Вверх за тишиной (сборник рассказов) - Георгий Балл

О-о! Легко на помине. Откуда не возьмись, открылась дверь, и вошли гости — впереди в желтых ботинках, а сзади двое в сапогах. Очень нам были интересны эти желтые ботинки. Потому что у нас кругом грязь, непролазная грязь. А ботинки хорошие, желтые.

Товарищу у нас все не понравилось. Да как же понравится? Какая у нас, что ли, красота? Кругом грязь. А он в желтых ботинках. С заготовками мы опаздываем. Особо еще не понравился праздник наш — праздник Девятая Пятница, к которому мы все аккуратно готовились.

— Что за праздник такой выдумали? Девятая Пятница? Почему Девятая Пятница? А кто работать станет? Запраздничаете — и три дня прогуляете.

А у нас, правда, не то что три дня, а которые по неделе не опохмелятся никак.

Вскочил с места наш председатель колхоза Лексей Иваныч и сказал:

— Не одобряют наш праздник. Понятно? И спорить тут нечего, и надо голосовать.

И мы все проголосовали против праздника, чтобы, значит, его совсем отменить и праздновать теперь День молодежи.

Гости поднялись и пошли. А впереди в желтых ботинках. Шли они сначала друг за другом, след в след, но только грязи нашей не обойти, то есть не то что в ботинках, а никак не обойти. Пока не выпьешь хорошенько, не пройдешь, застрянешь. А тот, главный, в ботинках, все оглядывается, и жалко нам было, как он топал по грязи. А ботинки ведь были совсем новые, желтые.

И мы начали тоже помаленьку расходиться. А в дверях стояла Таисья. Ждала председателя.

— Лексей Иваныч! Лексей Иваныч!

— Чего тебе?

Таисья уперла на председателя глаза, облизала языком губы и молчала.

— Чего тебе? Опять? Ты ступай к председателю сельсовета.

— Лексей Иваныч! Не могу я без справки. Христом Богом молю.

— Ну ладно, приходи в контору, — и, повернувшись к выходившему следом уполномоченному пожарной охраны, тоже депутату, человеку образованному, с рожей красной и лобастому, — пояснил. — Какой год справки баба добивается. Хочет из колхоза бежать. Сын ее, Леонид, прошлый год помер. Ладно, помогу.

— Это который Леонид? — спросил пожарник.

— А тот, что от водки угорел.

— И водка впрок, значит, ему не пошла, — засмеялся пожарник.

— Нет. Отчего же? Он тогда в отпуск приехал из Мурманска, хорошо они с дружками погуляли.

— Лексей Иваныч, — сказал пожарник, — надо бы багры отковать. Я проверял — ни одного ведь нет. А по деревням пожары, пожары. Не ровен час… — И они пошли в кино… И по дороге разговаривали про свои нужные дела.

* * *

Показались звезды, помчались звезды по чистому небу. Мужики шли, как у нас всегда ходят мужики на работу. Топоры сзади, за ремнями. И прежде всего старик поглядел на землю, на небо и перекрестился.

— Ну, с Богом, что ли! Вася, дай-ка мне ту ломинку.

Вася, в прошлом тракторист, маленький, мордастый, протянул деду доску.

— Леня, — позвал дед другого парня, высокого, здоровенного, раньше черного лицом до самой зимы, — пособи Васе. Вы вот что, робята, ямки копайте. Столбы становьте. Берите какие покрепче. Председатель Сергей Иваныч об вас, дураках, позаботился. Четвертый год как гниют ломинки да столбы. А что? Тут это просто — сгнить-то.

Ребята взялись за ржавые лопаты, сваленные здесь же, под маленьким навесом.

— О-о-ох, — кряхтел дед. Звали его Ефим Цицерин, по прозвищу Синица. Дедушка Синица отбирал ломинки какие попрочнее, без гнили.

— Трамбовку надо бы! Трамбовку! — весело крикнул Вася и стал прыгать около столба.

— Что, хорошо? — засмеялся Синица. Косточки-то размять. А-а-а! — и сам ответил. — Как не хорошо? Хорошо. Руки по работе соскучились, прямо беда! Ну-ка, давай примерим.

— Здесь бы, дед, обрезать.

— Ножовки-то, робята, нет.

— Ладно, Синица, давай, пришивай.

— Гвоздики-то ржавы, э-э-э, прогнутся.

— По тебе самы подходящи.

— До петуха, дед, нам не управиться.

— Как управиться? Ясно, не управимся.

— Тяжело…

— О-о… вам-то, молодым, чего?

— Луна, дедушка, вышла. Перекур бы…

— Луна — это наше солнце. Хорошо раздернуло — все видать. Теперь обязательно к утру иней падет.

— Перекур бы!

— Эх вы, работнички… В наше-то время разве так работали! О-о-о! Ладно. Посидим… Ты садись, Лень, на мою могилку, она помягче, травка хорошая… Дурень ты, Ленька, жил бы себе в Мурманске. Нет, видать, не судьба. И чего? Из-за водки себя погубил. Беда. А Васька сгорел спьяну — это еще того плоше.

