Плещут холодные волны - Василь Кучер

А в Севастополе вдруг все утихло, словно оборвалось. То гремело и невыносимо гудело, как в гигантском корабельном котле, который заклепывают со всех сторон сотни мастеров. И вдруг эта тишина! Даже слышно впервые после долгих дней оглушающего гула, как жалобно плачет чайка над морем. Бьется возле мертвого маяка и кричит. Ольга поднялась на узенькую площадку верхней башни, и чайка всполошилась, полетела прочь от берега в морскую даль.

Над морем, у самого обрыва, стояли тупорылые немецкие танки с черными, похожими на пауков крестами. До сих пор Ольга видела их только на фотографиях, а теперь они были совсем рядом, уставясь в небо черными жерлами орудийных стволов. Немного поодаль, подковой, тоже выстроились танки. Они навели свои пулеметы на изрытую бомбами и снарядами землю, где умирали измученные и голодные раненые матросы. Немецкие солдаты ходили вдоль окопов и воронок, властно требовали, чтобы моряки сами переходили за вторую линию танков, где уже набралось много народу. Тяжелораненых они пристреливали так спокойно и методично, словно гуляли по полю и от нечего делать сбивали прутиком головки придорожных цветов. Чванливые, самодовольные, они, сбросив мундиры и засучив рукава сорочек, с хохотом забрасывали гранатами ямы, если тесно прижавшиеся друг к другу раненые были не в силах выбраться из своего убежища.

Ольга в ужасе зажмурила глаза.

А со всех сторон неслось и неслось, словно бешеное рычание пса, ненавистное и пронзительное: «Хальт! Цурюк! Ахтунг! Век! Капут!..»

А голоса все громче, все ближе. Сейчас раздадутся в высоком пролете маяка. Девушке нельзя больше прятаться. Она выхватывает из рефлектора треснутую линзу и, прижав ее к груди, бежит по крутой винтовой лестнице вниз. Эх, была не была! Немецким языком она немного владеет, платье на ней старенькое, поношенное; линза от маяка в руках, а сам маяк она знает как свои пять пальцев — спасибо за науку дяде-покойнику, не один год прослужившему здесь и не раз приводившему сюда Ольгу.

На последних ступеньках Ольга замедляет бег, сдерживает дыхание, чтобы успокоиться, и медленно выходит из маяка навстречу двум немцам. От неожиданности те отшатнулись, загалдели, наведя на нее автоматы. Чего они так орут? Глухая она, что ли? Вояки вы неотесанные. Ольга поднимает вверх руки, с трудом удерживая линзу. Не давая фашистам опомниться, она кричит:

— Ахтунг! Ахтунг!

Ольга показывает глазами на линзу, а потом на высокую башню немого маяка. Молниеносно припоминая немецкие слова, она то фразами, то мимикой объясняет, что служит на маяке уборщицей. Немецкое командование должно благодарить ее за то, что она, простая девушка, спасла для них маяк. Красные матросы заложили в маяке страшные мины, чтобы те взорвались, как только немцы войдут сюда. Она вынула мины, скатила их в море, вон под ту скалу. Можно пойти и проверить, они там лежат до сих пор. А вот это главная линза, без которой маяк не сможет работать.

Немцы наконец поняли ее, но им удивительно, что именно в Севастополе у них нашлась такая помощница. Рыжий что-то шепчет белобрысому, тот выхватывает из кармана свисток и что есть мочи свистит, выпучив глаза. Мигом появляется молодой, хлыщеватый офицер. Рыжий докладывает ему, показывая глазами то на Ольгу и линзу в ее руке, то на маяк. Офицер прерывает его и начинает сам расспрашивать девушку.

Ольга слово в слово повторяет все то, что только что говорила солдатам. Офицер велит им вести Ольгу в маяк и идет вслед за ними. Девушка подводит их к нише, где лежат несколько противотанковых гранат и тол в ящиках, уверяет, что здесь якобы лежали мины. Ольга смело прикасается к ним, показывая офицеру, как она вытаскивала мины, как носила их к морю и сбрасывала с высокой скалы в воду. Потом объясняет офицеру и солдатам строение рефлектора.

Офицер все еще сомневается. Тогда Ольга решается на последний шаг: она живет с мамой и сестрой Оксаной в собственном домике на Корабельной стороне. У них в доме нет мужчин, которые могли бы воевать на фронте. А брат Грицько еще мал, всех забот у него — гонять голубей.

— Таубе! Таубе! — радостно выкрикивает Ольга, вспомнив наконец, как по-немецки «голубь».

— Молодец! — довольно хохочет немец. — Немецкое командование совсем не трогает тех людей, которые оказывают помощь солдатам великого рейха. Пусть фрейлейн Ольга это хорошо запомнит и всем расскажет. Здесь, в Севастополе, люди какие-то бешеные. Немецкие солдаты не звери. Офицер придет к Ольге вечером в гости, и она убедится в этом. А что она хочет в благодарность от немецкого командования?

