. Рядом с нею сидел высокий и широкоплечий молодой человек, очень бледный, с черной челкой, закрывающей пол-лица.

– Я. Не слишком пафосное место. Легко поверить, будто они зашли случайно. Не будет отвлекать от нарратива.