— А ты, Синица, что ж до ста не дожил? Один годок оставался! Тоже, значит, пропил, старый! Эх-х-х-х-х! О-о-о! Хо-хо-хо-хо! Ха-ха! Хи-хи! Э-эо! О-о-о-о!

Вдруг Леонид встал на четвереньки, пополз и начал головой бодать столб. Васька тут же подскочил и кулаком стал отбивать пришитые ломинки.

Над кладбищем стоял треск.

— Погоди, робята, кажись, петух прокричал, — сказал дедушка.

Прислушались.

— Нет.

— Как нет? Прокричал. Я уж знаю. — И дед встал, вытянулся и по-солдатски скомандовал. — По могилка-ам! Рац-ц-бери-ись!

Леонид завыл:

— О-о-о! Не хочу-у-у! Не хочу-у-у!

— Та-а-щить его! — приказал дед Синица и тихонько добавил. — Вот и кончился наш воскресник. Опять, значит, туда… Поворачивайтесь, робятки. Нехорошо оставаться… нехорошо…

И закомандовал бодро:

— Ать-два лево! Ать-два… Пошли-и! Ать-два… Понесли-и-и! Не хочу-у! У-у-у-у-у!

* * *

Таисия проснулась как от удара. Поглядела на часы. Рано. Подумала: до скота бы еще полежать. А только глаза ее не закрывались. Она села на кровати, заправила по-старушечьи косички вверх под борушку — шапочку черную — и, надев коротайку, пошла на мост.

Голова ее привычно склонилась над ручною мельницей — для пивка солода чуток помолоть. Да ей что? Не впервой сон на работу променивать.

Закричал поросенок Сивка. Таисия встрепыхнулась. Побежала готовить пойло. Да только поросенок замолчал, а Таисия забыла, зачем пошла. И опять вернулась к мельничке. Затрещала мельничка, а в голове: как председатель? Обнадежил ведь, обнадежил. А чего? Конечно, хорошо. И не заметила, что в мельничке-то и зерна нет, а все крутила, крутила, без присыпу крутила.

Утром не успела к председателю зайти. Забежала после фермы домой — скот выгнать, а корова лежит. Глаза мутные. Пришлось звать ветеринара — и только днем разыскала председателя в конторе.

— Лексей Иваныч! Обещал насчет Сергея Иваныча.

— Ох, Таисия… И зачем тебе справка? Зачем? Куда ты поедешь? Невестка тебя и на порог не пустит. Она, как Леонид помер, и не показывалась. И писем не шлет. Не шлет ведь?

— Лексей Иваныч! Лексей Иваныч! — тянула свою песню Таисья.

— О-ох, привязалась. Вот управимся, тогда поговорим, когда…

— Ну я пошла, Лексей Иваныч.

— Погоди-ка, на праздник-то пригласишь, что ли?

— Милости прошу, Лексей Иваныч. Пиво-то свое я нынче не варивала, а присыплюсь к Бусыревым. У них и кадка большая. А у меня-то все развалилось, все.

— Ну-ну, ладно… Приду.

— Лексей Иваныч, гармоню захватите.

— Без гармони-то не пустишь?

— Не пущу, Лексей Иваныч. И Марью Саввишну милости прошу. У нас старухи какие соберутся. Выпьем по стакашку с чайком, так нам и хватит. Мы, старухи-то, и расшутимся…

— Эх, Таисья, может отпустить тебя, что ли? — вдруг крикнул Лексей Иваныч.

Но тут забрякал телефон. Лексей Иваныч заревел в трубку:

— А-а! Что? 25 процентов. Что? А-а-а! Что? А-а-а! 25 процентов. — И стал Лексей Иваныч костенеть и уже глаза заводить. Но успел крикнуть. — Ты иди, Таисья, не мешайся здесь… 25… 25 процентов… А-а-а-а-а!

* * *

Праздник шел своим чередом. Вся деревня была пьяна. На берегу реки еще недавно горели костры, мужики варили пиво. И текло тонкой струйкой из кадок в долбленые корыта черно-золотое сусло. На гнутых крюках покачивались под ветром прокопченные котлы с пивом. Хорошо пахло хлебом. Драк не было. И только в первый же день пожарный инспектор упился. Ходил от дома к дому, весь красный, как огонь, и предупреждал:

— Дурачье! Дурачье! Сгорите все. Я сам подожгу. Сам…

Но его быстро уложили спать.

* * *

— А гайтан какой, серебряный, неношеный?

— Не идет ли? Не идет ли?

— А я и не увижу. А и мала.

— Надо бы на угорышек встать. На угорышек.

— А я туфельки скину, да на перстики.

— А я в Раменье работала. Так там глухомань. Ох, глухомань. В люльке качаются, так уж в лапотках.

— А у меня лапотки и матка-то не нашивала. Вся в туфельках, да в сапожках.

— А в Раменье-то глухомань. Ох, глухомань.

— Иде-ет! Иде-ет наш светик, наш соколик ясный.

— Лексей Иваныч, Марья Саввишна, милости просим!

— Таисья, подноси!

Таисья, раскрасневшаяся от угара, от праздника и от вина, легко понесла на вытянутой руке маленький подносик с двумя стаканами.

— Ну, с праздником! Будемте здоровы!