— Я хочу к маме, — горячо просит Ольга.

Подыскивая немецкие слова, она объясняет офицеру, что третий день ничего не ела, а только пила грязную, вонючую воду из воронок. Ей нужно немедленно к маме, чтобы хоть немного отдохнуть и приготовиться к приходу господина офицера. На маяке все будет в порядке. Правда, господину офицеру нужно поставить часовых, не то солдаты, ничего не понимающие в механизмах, могут нечаянно все испортить.

— Хорошо! Хорошо! — поддакивает офицер.

И тогда Ольга, чтобы окончательно развеять его сомнения, мигом поднимается по крутой лестнице и устанавливает линзу на пустое место в большом зеркальном рефлекторе, красочно переливающемся всеми цветами солнечного спектра.

Офицер после некоторого колебания решает: нет, она не диверсантка. Это просто обыкновенная девка, с которой русские матросы развлекались тут, на маяке. А почему бы и ему не иметь ее в своем распоряжении?

— Хорошо, — похвалил офицер и протянул ей зеленый пропуск сроком на один день. — Иди и всем расскажи о нас, фрейлейн Ольга. Пусть видят русские фанатики гуманизм солдат великого рейха!

Девушка пошла, не оглядываясь, навстречу крику и плачу, повисшему над горячей землей, над телами убитых и умирающих от ран и жажды матросов.

Ольга в бессильной злобе кусала потрескавшиеся губы, возмущение клокотало в груди. Ну как она могла так спокойно с ними говорить? Почему не вцепилась этому офицеру в горло и не задушила его? Живые фашисты стояли перед ней, и она не выхватила у них автомат, не пришила их навеки к земле. Проклятый враг стоял рядом, а она забыла святой завет: убей фашиста! Более того, стала перед ним изворачиваться, даже кокетничать. Стыд! Какой стыд... А что же она могла сделать? Ну, убить немца, бросить ему под ноги гранату и погибнуть сама. О нет! Они еще дорого ей заплатят за все, за все. Она для того и спаслась, чтобы смерть их была еще мучительней и страшней.

Среди убитых и раненых, словно зловещие тени, бродили почерневшие от горя женщины с маленькими детьми, разыскивая своих отцов и мужей. Они склонялись над мертвыми, подолгу разглядывали их, узнавая, а потом накрывали их тела шинелями или бушлатами.

В глубокой воронке над телом могучего матроса в разорванной на груди тельняшке голосила простоволосая женщина, ломая руки:

— Ой, хозяин наш, голубчик сизокрылый, на кого ты нас покинул? Почему же не пришел хоть попрощаться с нами, соколик родной? Да они же теперь вырастут, как тот чертополох, твои деточки ненаглядные. Ой, почему ж ты нас не позвал, муж ты мой верный? Да мы б тебя от проклятой смерти грудью своей заслонили! Да мы б тебе белые руки под головку подложили, а сердце твое от огня упрятали! Ой, отец ты наш родной, сокол наш дорогой! Да посмотри на своих малых деток, да услышь их голосочек! Ведь и пушки уж не стреляют, и пули не свистят, а тебя, бедняжечки, уже нет... Ой, люди добрые, что ж нам, сиротам, делать? К кому голову прислонить, у кого правды искать?..

Матрос лежал головой к Севастополю, выбросив вперед крепкие жилистые руки, в которых намертво был зажат пустой, без единого патрона автомат. Раскрытый диск валялся рядом. Двое малышей собирали расстрелянные гильзы, единственную память, оставшуюся им от отца. Их почерневшие ручонки дрожали, из глаз горошинами катились слезы.

Ольга тихо и осторожно обошла осиротевшую семью и, не помня себя от торя, побежала к Севастополю, прижав к ушам платок, не отрывая глаз от земли. А горестный плач и отчаянный стон женщин, повисший над полем, все равно доносился до нее.

Вдруг среди этого тоскливого рыдания ей послышалось, что кто-то зовет ее. Ольга остановилась, сняла платок.

— Оля-я-я-я! Оля-я-я-я! — неслось откуда-то издали, словно со дна морского.

Ольга огляделась вокруг и побежала на этот зов к морю, остановилась у самого края глубокого обрыва. Внизу пенилась и шумела теплая морская волна, смывая с камня свежую кровь.

Там по колени в воде стояла Оксана. Длинная и тяжелая коса ее расплелась, и волосы рассыпались по плечам.

— Оксаночка! — бросилась к ней по крутой тропке, спускавшейся к морю, Ольга. — Что с тобой? Зачем ты тут?

— Не нашла, — чуть слышно проговорила Оксана. — И там не было, и тут нет... А ты его не видела?

— Кого? — тревожно заглянула ей в глаза Ольга.