Распутин и евреи - Арон Симанович

Утверждение царя, что он не прекратит войны до тех пор, пока последний германский солдат не оставит русскую землю, не влияло на Распутина.

- Царь мог и это сказать. Он хозяин своего слова. Если он его дал, то он может его и взять обратно. Если он что-нибудь приказал, то новым приказом он первый может отменить. Он царь и может все. И каким путем прогнать из России всех немцев? Что делать с немецкими мастеровыми и купцами?

Не помогало и разъяснение, что царь своими словами не хотел задеть русских немцев и говорил только о германских солдатах. Он хитро улыбался и говорил, что он не видит разницы между русскими немцами и германцами. Оба они преследуют одну цель, лишь с той разницей, что одни работают кулаком, а вторые деньгами и головой.

- Русский, - говорил он, - привык к немецким товарам. Немецкие купцы поставляют хорошие товары и идут покупателям всячески навстречу. Немец умеет работать. Если в деревню попадает германский военнопленный, то бабы стараются заполучить его в свою избу, потому что он хороший работник.

Кроме Германии, Распутина очень влекло к Америке. И это имело свои причины.

В России имелось довольно много крестьян, родственники которых жили в Америке и присылали оттуда своим родным в Россию денежные вспомоществования. Много бедных выходцев стали в Америке состоятельными фермерами, но оставшиеся и там простыми рабочими были довольны своими заработками. Для бедного русского крестьянина Америка казалась сказочной страной. Поэтому Америка импонировала Распутину, и он советовал жить с Америкой в дружбе и мире.

Под конец я хочу еще рассказать один любопытный случай. После отступления русских войск из-под Варшавы Николай II вызвал в два часа ночи Распутина к телефону. Он был очень взволнован и говорил, что готов повеситься, так как Вильгельм предполагает учредить самостоятельное польское государство. Такого унижения он не может перенести... Распутин ответил ему:

- Ты сам должен был полякам даровать самостоятельность. Но теперь имей мужество. Если ты вернешь Польшу, то ты ей дашь все... Они такие же славяне, как русские, и должны себя чувствовать хорошо.

Сомнения и надежды

В течение долгих лет я находился при Распутине и днем, и ночью. Я знал его лучше всех. Я могу сказать, что он не особенно верил в прочность его отношений к царю. Мне часто казалось, что он чувствовал себя ненадежно и был беспокоен. Мысль, что его большая роль может быть в один день сыграна, заставляла его задумываться о будущем. Он не столько боялся своей смерти, сколько своего падения и неизбежных с ним последствий. Распутин имел сильно развитое самомнение, и поэтому падение его беспокоило больше, чем смерть. Он старался себя успокоить верой в свою «силу», так как имел к тому основания, уже ранее мною сообщенные. Мучимый сомнениями и в заботе о будущности, Распутин обращался ко мне за дружеским советом и поддержкой. Он считал меня хорошим математиком, с большим жизненным опытом и практическим умом. Он верил мне и цеплялся за меня. Я тоже чувствовал привязанность к нему. Я никогда не видел от него ничего плохого, да и другим он не делал зла. В том, что Николай II был слабым царем, не он был виноват. При моем посредстве он помог тысячам людей и вследствие своей доброты спас многих от бедности, смерти и преследований. Распутину это я никогда не забуду и поэтому не имею права не только его осуждать, но и вообще судить. Нет людей без недостатков, но, по моему мнению, Распутин был честнее всех собиравшихся на его квартире людей. Когда он говорил о своей будущности, я ему советовал теперь же оставить Петербург и царя, до того, пока его враги окончательно не выведены из терпения.

Я владел в Палестине небольшим участком земли и мечтал конец моей жизни провести в стране моих праотцов. Распутин также имел влечение к святой земле. Он соглашался со мной, моим планом переехать туда. Мы давно уже бросили бы эту нездоровую и опасную жизнь в Петербурге, если бы нас не удерживало проведение поставленных нами себе целей. Распутин решил добиться заключения мира, а я стремился к осуществлению еврейского равноправия.

- Необходимо, - говорил он, - заставить царя сдержать данное им слово. Он обещал конституцию. Если бы исполнил он свое обещание, то давно уже все национальности были бы уравнены в правах, но теперь мы должны думать только о заключении мира.

- Заключение мира очень трудная вещь, - отвечал я. - Ты бы лучше начал с еврейского вопроса. Это облегчило бы также заключение мира. Если нам удалось бы добиться разрешения еврейского вопроса, то я наверное получил бы от американских евреев столько денег, что мы были бы обеспечены на всю жизнь...

- Почему же русские евреи не хотят давать деньги? - настаивал Распутин.

- Потому, что русские евреи не хотят, чтобы про них говорили, что они у царя купили свою свободу, - ответил я. - Деньги я оставлю себе и поделюсь с тобой. Их хватит на нас обоих и на наши семьи. Твой уход облегчит всеобщее примирение, и я полагаю, что дворцовые круги и дворянство скорее согласятся на еврейское равноправие, если они этим смогут освободиться от тебя.

- Но папа не хочет мира, - отвечал он. - О равноправии евреев он даже и слушать не хочет. Его родня не позволяет ему даровать конституцию. Неоднократно я царю говорил: «Если ты дашь конституцию, тебя назовут Николаем Великим». Он мне ответил, что при конституционном правлении он не сможет заключить сепаратный мир с Германией. Он вместе со мною все время ищет министров, которые были бы согласны на заключение мира, но он всех боится. Когда он в своем рабочем кабинете разговаривает со мною, то он все время оглядывается, не подслушивает ли кто-нибудь нас. Я настаиваю, чтобы моим крестьянам была дана конституция. Она не угодна только барам. Но мы, крестьяне, нуждаемся в ней. Теперь после отбывания военной службы солдаты уже не возвращаются в деревню, а остаются в городе. Как только дадут крестьянам землю, это изменится. Это большая беда, что папа не дает себя уговорить. Как только я не при нем, он забывает свои обещания. Это наше несчастье.

Потом Распутин продолжал:

- Я вполне согласен с Витте. Может быть, мне удастся провести его на какую-нибудь значительную должность. Тогда он меня поддержит. Когда я теперь разговариваю с царем по еврейскому вопросу, он не противоречит мне, но говорит: «Подожди, отец Григорий, пока я найду верного министра и заключу мир, тогда я исполню все, что я обещал». - «Ты, может быть, все и дашь, - отвечал я совершенно откровенно, - но отберешь все обратно. Тогда уже лучше не давай ничего, чтобы тебе не приходилось брать обратно».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});